Кнут Гамсун - Странник играет под сурдинку Страница 13

Настали другие времена, дома стали не просто большие, не просто защита от дождя и холода, они должны были радовать глаз. На той стороне реки стоит древнее здание с на редкость стройной ампирной верандой, с ко лоннами и фронтоном. Архитектура его отнюдь не без упречна, но все же оно красиво и высится, как белый храм на фоне зеленых холмов. И еще один дом при влек мое внимание. Это у самой базарной площади. Двустворчатая парадная дверь украшена старинными ручками и причудливой формы зеркалами в стиле рококо, но оправа у них покрыта каннелюрами а-ля Луи Сез. Над дверью медальон с арабскими цифрами 1795 – вот когда здесь начались перемены. В ту пору в этом маленьком городке жили люди, которые без помощи пара и телеграфа умели шагать в ногу со временем.

А потом начали строить дома для защиты от дождя и холода и ни для чего другого. Эти были и невелики и некрасивы. Речь шла лишь о том, чтобы на швейцарский манер обеспечить кровом жену и детей, и больше ни о чем. У этого никчемного альпийского народца, который за всю свою историю никогда ничего не значил и никогда ничего не совершил, мы научились попле вывать на внешний вид своего жилища, коль скоро им не пренебрегают бродяжки-туристы. Кому нужна хра мовая красота и благолепие белого дома среди зеленых холмов? Кому нужен большой-пребольшой дом, сохра нившийся с времен Уле Ульсена Туре, когда из него можно бы с легкостью наделать двадцать жилых до мов?

Мы опускались ниже и ниже, мы падали глубже и глубже. Зато сапожники ликуют, и не потому, что все мы теперь равно велики, а потому, что все мы равно ничтожны. Пусть так.

По длинному мосту хорошо гулять, у него дощатый настил, ровный, как паркетный пол, и даже молодые дамы ходят по нему без затруднений. Мост ничем не заслонен, это превосходный наблюдательный пункт для нас, зевак.

Снизу, с затора, доносятся крики, когда сплавщики пытаются высвободить очередное бревно, застрявшее среди подводных камней. А с верховьев подплывают но вые бревна, громоздятся на прежние, и затор растет, растет, растет, порой в одном узком месте застревает до двухсот дюжин. Ec ли дело пойдет на лад, сплавщики в свой срок разберут затор. Но уж если дело не зала дится, бревна могут увлечь бедолагу-сплавщика в водо ворот, и там он найдет свою смерть.

Десять человек с баграми разбирают затор, все не раз побывали в воде и вымокли – кто больше, кто меньше. Десятник указывает, какое бревно надо высвободить в первую очередь, но порой мы со своего наблюдательного пункта можем заметить, что среди сплавщиков нет единодушия. Слышать при таком шуме мы, разумеется, ничего не слышим, но зато видим, что рабочие предпочли бы начать совсем с другого бревна, что самый опытный сплавщик недоволен. Мне, знающему их язык, чудится, будто я слышу, как он упрямо и раздумчиво твердит: «Надо еще посмотреть, не можем ли мы сперва высвободить вот это!» Двадцать глаз устремляются на новое бревно, двадцать глаз прослеживают его путь в хаотическом нагромождении других бревен, и, если согласие достигнуто, десять багров вонзаются в него. В такую минуту утыканное баграми бревно напоминает арфу с туго натянутыми струнами, из десяти глоток вырывается дружное «эй!». Все разом наваливаются, и бревно едва заметно сдвигается с места. Новый взмах, новый крик, и бревно продвигается еще на пядь. Словно десять муравьев пыхтят вокруг одной ветки. И вот уже водопад подхватывает освобож денную добычу.

Но попадаются бревна, которые и с места-то не сдвинешь, а высвобождать, как на грех, надо их, и только их. Тогда сплавщики обступают бревно со всех сторон и, едва различат его среди хаоса, вонзают в него свои багры. Одни тянут, другие толкают. Если бревно сухое, его нарочно смачивают, чтобы лучше скользило. Теперь багры не высятся в строгом порядке, подобно стру нам арфы, теперь они скрестились, как нити паутины.

Порой с реки целый день доносятся вопли десяти г л оток, затихающие только на время обеда, порой вопли не прекращаются много дней подряд. Затем новый звук достигает наших ушей, мы слышим удары топора: ка кое-нибудь подлое бревно легло так, что его не вытащить никакими силами, а весь затор держится из-за него. Тогда его надо подрубить. Долго работать топором не приходится – непомерная тяжесть, навалившаяся на бревно, ломает его, как спичку, и весь гигантский хаос приходит в движение. В такие минуты сплавщики прекращают работу и только следят: если подалась как раз та часть затора, где они стоят, им надо проявить кошачью ловкость, чтобы перепрыгнуть куда побезопас нее. Каждый день, каждый миг их работы полон страш ного напряжения, свою жизнь и смерть они держат в собственных руках.

Но этот город умер при жизни.

Печальное зрелище являет собой мертвый город, он тщится доказать, что он еще жив. Таков Брюгге, великий город старины, таковы многие города Голландии, Южной Германии, Северной Франции, Востока. Когда стоишь на главной площади такого города, говоришь самому себе: вглядись, раньше это был живой город, до сих пор еще я встречаю людей на его улицах.

И вот что удивительно. Наш город притаился в укромной низине, со всех сторон его обступили горы, но есть здесь и местные красавицы среди женщин, и мест ные честолюбцы среди мужчин – все, как в других горо дах. Вот только жизнь здесь ведут презабавную – узло ватые пальцы, мышиные глаза, уши, заложенные вечным шумом водопада. Жук шныряет по вереску, там и сям на пути у него встает желтая соломинка, но для жука это стволы могучих деревьев. Два местных торговца идут по мосту, торговцы явно держат путь к почтамту. Они надумали купить на двоих целый марочный блок, чтобы получить скидку.

Ох уж эти городские торговцы!

Каждый день они исправно развешивают в витринах готовое платье и раскладывают прочий товар, н о поку пателей я не видел у них почти ни разу. Сперва я все ждал, что какой-нибудь крестьянин рано или поздно спустится с гор и за каким-нибудь делом наведается в город. Я не ошибся, сегодня я видел крестьянина, и какое же это было непривычное и занятное зре лище!

Костюм на нем был из народной сказки: куртка с серебряными пуговицами и серые штаны с леями из черной кожи. Он сидел на крохотной подводе. Подводу тянула крохотная лошадка, а за его спиной, на подводе, стояла крохотная бурая коровенка, должно быть, ее при везли к мяснику. Все три живых существа – человек, лошадь и корова были такие махонькие и такие древ ние, словно это гномы выбрались погулять среди людей; я не удивился бы, если бы они внезапно исчезли прямо у меня на глазах. И вдруг корова протяжно замычала на своей игрушечной подводе. Даже ее мычание пока залось мне каким-то потусторонним звуком.

Часа два спустя я увидел своего крестьянина уже без лошади и без коровы. Он бродил по лавкам, делая покупки. Я побывал вместе с ним у шорника и стекольщика Вогта, который попутно торговал еще и кожаным товаром. Этот многогранный негоциант хотел обслужить меня в первую очередь, но я сказал, что мне надо хорошенько посмотреть седла, потом кое-что из стекла, потом кожи и что мне не к спеху. Тогда Вогт занялся гномом.

Они, оказывается, старые знакомцы,

– Ну как, снова в наших краях?

– Да, уж, стало быть, так.

И дальше весь перечень тем: погода, ветер, дороги, жена и дети, не хуже чем всегда, виды на урожай, река за неделю понизилась на четверть; цены на мясо; тяжелые времена. Они начинают вертеть кожу, ощупывать ее и обнюхивать, перегибать и обсуждать. Когда после всего этого отрезается нужный кусок, гному приходит в голову, что кусок тянет до чертиков много, надо взять круглый вес, а гирьки помельче не считать! Спорят еще битый час, как того требует обычай. Когда в конце концов приходит время платить, на сцену является не менее сказочный кошель из кожи, кончики пальцев вы уживают скиллинг за скиллингом, бережно и обстоя тельно, оба заинтересованных лица по нескольку раз пересчитывают сумму, после чего гном боязливым движением закрывает кошель: больше там ничего нет.

– У тебя ведь не одна мелочь, есть и бумажками кое-что. Я вроде бы видел бумажные деньги.

– Бумажные? Ни-ни. Это неразменные.

Новый спор, продолжительная беседа, обе стороны мало-помалу поддаются, сходятся на середине – и сдел ка заключена.

– С ума сойти, до чего дорогая кожа, – говорит по купатель.

А продавец отвечает:

– Да что ты, я отдал тебе кожу почти задаром. Смот ри не забудь меня, когда другой раз приедешь в город.

Уже под вечер я вижу, как гном возвращается домой после общения с людьми. Корова осталась у мяс ника. Теперь на подводе лежат пакеты и свертки, сам он трусит позади, и кожаные леи на каждом шагу складываются в треугольник. То ли по скудоумию, то ли, напротив, по обилию мыслей, обуревающих человека после выпивки, только полосу купленной кожи гном обмотал, словно браслет, вокруг руки.

Итак, в город притекли некоторые денежные суммы, в городе побывал крестьянин, он продал корову, после чего израсходовал полученные скиллинги. Это было за мечено всеми без исключения: три городских поверенных это заметили, три городские газеты тоже это заметили – в обращении находится больше денег, чем вчера. Город живет непроизводительными оборотами.