Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник Страница 13

Лидии Мелфорд.

Горячие Воды, 21 апреля

Направляйте мне по-прежнему ваши письма на имя Уин, а Джарвис позаботится о том, чтобы благополучно их доставить. Прощайте.

Сэру У откину Филипсу,

Оксфорд, колледж Иисуса

Дорогой Филипс!

В самом деле, у вас есть основания удивляться, будто свою связь с мисс Блекерби я утаил от вас, от которого никогда не скрывал подобного рода отношений. Но, уверяю вас, я никогда не помышлял о таких отношениях, а теперь в последнем письме вы сообщаете мне, что они якобы зашли слишком далеко и скрывать их долее невозможно.

К счастью, однако, ее доброе имя не пострадает, но ей даже будет выгодно разоблачение, которое покажет, по крайней мере, что она отнюдь не так испорчена, как воображают многие. Что до меня, то заявляю вам откровенно, по-дружески, что у меня не только не было с упомянутой особой любовной связи, но я даже в глаза ее не видел; и если она в самом деле находится в положении, какое вы описали, то, подозреваю, виновником является Мансел! Его посещения сего храма не были тайной, и это пристрастие, да вдобавок и некоторые услуги, которые, как вам известно, он мне оказал после моего ухода из alma mater[9] дают мне основание думать, что он за моей спиной возложил на меня ответственность за этот скандал.

Тем не менее, если мое имя пригодится ему, он может им располагать, и если женщина брошена и находится в таком положении, что может приписать мне его ребенка, прошу вас — уладьте дело с церковным приходом; мне не жалко уплатить денежную пеню, возьмите только на себя труд сообщить мне, не откладывая, какова требуемая сумма.

Поступаю я так по совету дядюшки, который сказал, что мне весьма повезет, если в дальнейшем мне удастся избежать подобных передряг. Вчера вечером старый джентльмен сказал мне очень добродушно, что в возрасте от двадцати до сорока лет он принужден был содержать девять незаконнорожденных, отцом коих признали его под присягой женщины, которых он и в глаза не видел.

Натура мистера Брамбла, который столь интересует вас, с каждым днем все больше раскрывается передо мной и оказывает на меня благотворное влияние. Странности его для меня — неиссякаемый источник развлечений; насколько я могу судить, он отличается тонким умом; его наблюдения не только верны, но дельны и необычны. Он притворяется мизантропом, чтобы скрыть чувствительность сердца, и мягкосердечие его граничит даже со слабостью. Из-за деликатности чувств или из-за душевной мягкости он робок и боязлив, а больше всего он боится бесчестья, и хотя всегда избегает кого-нибудь оскорбить, но взрывается при малейшем намеке на обиду или неучтивость. Хотя он человек очень почтенный, но я не могу иногда не забавляться его пустячными огорчениями, которые служат для него предлогом метать стрелы сатиры, столь же меткие и острые, как стрелы троянцев. Наша тетка Табита для него все равно что точильный камень, она во всех отношениях полная противоположность своему брату; но ее портрет я нарисую в другой раз.

Три дня назад мы приехали сюда с Горячих Вод и заняли второй этаж в доме на Южной Променаде; квартиру эту дядюшка выбрал потому, что она расположена неподалеку от источника и сюда не доносится стук карет.

Только-только он вошел в квартиру, как потребовал ночной колпак, белье из фланели, объявив, что у него приступ подагры в правой ноге, хотя, мне кажется, это было его воображение. Вскоре он пожалел о своей преждевременной жалобе, ибо тетушка Табита, пока доставали из сундука белье, подняла такой шум и переполох, что казалось, будто дом загорелся.

Дядюшка все это время сидел и бесился от нетерпения — грыз ногти, возводил к небесам глаза и испускал какие-то восклицания; потом он разразился судорожным смехом, после чего стал напевать какую-то песенку, а когда ураган пронесся, он воскликнул: «Возблагодарим господа за все!»

Но это было только начало его невзгод.

Чаудер, любимый пес мисс Табиты, ухаживая в кухне за особой женского пола той же породы, подрался с пятью соперниками, которые напали на него все сразу и с отчаянным лаем погнали вверх по лестнице вплоть до дверей столовой; здесь на его защиту выступила тетушка со своей служанкой, и обе они приняли участие в концерте, который поистине стал дьявольским.

Когда эта битва благодаря вмешательству нашего лакея и здешней стряпухи была не без труда прекращена и сквайр уже раскрыл рот, чтобы попенять Табби, внизу в коридоре вдруг раздался такой грохот бродячего оркестра, что эта музыка (если только можно назвать это музыкой) заставила его вскочить и вытаращить в негодовании глаза. Впрочем, у него хватило самообладания послать слугу с несколькими монетами, чтобы таким путем заставить непрошеных шумных гостей замолчать, хотя Табита и протестовала, настаивая на том, что за свои деньги он должен получить музыку сполна. Только-только дядюшка уладил сей трудный вопрос, как прямо над головой его, в третьем этаже, послышался такой грохот, что задрожал весь дом. Эта новая тревога, признаюсь, заставила и меня вмешаться, и, прежде чем дядюшка успел что-нибудь сказать, я взбежал по лестнице разузнать, в чем дело. Дверь в помещение была открыта, я вошел туда без всяких церемоний и увидел нечто такое, что и теперь не могу вспомнить без смеха. Это был учитель танцев, он обучал своего ученика. Учитель был слеп на один глаз, прихрамывал на одну ногу и гонял ученика по всей комнате, а сей ученик был тощий, уродливый, согбенный старик лет шестидесяти, в шерстяном ночном колпаке на голове; он даже снял кафтан, чтобы двигаться проворней.

Увидев перед собой незнакомца, старик немедленно опоясал себя длинной железной шпагой и, решительно подступив ко мне, воскликнул с явным ирландским произношением:

— Клянусь, мистер как вас там, очень рад вас видеть, если вы явились сюда как друг… Хочу думать, что выв самом деле друг, хотя, мой дорогой, понятия не имею, где я вас видел раньше, но если вы без всяких церемоний, как друг…

Тут я заявил ему, что мне было не до церемоний и я пришел ему сообщить, чтобы он не так шумел, ибо не имеет права своим нелепым поведением нарушать покой больного джентльмена, проживающего внизу.

— Ах, вот как, молодой джентльмен! — воскликнул сей чудак. — В другое время я мог бы учтиво попросить вас, сэр, объяснить значение этих грубых слов — «нелепое поведение», но всему свое время…

Потом он устремился по лестнице вниз, подскочил к нашему лакею, стоявшему у двери столовой, и потребовал, чтобы тот его впустил к нам для засвидетельствования почтения приезжему джентльмену. Лакей не мог отказать столь грозному незнакомцу в его просьбе и доложил о нем, а тот обратился к моему дядюшке с такими словами:

— Честь имею представиться, сэр! Мое поведение отнюдь не было «нелепым», как выразился ваш сын, но я знаю правила учтивого обхождения… Перед вами, сэр, Улик Маккалигут, бедный ирландский баронет из графства Голуэй. Я ваш сосед и пришел засвидетельствовать свое почтение — добро пожаловать на Южную Променаду! Готов к вашим услугам и к услугам вашей милой леди, и прелестной дочки, и молодого джентльмена, вашего сына, хотя он и считает мое поведение «нелепым»! Да будет вам известно, что завтра я имею честь открыть по соседству бал вместе с леди Макманус. Но я, видите ли, немного уже отвык от танцев и решил поупражняться. Если бы я знал, что внизу проживает больная особа! Да я бы скорей допустил, чтобы у меня на голове станцевали матросский танец, чем стал бы упражняться над вашей головой в грациозном менуэте!

Дядюшка, немало пораженный его вторжением, отнесся, однако, весьма благосклонно к его учтивости, предложил ему сесть, поблагодарил за посещение и укорил меня за мое резкое обхождение с джентльменом, столь достойным по своим душевным качествам и положению. Получив такой выговор, я принес извинения сему баронету, а он тотчас же вскочил и обнял меня так крепко, что у меня дыханье сперло; при этом он уверил, что любит меня ничуть не меньше, чем самого себя. Затем он вдруг вспомнил, что на нем ночной колпак, и в полном смущении сорвал его с головы, расточая тысячи извинений присутствующим леди, и с непокрытой лысой головой устремился к выходу.

В это самое мгновенье колокола аббатства загудели так громко, что нам невозможно было расслышать друг друга; этот трезвон был устроен, как мы потом узнали, в честь мистера Буллока, известного скотовода из Тоттенхема, который только что приехал в Бат лечиться водами от несварения желудка. Мистер Брамбл даже не успел высказать свое мнение об этой приятной серенаде, потому что начался другой концерт, касавшийся его более близко. Дело в том, что два негра, принадлежавших некоему джентльмену-креолу, проживавшему в том же доме, расположились прямо у окна на лестнице, футах в десяти от нашей столовой, и начали упражняться в игре на охотничьем рожке; были они совсем неопытны и исторгали такие звуки, которых не могли бы выдержать и ослиные уши.