Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона Страница 14

Разрешите мне не рассказывать продолжения истории: оно бы вас слишком расстроило.

Психеи счастье здесь кончается и слава.Боюсь, дальнейшее не позабавит вас.Я, признаюсь, смущен и сам не знаю, право,Как продолжать такой рассказ.

— Продолжайте все-таки, раз уж начали, — сказал Акант. — Быть может, конец удастся вам лучше, чем вы сами полагаете.

— Если бы даже так случилось, — возразил Полифил, — какое бы удовлетворение вам это доставило? Вы увидели бы страдания красавицы, оплакали бы ее судьбу — и только.

— Что ж, мы поплачем! — воскликнул Акант. — Подумаешь, велика важность! Когда надо было, герои древности — и те плакали. Это не должно мешать вам. Продолжайте же. Сострадание имеет свою прелесть, не меньшую, чем смех; думаю даже, что большую. Мне кажется, Арист держится того же мнения. Чем трогательнее и нежнее будет ваш рассказ, тем с большим удовольствием мы дослушаем его.

— А что же будет со мной? — сказал Геласт. — Бог был так милостив, что дал и мне уши. Пусть Полифил посчитается с ними и не чересчур воспаряет в облака: дело от этого только выиграет, если учесть манеру письма, им избранную.

Мнение Геласта встретило поддержку. И Арист, до тех пор молчавший, сказал, обращаясь к Полифилу:

— Я хотел бы, чтобы вы растрогали мое сердце рассказом о вашей красавице: я охотно отдам ей мои слезы. Сострадание — лучшее из душевных движений, и я предпочитаю его всем иным. Но не принуждайте себя ради этого: сообразоваться со своим сюжетом хорошо, следовать характеру своего дарования — еще лучше. Поэтому примите совет, который дан вам Геластом.

— Разумеется, я его приму, — ответил Полифил. — Могу ли я поступить иначе? Я уже невольно примешал веселость к самым серьезным местам этого рассказа, не поручусь вам, что не примешаю ее и к самым грустным его местам. Вот недостаток, от которого я никогда не отделаюсь, сколько бы ни старался.

— Один недостаток стоит другого, — подхватил Геласт. — Мне гораздо приятнее, когда меня пытаются рассмешить, меж тем как мне более пристало бы плакать, чем когда у меня вызывают слезы, в то время как мне полагалось бы смеяться. Поэтому повторяю еще раз: продолжайте так, как начали.

— Дадим ему сначала передохнуть, — вставил Акант. — Так как жара спала, ничто не препятствует нам выйти отсюда и, прогуливаясь, полюбоваться самыми очаровательными уголками этого сада. Правда, мы уже неоднократно их видели, но они всякий раз пленяют меня скова, и, как мне кажется, Арист и Полифил испытывают такое же чувство. Что касается Геласта, я полагаю, что он предпочел бы провести время с какой-нибудь Психеей, нежели беседуя с источниками и деревьями. Мы скоро доставим ему это удовольствие. Идемте же и раскинемся на молодой траве, чтобы дальше слушать Полифила и оплакивать горести его печальной героини с тем большей нежностью, что, занятые ими, мы будем ощущать сладостную меланхолию. А если солнце увидит, что мы плачем, в этом не будет большой беды: скитаясь по свету, оно видит немало людей, оплакивающих горести, не чужие, конечно, а свои собственные.

Призыв Аканта был услышан, и все встали с мест.

Выйдя из своего убежища, они сделали пятьсот или шестьсот шагов в полном молчании. Геласту наскучило это долгое безмолвие, и, слегка сдвинув брови, он сказал:

— Я не возражал давеча, когда удовольствие, доставляемое смехом, вы ставили выше наслаждения, вызываемого слезами. Хотите, я сейчас выведу вас из этого заблуждения? Вы ведь знаете, что смех есть друг человека, особенно мой смех? Неужели вы сочли, что я откажусь защищать его, даже не попытавшись поспорить с вами?

— Увы, нет, — воскликнул Акант. — Вы так любите противоречить, что ради одного этого не прочь затеять долгий и упорный спор.

Эти слова, которых Геласт никак не ждал и которые вызвали легкие смешки, немного смутили его, но вскоре он оправился.

— Вы думаете спастись таким способом? Что ж, бегство — обычный прием тех, кто неправ и сознает слабость своей позиции. Однако сколько бы вы ни уклонялись от боя, вам придется признать нелепость вашего предложения и согласиться, что смеяться лучше, чем плакать.

— В такой общей форме, в какой вы это выразили, — продолжал Арист, — ваш вывод бесспорен; но вы искажаете нашу мысль. Мы ведь утверждаем только, что сострадание есть самое благородное, если хотите, самое возвышенное из чувств; я готов выразиться еще решительнее и добавить: а также самое приятное. Оцените же смелость этого парадокса!

— О бессмертные боги! — вскричал Геласт. — Ужели есть на свете безумцы, придерживающиеся такого странного мнения? Я не отрицаю, что Софокл и Эврипид нравятся мне больше, чем все множество авторов комедий. Но предположим, что трагедия и комедия достигают одинаковой степени совершенства. Разве в таком случае вы отказались бы от удовольствия видеть, как плут, вроде Формиона[34], водит за нос двух стариков, и отправились бы оплакивать гибель семьи царя Приама[35]?

— Снова повторяю: да, отказался бы, — ответил Арист.

— И предпочли бы выслушивать жалобы Сильвандра[36], а не беседы Гиласа[37] со своими нежными возлюбленными? — продолжал Геласт.

— Это другое дело, — возразил Арист. — Возьмите для сравнения вещи равноценные, и я вам отвечу: Сильвандр в конце концов может расточать такие жалобы, что вы сами предпочтете их остротам Гиласа.

— Остротам Гиласа? — вскричал Геласт. — Подумайте хорошенько, что вы говорите! Да знаете ли вы, что за человек этот Гилас, о котором мы говорим? Это настоящий герой из «Астреи». Это человек, который более необходим в романе, чем дюжина Селадонов.[38]

— Тем не менее если бы их оказалось два, они бы вам наскучили, а Сильвандры, сколько бы их там ни набралось, вам не надоедят. Но мы оба лишь повторяем наши мнения, не приводя никаких доводов. Это плохой способ разрешить спор и выяснить, кто же из нас ошибается и кто прав.

— Это напоминает мне некоторых людей, у которых спор сводится исключительно лишь к тому, чтобы утверждать что-нибудь, не приводя при этом никаких доказательств. То же произойдет сейчас и с нами, если только вы не возьметесь за дело иначе.

— Попробуем, — сказал Акант. — Вопрос стоит того, и может навести нас на мысли, заслуживающие внимания. Но так как это, пожалуй, потребует больше времени, чем то, каким мы располагаем, я предложил бы держаться самого главного, а уже потом, чтобы не уклоняться от первоначальной цели нашей встречи здесь, перейти к выработке нашего суждения о произведении Полифила. Но решим сначала, кто первый выскажет свое мнение о нем. Так как Геласт — главный критик, справедливость требует, чтобы первое слово было предоставлено ему. Однако если он этого не желает, готов начать я.

— Нет, нет, — заявил Геласт, — я вовсе не прошу для себя какой-нибудь привилегии. Вы не так уже сильны, чтобы предоставлять своему противнику преимущество. Итак, раз силы равны, я утверждаю, что наиболее здравая часть человечества всегда отдает комедии предпочтение перед трагедией. Как! Я сказал — наиболее здравая часть человечества? Да нет же — все человечество! А ну-ка, скажите мне: к чему склоняется нынче всеобщий вкус? Двор, дамы, кавалеры, люди науки, народ — все тянутся к комедии. У всех одно удовольствие — комедия. Вот почему словом «комедия» у нас пользуются для обозначения всех без различия театральных представлений. У нас говорят «комедианты» или «пойдем в комедию», но никогда не говорят «трагики» или «пойдем в трагедию».

— Вам, конечно, известна лучше, чем мне, истинная причина этого, — заметил Арист. — Еще Аристотель указывал, что название «комедия» происходит от греческого слова, означающего «село». Так как доказательства этого заняли бы слишком много времени и каждому из нас, находящихся здесь, хорошо известны, я их опущу и остановлюсь только на том, что вы сказали. Так как слово «комедия» употребляется расширительно в применении ко всем родам драматического искусства, то можно сказать, что «комедия» предпочтительнее «трагедии». Логичный вывод, не правда ли? Но он указывает лишь на то, что «комедия» привычнее для нас. А раз она привычнее для нас, значит, она меньше затрагивает наш ум.

— Теперь моя очередь заключить: брильянт более привычен для нас, чем некоторые другие камни; следовательно, он слабее действует на наши глаза! Эх, мой друг! Разве вы не замечаете, что людям никогда не надоедает смеяться? Может надоесть игра, пиры, дамы, но смех — никогда! Слышали ли вы, чтобы кто-нибудь сказал: «Вот уже целую неделю, как мы смеемся. Давайте, поплачем сегодня».

— Вы все время отклоняетесь от нашей темы и приводите настолько банальные доводы, что мне стыдно за вас, — вставил Арист.