Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы Страница 14

— Немного не хватает, — отвечал рабочий, вытаскивая из отверстия резервуара палочку, которой он измерял, сколько налито эссенции.

— Наполняй до самой пробки.

Рабочий, сидя на козелках и наклонив свое блестящее от пота лицо, продолжал потихоньку наливать эссенцию из бетона в резервуар, обернутый желтой тканью. Луч солнца падал в это время как раз на это место, и видно было, как поблескивала стекавшая жидкость.

— Что вы вспоминали? Скажите! — повторила Вана с робкой настойчивостью, слегка краснея под своей фессалийской шляпой.

— Мне вспомнилось, как в то время, пока прорицатель произносил свое пророчество, пропитанное ароматом бетеля, одна индусская девушка с серебряными кольцами на ногах сидела на скамье возле торговца и обернулась к нам.

Он смотрел на нее, как во сне, и растерянно улыбался.

— Кожа у нее была оливкового цвета, натертая корнем куркумы, черты лица отличались чистотой самых изящных индо-персидских миниатюр, в которых Прекрасная Дама, склонившись, упивается душою розы, а мимо проезжает всадник в золотом одеянии на лошади изабелловой масти. Как она была на вас похожа!

— О нет!

— Стоит мне закрыть глаза, я ее вижу как живую. Стоит открыть — я вижу ее еще более живой.

— О нет!

— Сегодня она безо всяких украшений. Тогда она была увешана ими по случаю священного празднества. Она покупала у торговца красный шафран, толченый миндаль и гирлянду желтых роз.

— О нет! Таких же, как у меня?

У нее были шелковые розы на шляпе и живые у пояса.

— Такие же. Но те предназначались для приношения, для идолов. Мы слышали звяканье серебряных колец у нее на лодыжках, когда она пошла по направлению к двум статуям, высеченным из диорита и уже утопавшим в цветах. Одна роза скользнула вдоль ее голубого платья и упала на плиты, в которых отражались ее обнаженные ноги. Я быстро нагнулся, чтобы подхватить ее, но она оказалась еще быстрее меня.

— Вот она, — сказала Вана, откалывая одну желтую розу от своего голубого пояса.

И подала ее ему. И была сама поражена, что эти слова и это движение руки исходили от того таинственного настроения духа, который переполнял ее, из невыразимых, беспричинных воспоминаний и возвратов мысли к несуществующему прошлому. Но когда увидела свою розу в петлице почти незнакомого ей человека, она хотела запротестовать: «Нет, нет! Я это сделала в шутку. Я сама не знаю, почему я это сделала. Бросьте ее. Я глупая девчонка».

И все-таки ей нравилась эта игра воображения; как и сестра ее, как и всякая другая женщина, она любила переселяться в непривычную для себя оболочку, в новый образ, созданный ее воображением. Чтобы продлить очарование игры, ей хотелось прибавить: «Ну а после куда пошла индусская девушка с серебряными кольцами, что была изящна, как миниатюра? Что она сделала со своим шафраном, с миндалем, с гирляндой?» Она представляла себе оливковый цвет своего собственного лица, его изящные, овальные очертания; вообразила себе холодные плиты, по которым ступают ее босые ноги; перед ней мелькнуло что-то неясное, как надежда, как беспредметный страх, как событие, совершившееся вне времени, как полузакрытая громада, которая была похожа на этих громадных идолов, полузаваленных цветами. Не менее фантастическим казалось и ее собственное присутствие среди окружавшей ее обстановки. Перед тем как ей проскользнуть через холстяные стенки навеса, ее лицо, может быть, еще не было так похоже на лицо девушки, стоявшей возле торговца в пагоде Вишну, а было больше похоже на лицо девушки, стоявшей возле Дедаловой машины под навесом среди шума.

Ее мысли осыпались ей на сердце, как осыпалась на ее платье роза, соседняя с той, которую она сорвала необдуманным движением руки. «Возможно ли, что это мои собственные воспоминания? Вечные мечты! И зачем я здесь? Это также сон и мечта! Изабелла меня ищет, Альдо меня ищет. Меня подхватило ветром от винта, как соломинку. Никто меня не видал. Ах, я сумею спрятаться от вас. Я далеко-далеко! Что это, нежданно пришедшая любовь? Как часто любовь прилетает с концов земли, с босыми ногами, чтобы принести вам розу! Он брат Паоло. У него маленькие чистые зубы, как у ребенка. Я не хочу больше плакать. Я могу, может быть, найти себе утешение. Иногда неожиданно доносится до нас дуновение, несущее нам нашу настоящую судьбу. А что скажет Паоло? А что Изабелла? Им будет это неприятно. Может быть, он уже любит меня. Какая я глупая! Но как все это странно! Сейчас он уйдет, сейчас он полетит, сейчас он поднимется в воздух, поднимется вместе с моей желтой розой в небо. Роза осыпается, лепестки падают, кто может сказать, куда они упадут? И всему конец, все забыто. В один прекрасный день я получаю книгу миниатюр… Ах, может быть, Паоло уже полетел. За него можно не бояться. Почему так? Они умрут одной и той же смертью. Эти дни Паоло не мил Изабелле. Какое мне дело? Какая мне радость? Я не хочу ничего больше знать, ничего не хочу видеть. У него львиный взор. Что он обо мне подумает? Я пришла из Мадуры вместе с прорицателем, который жует бетель… Ах, не то. Мое сердце не здесь. Пожать ему перед отходом руку? А станет ли он меня после искать? Захочет ли еще раз увидать меня? На меня неприятно действует свет и толпа. Мне можно было бы остаться здесь, сидя на одном из брусьев, и ждать его с книгой миниатюр в руках… Глупенькая Ванина, маленькая индуска с серебряными кольцами на ногах!»

Так осыпались ей на сердце ее легкие мысли, но внутри нее шевелилось беспокойство, жестокое, как тоска, та самая тоска, которая заставила ее войти, ища убежища, в это незнакомое место. «Ах, я сумею спрятаться от вас! Я далеко-далеко!» Она была теперь далеко от своих палачей; избежала пытки; дышала свободно, попавши в струю счастливого ветра, который, может быть, унесет ее дальше за собой. И между мукой и восторгом ее, между страхом и надеждой, между воспоминаниями и предчувствиями прокрадывалась некоторая доля мстительного наслаждения, когда она увидела, что во львином взоре зажегся фосфорический блеск и заблестели маленькие белые зубы из-за рыжей бороды, по цвету похожей на позолоченную медь, с которой местами сходит позолота. И одно только это чувство удовольствия было определенным, а все остальные были туманны. И ощущение молодости своей было для нее ощущением бессмертия.

— Одна роза потеряна, другая — найдена! Кто вас посылает ко мне? Вы действительно пришли из Мадуры? Совершили такой длинный путь? Сегодня в первый раз я понесу с собой в небо цветок Будет он легок, как вы думаете? Может быть, на нем лежит бремя двойной судьбы. Я унесу его высоко-высоко. Обещаю вам, что отнесу его сегодня на высоту, еще не достигнутую ни мной, ни кем-либо другим, выше облаков.

— О нет!

— Разве вы не для этой цели подарили ее мне? Разве не потому у вас пояс голубого цвета? Она перейдет с малого круга на большой круг того же самого цвета.

Он горел необычным опьянением, и на лице его играла удивительная улыбка, которая сглаживала резкость черт его лица и, с другой стороны, рассекала его грусть. Казалось, будто неожиданное появление этой девушки — создания его мечты и самой погруженной в мечты — пробудило в нем звуки славы, представлявшие мир таким ярким, пламенным, свободным, как никогда дотоле. Он уже не чувствовал недоверия и презрения к людям. Вся его душа обвилась вокруг новой судьбы и сама просветлела, но ее закрыла, как абажур, надетый на лампу. Какой добрый гений привел к нему эту девушку — сестру той женщины, которую любил его друг? В силу какой гармонии произошло это?

— Готовься к выходу! — скомандовал он своим людям и поправил розу на своей груди.

А большой ослепительный ангел снова забился под навесом! Сарай в этот миг наполнился вихрем и шумом; винт снова начал вращаться и уже вместо деревянных лопастей представлялся воздушной звездой в воздухе. Рабочие испытывали его силу, привязав остов канатом к металлическому измерителю, а этот последний к балке; и канат натягивался со всей силой, как будто великой пленнице «Ардее» страстно хотелось улететь; один из рабочих, стоя на коленях, следил за стрелкой измерителя.

— Готовы, — отозвался на команду чей-то преданный голос.

И винт остановился; «Ардею» отвязали, и прекратилось биение ее семидольного сердца. Взявши ее за ребра тела и за дуги крыльев, люди принялись вытаскивать ее на место пускания. Холстяные занавески раскрылись; ворвался мощный поток белого света. Показались горы облаков, воздушные Альпы из амбры и снега. Толпа со своими криками придавала равнине вид морских волн. Один человек был в небе и казался хрупким и непобедимым, выдаваясь туловищем над спиной аппарата и вырисовывая свой силуэт на белом просторе. Первыми узнали его два светлых глаза.

Как орел начинает полет с песчаной поверхности не прыжком, но бегом, сопровождая бег все усиливающимися взмахами крыльев, и отделяется от своей тени слабым подъемом, пока наконец на распростертых крыльях не вздымается навстречу ветру; как сначала его когти оставляют на земле глубокие следы, затем постепенно все легче и легче, затем как будто едва задевают песок, а последний след совсем не заметен, — так же покидала землю машина, легко катясь на трех колесах среди голубоватого дыма, производившего впечатление, будто под машиной загоралась сухая трава.