Кнут Гамсун - Последняя отрада Страница 14

Но вот в один прекрасный день к нам пришла небольшая партия туристов, которые сами тащили свой багаж по солнцепеку, и они стали просить о помощи. Солем сейчас же предоставил свою особу в их распоряжение, но ему не под силу было тащить все мешки и чемоданы, а Поль валялся у себя в каморке. Этой ночью я опять видел, как Поль уходил в лес, и при этом он громко разговаривал и размахивал руками, как будто он был не один.

Так вот туристы попросили о помощи, а помочь было некому.

Хозяйка и Жозефина вышли на двор и послали Солема за Эйнаром, первым торпарем, чтобы тот пришел помочь нести вещи. Между тем туристы стали терять терпение и то и дело поглядывали на часы: если они вовремя не перевалят через Торетинд, то им придется ночевать под открытым небом. А один из туристов высказал даже предположение, что, быть может, в этой санатории нарочно задерживают их, чтобы заставить переночевать здесь! Туристы начали ворчать, и, наконец, спросили:

- Где же хозяин этой санатории, куда он девался?

- Он болен,- ответила Жозефина. Между тем возвратился Солем и сказал:

- Эйнару некогда, он в поле окучивает картофель. Пауза.

Тут Жозефина сказала:

- Да мне все равно надо идти за горы, вот подождите немножко.

Она ушла, потом сейчас же вернулась обратно, взвалила на свою узкую спину мешки и саквояжи и быстро засеменила со двора. Все последовали за ней.

Я нагнал Жозефину и освободил ее от ноши. Но я не позволил ей вернуться обратно, мне казалось, что для нее очень полезно сделать эту маленькую прогулку и на время отлучиться из пансиона. Мы шли рядом и все время болтали: оказалось, что в сущности ей уже вовсе не так плохо приходится, она ухитрилась-таки отложить немалую толику денег, эта Жозефина!

Когда мы взошли на вершину, Жозефина снова хотела повернуть. Ей казалось, что это так глупо и бесполезно идти рядом со мной и даже ничего не нести.

- Но ведь вы сказали, что вам во всяком случае надо быть по ту сторону горы сегодня?- сказал я.

Она была слишком умна для того, чтобы отрекаться от своих слов. Ведь в противном случае оказалось бы, что дочь содержателя старого пансиона в Торетинде принуждена тащить багаж туристов. А потому она ответила:

- Да, но это совсем не к спеху. Мне там надо было повидать кое-кого, но это можно отложить до зимы.

Мы стояли на месте и спорили. Я сказал, что, если она повернет обратно, я брошу все мешки вниз с горы,- пусть только она попробует настоять на своем. На это Жозефина ответила мне, что она поднимет мешки и потащит их сама.

Пока мы с ней пререкались, нас нагнали туристы. Не успел я опомниться, как один из них взял у меня ношу, снял шляпу и представился мне сам, а также представил мне и других со всевозможными фокусами и церемониями: «Пожалуйста, простите… ради Бога… такое досадное недоразумение… это ужасно…»

Знал бы он, что мне ровно ничего не стоило взвалить себе на плечи его самого! В силах у меня недостатка нет, но мне приходится нести на своих плечах день и ночь обезьяну всех болезней, а это бремя тяжелее свинца. Что же делать, другие изнывают под тяжестью глупости, а это не лучше…

Нам с Жозефиной оставалось только повернуть обратно.

Ну, разумеется, мне выказали самое неограниченное уважение,- это, конечно, относилось к моему возрасту. Люди снисходительно относятся к тому, что я мучаю других, что у меня есть свои причуды, что у меня не хватает винтиков, все это люди прощают мне, потому что я седой. Ты, человек с циркулем, конечно, скажешь, что мне оказывают уважение ради моей писательской деятельности, которой я занимался так долго. Но в таком случае мне должны были бы отдать должное в мои молодые годы, когда я этого заслуживал, и во всяком случае я не заслуживаю этого теперь в такой же степени. Ни от кого, ни от единого человека нельзя ожидать, чтобы он, хотя бы приблизительно, писал так хорошо после пятидесяти лет, как писал до этого. Утверждают же люди, что после пятидесяти лет бывает подъем таланта, только из глупости или каких-нибудь личных интересов.

Правда, я писал своеобразные произведения, и лучше, чем многие другие,- я это очень хорошо знаю. Но, в сущности, это вовсе не моя заслуга, потому что я родился с этими способностями. Вот в чем дело.

Я не раз испытывал, так ли это, и я уверен, что так. Я думал про себя: «Пусть бы это сказал кто-нибудь другой.» Ну что ж, другие, действительно, говорили это порой, но это не производило на меня никакого впечатления. Но я шел дальше, я преднамеренно устраивал так, что другие умаляли мои литературные заслуги, и это также не производило на меня никакого впечатления. Так что я уверен в том, что утверждаю. Но зато жизнь дала мне внутреннее содержание, и очень значительное; и за это-то внутреннее содержание я имею право требовать уважения, потому что в этом моя собственная заслуга. Меня нельзя представить ничтожеством, не покривив душой. Но даже и эту ложь можно перенести спокойно, если только имеешь внутреннее содержание.

Ты можешь процитировать Карлейля в виде аргумента против меня,- о, как недостойно относятся к литературному труду: Considering what book-writers do in the world, and what world does with book-writers, i should say, it is the most anomalous thing the world at present has to show. Ты можешь процитировать еще многих других и утверждать, что мне оказывают внимание, как за мою литературную деятельность, которая является результатом прирожденных способностей, так и за мое старание развить эти способности и приложить их к делу. А я утверждаю то, что действительно справедливо, что вниманием, которое выпадает на мою долю, я обязан только тому, что вошел в почтенный возраст.

И я нахожу, что это не что иное, как извращение понятий. При таком взгляде немудрено, что молодым талантам трудно пробиться, так как в интересах страны их скрывают за спинами старых самым бессовестным образом. Нельзя уважать старость только в силу того, что это старость; Старость только тормозит и понижает прогресс; дикие народы презирают старость и без особых рассуждений освобождают себя от нее и ее бремени. В былые времена я более заслуживал внимания и мог бы оценить его; теперь я во многих отношениях устроился лучше и могу обойтись без него.

Но теперь-то и выпадает на мою долю внимание. Если я вхожу в какую-нибудь комнату, там водворяется почтительное молчание. Как он состарился!- думают присутствующие. И все молчат, чтобы услышать от меня нечто значительное.

Что за ерунда! Пусть стоит дым коромыслом, когда я вхожу куда-нибудь! Пусть меня приветствуют: «Здравствуй, старый товарищ, добро пожаловать! Не вздумай говорить нам ничего, что должно сохраниться в памяти потомства! Это ты должен был бы сделать раньше, когда ты был в расцвете сил. Садись, стареющий друг, и побудь с нами. Но не сторонись нас, и пусть твой возраст не стесняет нас: у тебя было твое время, а теперь черед за нами…»

Вот как надо говорить, это правильно.

В крестьянских семьях сохранился еще верный инстинкт: мать бережет дочь, а отец своего сына от грубой однообразной работы. Хорошая мать заставляет свою дочь шить, а сама идет в хлев. А дочь в свое время будет так же поступать по отношению к своей дочери. Это инстинкт.

ГЛАВА XVII

Однако здесь становится все скучнее и скучнее, и люди, среди которых я живу, не дают мне ничего нового. И вот я опускаюсь до того, что начинаю наблюдать за все возрастающей страстью Солема к фрекен Торсен. Но в конце концов и это надоедает.

Солем начал страдать манием величия после всего того внимания, которое ему оказывали дамы. Он обзавелся новым платьем и позолоченной часовой цепочкой,- это он купил на деньги, которые заработал летом,- а по воскресеньям он облекается и белую спортсменскую шерстяную фуфайку, хотя погода стоит жаркая. На шею он надевает дорогой галстук, завязанный поматросски. Он знает, что на дворе нет другого такого франта, как он, и он громко распевает и твердо убежден в том, что никто не может сравниться с ним. Жозефина попросила его даже не петь так громко; однако парень этот зазнался и уже никого больше не слушается. Он очень часто настаивает на своем, а случается даже, что сам Поль выпивает с ним вместе стаканчик.

По-видимому, фрекен Торсен успокоилась. Она сблизилась с адвокатом и часто сидит с ним и заставляет его объяснять себе каждый угол, который он делает на своем чертеже. И в данном случае она поступает совершенно правильно, ибо адвокат несомненно вполне подходящий человек для нее: он спортсмен, у него есть состояние, и он не очень умен и здоров. Вначале фру Моли как будто не хотела примириться с тем, что эта парочка так много времени проводит вместе в гостиной: она то и дело входила туда под тем или иным предлогом, но, увы, едва ли фру Моли могла добиться чего-нибудь со своими синими ледяными зубами!

Наконец-то адвокат окончил свой чертеж и мог сдать его. Он то и дело заговаривал об одной игле на вершине Торетинда, на которую еще никто не всходил и которая манила и как бы ждала его. Фрекен Торсен была против этой затеи, а когда она ближе познакомилась с адвокатом, то ласково запретила ему это опасное восхождение. И он с улыбкой обещал ей быть послушным. Между ними царило такое нежное согласие.