Сименон Жорж - 45° В ТЕНИ Страница 14

— Если так будет продолжаться, — сказала она спокойно, — мне придётся попросить у вас веронал.

— Зачем?

— Чтобы убить себя.

Что это было? Романтическая поза? Хотела ли она взволновать его, заставить пожалеть её?

— Вы забываете, что у вас ребёнок!

Она пожала плечами, бросив взгляд на диван, где спал малыш. Стоило ли в самом деле говорить о ребёнке? Станет ли он когда-нибудь похожим на человека?

— Я дошла до крайности, доктор. Мой муж этого не понимает. Бывают моменты, когда мне хочется убить его.

Гюре был там, наверху. Он стоял, облокотившись на фальшборт над океаном, прижавшись плечом к тёплому плечу мадам Дассонвиль, аромат духов которой он вдыхал. Быть может; их пальцы встретились на перилах и переплёлись украдкой? Её муж остался в Дакаре. Она была одна. Её каюта была последней в конце коридора, а девочка спала вместе с гувернанткой на противоположной нечётной стороне.

— Потерпите немного. Мы уже прошли больше половины пути. В Бордо…

— Вы думаете, во Франции что-нибудь изменится? Для этого нет никаких причин. Будет всё то же мучение…

Были моменты, когда она становилась особенно вульгарной.

— Вы сделаете лучше, если дадите мне два пакетика веронала, и мы все успокоимся…

Глаза у неё были сухие. Рот сложился в гримасу отвращения и презрения.

— Что мне сказать вашему мужу? — вздохнул доктор, переходя в отступление.

— Ничего… Так будет лучше… Пусть он остаётся на воздухе как можно дольше. Это единственный способ избежать ссор.

Гюре и мадам Дассонвиль отошли от фальшборта, сели за столик на террасе и стали пить кофе. В их позах заметно было отсутствие стыдливости, которое часто афишируют счастливые любовники.

Они беспрестанно улыбались, смотрели только друг на друга и разговаривали, склонив голову так, что каждая незначительная фраза превращалась в признание.

Помощник капитана по пассажирской части сидел вместе с Лашо и Барбареном, который заказал старого вина и набивал свою трубку.

— Сыграем в белот? — предложил лесоруб, сидевший за соседним столиком.

— До тысячи, если хотите. Я собираюсь лечь пораньше.

— Вы будете играть, Гюре?

Сделав вид, что он смутился, и наслаждаясь этим ложным смущением, Гюре ответил:

— Сегодня не буду.

Донадьё перехватил взгляд, который мадам Дассонвиль бросила на помощника капитана. Казалось, он говорил:

«Вы слышали? Так вам и надо! Терпеть вас не могу!»

Бармен принёс карты, скатерть и корзиночку с жетонами. Лашо ворча отодвинул своё плетёное кресло. Новые пассажиры, ещё не привыкшие к обстановке, ходили вокруг палубы и бросали завистливые взгляды на завсегдатаев бара.

Помощник капитана встал, на мгновение исчез, и несколько минут спустя патефон заиграл блюз.

Большинство танцующих мужчин занимались другими делами. Двое офицеров играли в белот с Барбареном и лесорубом. Капитан слушал Лашо, который рассказывал ему истории об авариях в открытом море.

В тот самый момент, когда доктор повернул голову к Гюре и мадам Дассонвиль, оба они поднялись, но не для того, чтобы отправиться на прогулку, — они стали танцевать.

Под танцевальную площадку была отведена вся кормовая часть прогулочной палубы. Центр её был ярко освещён с террасы бара. По сторонам, в уголках, царил полумрак. Снизу пассажиры второго класса видели, как двигалась эта пара.

А Гюре всё время уводил свою партнёршу в тень, наклонял голову, касался щекою её щеки. Она не отталкивала его, но искала глазами помощника капитана.

Гюре же, казалось, бросал вызов всему миру. Он преобразился. Он уже не был маленьким счетоводом, который стеснялся того, что его из жалости приняли в первый класс с билетом второго класса. На нём был новый пиджак, васильковый шёлковый галстук.

Когда танец кончился, пара остановилась, ожидая второй пластинки.

Было уже поздно, потому что обед начался только после того, как отошли от Дакара. Капитан прогуливался по палубе в сопровождении главного механика. Они, вероятно, говорили об инспекции, производившейся днём.

— Если не будет бури, — говорил Лашо, — мы, может быть, и выдержим. Но подождите, впереди ещё Гасконский залив! В это время года там наверняка будет неспокойно.

Пара станцевала только три танца. Потом мадам Дассонвиль, стараясь обратить на себя внимание, простилась со своим кавалером, кивнула остальным пассажирам и направилась к каютам.

Что до Гюре, то он просидел ещё около пятнадцати минут, то и дело посматривая на часы, маленькими глотками выпил рюмку коньяка, устремив перед собой блаженный взгляд.

Наконец он тоже встал, неловко попрощался с доктором, которому пришлось подвинуться, чтобы пропустить его, и с деланно-небрежным видом ушёл в глубь теплохода.

Донадьё не нужно было следовать за ним. Он и так знал, что Гюре не войдёт в каюту номер семь, а крадучись направится в конец коридора. Он знал также, что на мадам Дассонвиль будет роскошный вышитый шёлковый халат, в котором она однажды заходила к врачу, чтобы попросить аспирин.

Донадьё встал и десять раз обошёл палубу, один, крупными размеренными шагами, спустился к себе в каюту, медленно разделся, вынул из шкафа горшочек с опиумом, трубку, ночник, иголки.

Он курил не больше, чем обычно, потому что привык держать себя в рамках. Его мысли не путались. Они были всё те же и вертелись вокруг тех же существ, с той только разницей, что эти существа стали для него более безразличны.

Какое ему было дело до того, что Гюре в это самое время лежал в объятиях мадам Дассонвиль, наслаждаясь её свежим и гармоничным телом? Какое ему было дело до того, что мадам Гюре от усталости и тошноты уже начала равнодушно смотреть на ребёнка, который никак не мог приспособиться к жизни? И до того, что Бассо писал уравнения на стенах своей камеры? И до того, что Лашо…

Он без усилия протянул руку, повернул выключатель, дунул, чтобы потушить масляный ночник, и закрыл глаза. Последняя его мысль была о том, что поднимается ветер и что судно накренилось на левый борт: он чувствовал это, потому что лежал, прижавшись спиной к переборке.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Лашо, лесоруб и некоторые другие пассажиры уже не ходили в тропических шлемах, и накануне вечером две-три женщины гуляли по палубе в манто.

«Аквитания» обогнула Зелёный Мыс; вода казалась более прозрачной, небо уже не таким тяжёлым, хотя разница ощущалась не очень сильно. Но всё-таки все подбодрились.

А кроме того, в то утро начинался праздник, и все сразу же почувствовали, что этот день будет не «похож л а другие.

Дети, которых набралось теперь около пятнадцати, были очень возбуждены, потому что им обещали игры. Девушки и женщины подстерегали пассажиров на каждом повороте палубы.

— Возьмёте у меня несколько билетов денежно-вещевой лотереи?

Одна мадам Бассо продала их целых двести! Она так много ходила по палубе, так много суетилась, что на спине у неё образовались пятна, а под мышками большие полукружия от пота.

Мадам Дассонвиль тоже просили помочь, но она появилась только около одиннадцати часов утра, в очень элегантном платье, небрежно держа в руках билеты. Она подошла к Лашо, который беседовал с Барбареном.

— Сколько вы у меня купите билетов, мсье Лашо? — спросила она.

Он оглядел её с ног до головы. Она оторвала билеты и положила их на стол.

— У меня уже есть билеты, — проворчал Лашо.

— Неважно. Я даю вам двадцать, ладно?

— Я вам сказал, что у меня уже есть билеты.

Она не поняла, что он говорит серьёзно, продолжала настаивать, и тогда он оттолкнул рукой билеты, которые, как нарочно, разлетелись но палубе. Мадам Дассонвиль нагнулась, чтобы поднять их, а Барбарен, сконфуженный, помогая ей, прошептал:

— У меня тоже есть билеты… Но я всё-таки возьму у вас пять…

В это время терраса бара была почти пуста, и пассажиры не поняли, почему мадам Дассонвиль стремительно прошла по палубе, сдерживая слёзы, и резко захлопнула за собой двери своей каюты.

Помощник капитана по пассажирской части вместе с матросами и стюардами подготовлял игры на вечер: собирались тянуть канат, бегать в мешках, соревноваться в бросании мяча, драться подушками, а посреди ресторана выставляли призы, собранные для денежно-вещевой лотереи. Там были главным образом флаконы с духами, купленные пассажирами у корабельного парикмахера, куклы-фетиши, несколько бутылок вина и шампанского, шоколад, наконец предметы из слоновой кости, приобретённые на стоянках и уже надоевшие своим владельцам.

У Донадьё всё утро было занято, потому что опять заболели два китайца, а кроме того, было много народа во время приёма пассажиров третьего и второго классов.

В половине двенадцатого он находился в своей каюте в обществе одной пассажирки.

— Вы можете одеться! — сказал он ей.