Иван Горбунов - Сцены из народного быта Страница 14

Снарядились мои охотники. Полковник одевался и подтягивался очень долго. В скобках замечу, что называемый мною полковник – не полковник, а совсем штатский господин. Мужики его прозвали полковником за солидную фигуру и за необыкновенную способность кричать и браниться без всякой злобы.

– Шибче полковника никому не изругаться! – замечают о нем мужики. – Так обложит, лучше требовать нельзя.

Молодой человек в изящном полушубке, подпоясанный кавказским поясом с серебряным набором, видимо, беспокоился и начинал жаловаться на зубную боль, когда один из мужиков соврал ему, что он медведя видел, что он большой и, должно быть, медведица с медвежатами лежит на чистом месте и, пожалуй, «потрепать» может. Один из приехавших охотников был одет черкесом: на нем накинута бурка, а на голове огромная баранья шапка:

Он весь обвешан был ремнями,Железом ржавым и кремнями,На поясе широкий нож.

Он врал от самого Петербурга вплоть до места охоты и, наконец, до того заврался, что заставил усумниться даже мужиков. Он рассказал, как он убил медведя из пистолета.

– Мертвого? – живо спросил полковник.

Все засмеялись.

– Нет, не мертвого! – возразил черкес.

– Ну, так нечаянно, – промолвил молодой человек.

– Словно бы барин-то маленичко… – заметил лукаво Аким…

И посыпался на бедного черкеса град насмешек.

– Ты, может, в зверинце… – говорил полковник.

Черкес уже начинал обижаться, но вошедший Кузьма доложил, что подводы готовы и народ дожидается.

На улице толпа. Мужики, бабы, одна с грудным ребенком, девки, мальчишки, с дубинками, с хворостинками, с палками, с ружьями, в рваных полушубках, в кафтанишках, в сапогах, в лаптях, в валенках, стоят смирно. Один мужичок заряжает ружье, перевязанное около курка веревкой, выдергивая из шапки паклю для пыжа.

– А мое давно заряжено, – заговорил стоящий с ним рядом, – под самый под покров я его зарядил… господа в те поры приезжали. Ружьишко оно ничего, только ствол стал отскакивать.

Вышли охотники.

– Здорово, ребята, – воскликнул полковник.

Загонщики молча поклонились.

– Это что такое? – закричал он, увидавши бабу с ребенком.

– Бабеночка, сударь, наша…

– Что ж, она с ребенком в лес пойдет?

– Муж, сударь, у ей замерз, так, значит, кормится… в чужих людях живет.

– Ничего, сударь, мы привычные, – робко проговорила бабенка.

Пищалинские всей кучей выступили вперед заявлять свою претензию.

– Что вам нужно? Вы загонщики? – обратился к ним полковник.

– Никак нет, ваше сиятельство, – выступил вперед красный, как кирпич, мужик, – мы пищалинские.

– Что значит?

– Вы как насчет ведьмедя этого понимаете? – заговорил он вкрадчиво.

– А что?

– Он лег, значит, в нашем косяке, а они теперича его перегнали… перегнали они его, а мы, значит…

– Обижены, – подхватил другой. – Надо говорить по-божьему – обижены!..

– За нашу добродетель, – закричал Мирон.

– Ты, кажись, рвань гы эдакая, еще не проспался, – заметил Кузьма.

– Кузьма Микитич! Жив бог, жива душа моя! Понял? Ну и больше ничего! – отрезал Мирон.

Заговорили все вдруг.

– Мы теперича, значит, пищалинские, все наше общество…

– Сделайте вашу такую милость…

– Собрамши теперича все наше общество… мы, ваше степенство, люди бедные…

– Опосля этого они и скотину нашу угонять будут.

– Ведьмедя нам бог даровал, мы с им живы не расстанемся…

– Ежели их теперича не сократить…

Крик увеличивался. Охотникам становилось неприятно, полковник не знал, кого слушать и кому отвечать. Разлилось море нескладного мужицкого шуму. Раздались оплеухи. Бабы завизжали. Загонщики ринулись.

– Стой! – кричал черкес.

– Стрелять буду! – кричал полковник.

Мирон, раненный в глаз, прислонился к воротам и орал во всю глотку:

– Помираю! Деревню спалю! Все выжгу!

Бой длился недолго. Неистовая брань полковника остановила нападающих. Кто поднимал сбитую с головы шапку, кто расчесывал бороду, кто потирал разбитые скулы. Из переговоров выяснилось, что они желают получить свою долю, то есть – ведро водки. Охотники согласились.

– Будь по-вашему, – сказал полковник.

– Ну, вот и делу конец! Трогай, ребята!..

– Коли ежели ведро – все мы согласны! Шабаш! Согласны! Ведро мы, господа мужички, выпьем за ихнее здоровье, а там ежели что – твори бог волю!.. Все под богом! Так ли я говорю? Все я пропил, а бога я люблю! Верую, господи!.. Вот я какой человек! Ведьмедь меня боится! У меня ходи круче!..

Кузьма делал распоряжения.

– Ты, Аким Иваныч, с бабами иди по ручью…

– Что ж я там с бабами буду делать?

– Постой! Опосля вам всем от меня разрешение будет. Пойдешь ты с бабами к ручью, да там меня и ждите. Ребят тоже возьми. Бабы, трогай! А ты, Микитич, веди народ к старой плотине… Дойдешь до старой плотины и сейчас стой!.. А вы, пищалинские, ступай все за бабами.

Загон тронулся. Осталось несколько мужиков в качестве телохранителей. Мирон пристроился к полковнику.

Охотники подъехали к густому лесу и стали на просеке. Видно было, как вереницей тянулись по пояс по рыхлому снегу бабы, прокладывая путь сзади идущим пищалинским мужикам.

– Что же это они, черти, баб-то вперед пустили, – заметил кто-то из охотников.

– Потому, сударь, баба завсегда помягче, потяжеле мужика, проминать ей дорогу способнее, – ответил шутливо Кузьма.

Вынули нумера и пошли все в непроницаемую чащу леса, задевая и отряхивая пушистый снег с густых ветвей сосен. Полковника вели двое под руки. Вышли на поляну.

– Первый нумер? – спросил шепотом Кузьма.

– Мой, – ответил молодой человек в изящном полушубке.

– Пожалуйте тут.

Пошли дальше.

– Второй нумер?

– Я, – отвечал мрачно черкес.

– Извольте тут становиться.

Третьим нумером стал полковник, четвертым какой-то господин в очках, никогда не бывший на охоте и не имеющий об ней никакого понятия; пятым – не знаю кто. Кузьма пожелал доброго часа и пошел в лес делать дальнейшие распоряжения.

Охотники стояли друг от друга на расстоянии сорока шагов. Телохранители сзади, то приседая, то выпрямляясь, следили за малейшим шорохом, за малейшим движением каждого прутика.

Тихо…

Молодой человек в изящном полушубке любовался своим новеньким штуцером, обтирая батистовым платком его стволы. Черкес пил водку из фляжки и делал соображения на случай неприятного столкновения с жильцом соснового леса. Полковник прислонился к дереву и осматривал местность. Господин в очках безучастно смотрел на все окружающее и раз только полюбопытствовал узнать от мужика – «на задних лапах выходит медведь или просто». – «Всячески, – отвечал мужик, – как ему лучше, бывает – и на лапы подымается».

Над головами охотников пронеслась стая птиц. Из-за леса послышался собачий лай. Выстрел!.. И мертвая тишина соснового бора сменилась нескладным, безобразным криком загонщиков. Все схватились за ружья; телохранители попятились назад.

Кричат…

С притаенным дыханием все смотрят вперед. Черкес сбросил с себя бурку.

– Ваше сиятельство, подайтесь маленько, способнее будет, – сказал мужик полковнику, взявши его за руку и передвигая с места.

Полковник молча повиновался.

Мужики, стоящие около молодого человека, держали рогатины наперевес. Сам он, бледный, беспокойно глядел вперед.

Господин в очках стоял до наивности храбро. Казалось, что ему схватиться со зверем – дело за обычай.

Мирон встал на пень и тупо глядел на линию охотников.

Кричат…

Черкес поминутно вскидывает ружье. Вот он присел и прицелился. Все встрепенулись. Полковник взял быстро на прицел. Оказалось: фальшивая тревога.

– Баловники! – сказал телохранитель.

Крик на левой стороне усилился. Уж ясно слышатся слова: «Аяяй! Береги, береги!..», «У-ту-ту!..», «Идет, идет…», «Батюшки, береги!», «Кричи, кричи…». Лай собачий превратился в отчаянный визг, и на поляне, в виду всех охотников, показался во всей своей красоте большой бурый медведь.

Таф! Таф! Таф! – раздались глухие выстрелы.

Медведь мгновенно повернул и скрылся в чупыге.

Таф! Таф! – отсалютовал ему вслед черкес.

Господин в очках выстрелил два раза в воздух.

Пятый нумер закричал: «Тиро!»[24]

Полковник был убежден, что он медведя ранил: ему показалось, что медведь перевернулся. Черкес был убежден, что он медведя убил, потому что после его выстрела медведь привскочил. Но ни того, ни другого не совершилось: не перевертывался медведь и не привскакивал, а просто целым и невредимым вышел из-под выстрелов.

Полковник начинал сердиться; ему казалось, что левая сторона кричит слабо.

– Что у вас, чертей проклятых, левое крыло спит! Эки анафемы! Убью! – закричал он на весь лес.

– Сударь, что же это вы кричите? Вы ведьмедя сбиваете, – заметил ему телохранитель, – он должен опять выйти.