Уильям Теккерей - Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим Страница 14

Капитан вышел из лакеев, да и подруга его принадлежала к тому же племени. Общество, где вращалась достойная чета, состояло из весьма разношерстной братии, так как супруги держали стол для приходящей публики, для всех, кто был готов у них пообедать за достаточно умеренную плату. Закусив, садились, разумеется, за карты, причем игра велась не из любви к искусству. Кто только не бывал здесь: юные гуляки из расквартированных в Дублине частей; молодые чиновники из Замка; любители скачек и^ ночных пирушек; буяны и скандалисты — гроза ночной стражи, словом, всякого рода праздношатающиеся из числа городских шалопаев, которых особенно много водилось в то время в Дублине, несравненно больше, чем в любом другом европейском городе, куда заносила меня судьба. Я нигде больше не встречал повес, которые жили бы так широко на столь скудные средства. Я нигде больше не встречал молодых джентльменов с таким, я бы сказал, призванием к праздной жизни; если англичанин, имея ежегодный доход в пятьдесят гиней, живет как бедняк и трудится в поте лица, то молодой ирландский щеголь при таком же капитале держит собственных лошадей, кутит; напропалую и откровенно бьет баклуши что твой лорд. Здесь вы увидите врача, который в жизни не пользоваль ни одного больного, и под пару ему адвоката, не имеющего ни одного клиента: у обоих ни гроша за душою, но и тот и другой гарцует по парку на отличнейшей лошади и щеголяет в платье от лучшего портного. Прибавьте к этому весельчака священника без прихода, нескольких владельцев винных погребков, потребляющих больше вина, чем доводится им продавать или хранить в своих подвалах, и других подобных прожигателей жизни, и вы получите! представление о том, какие люди вращались в доме, куда я имел несчастье попасть. Знакомство с подобным обществом не сулило ничего хорошего (я умалчиваю о женщинах, они были в своем роде не лучше мужчин), и я в самом коротком времени испытал это на себе.

Что до моих несчастных двадцати гиней, не прошло и трех дней, как я с ужасом увидел, что они куда-то испарились: осталось только восемь — театры и таверны порядком облегчили мой кошелек. Сколько-то гиней я еще, правда, продул в карты; но, видя, что все вокруг играют на мелок и только обмениваются векселями, я, разумеется, чем платить наличными, предпочел этот удобный способ расчета и неизменно придерживался его при проигрыше.

Так же поступал я с портными, шорниками и прочими поставщиками. Рекомендация мистера Фицсаймонса пришлась мне как нельзя более кстати; приняв на веру его утверждение, будто у меня денег куры не клюют (впоследствии я слышал, что негодяй обобрал не одного состоятельного юношу), они некоторое время отпускали мне в долг все, чего бы я ни пожелал. Когда мой кошелек истощился, пришлось заложить кое-что из платья, которым снабдил меня портной: не расставаться же, в самом деле с лошадью, — я ежедневно ездил на ней в парк, к тому же она была мне дорога как память о моем почтенном дядюшке. Я также выручил немало денег за безделушки, купленные у ювелира, — он прямо-таки навязал мне кредит; все это дало мне возможность еще какое-то время играть роль богатого и независимого шалопая.

Я то и дело спрашивал на почте писем для мистера Редмонда, но таковых не оказывалось, и каждый раз, услышав "нет", вздыхал свободнее. Мне вовсе не хотелось признаваться матушке, какую расточительную жизнь я веду в Дублине. Но долго это не могло продолжаться; вконец издержавшись, я опять зашел к портному дать ему новый заказ, но мошенник все что-то мямлил и мялся и наконец самым наглым образом потребовал уплаты по старому счету, на что я ответил, что отныне ноги моей не будет в его мастерской, и в сердцах хлопнул дверью. Ювелир (живодер-еврей) тоже отказался продать приглянувшуюся мне золотую цепочку, и это впервые привело меня в смущенье. А тут еще молодой джентльмен, завсегдатай Фицсаймонсов, коему я выдал долговую расписку на восемнадцать фунтов (проиграв их ему в пикет), сплавил ее содержателю конюшен мистеру Курбину в счет уплаты долга. Вообразите же мое негодование, когда этот маклак отказался выпустить из конюшни мою лошадь до тех пор, пока я не очищу долг. Напрасно я предлагал ему четыре векселя на выбор, благо они были у меня с собой, один Фицсаймонса — на двадцать фунтов, другой адвоката Мюллигена и так далее; старый йоркширец только качал головой и смеялся, на них глядя, и наконец сказал:

— Послушайте, мастер Редмонд, вы, кажется, молодой человек из почтенной, состоятельной семьи, дозвольте же шепнуть вам на ушко, что вы попали в дурное общество, проще сказать — в шайку жуликов. Молодому джентльмену вашего положения негоже якшаться с этой бандой. Возвращайтесь восвояси! Соберите свои вещички, уплатите мне эту мелочь, садитесь на свою лошадь, да и поезжайте домой к папаше и мамаше, — это самый лучший для вас выход.

Нечего сказать, в хорошенькую компанию я угодил! Да это же разбойничий вертеп! А тут еще все несчастья, казалось, сговорились обрушиться на меня сразу; ибо, воротившись домой и поднявшись наверх в крайнем унынии, я увидел перед собой капитана и его супругу: оба они стояли перед моей порожней сумкой, все мои пожитки валялись на полу, и этот гадина Фицсаймонс размахивал моими ключами.

— Кого я приютил в своем доме? — заорал он, увидев меня на пороге. Кто же ты таков, бродяга?

— Бродяга? Ошибаетесь, сэр! — отвечал я, не теряясь. — Я дворянин порядочнее и честнее не найдется во всей Ирландии.

— Вы подлый обманщик, молодой человек! Вы мошенник и плут! — орал капитан.

— Повторите еще раз, и я проткну вас этой шпагой, — пригрозил я.

— Видали мы таких! Я фехтую не хуже вашего, мистер Редмонд Барри! Ага, вы бледнеете! Как видите, ваш обман раскрыт! Вы змеей вкрались в лоно невинного семейства; вы назвались наследником моих друзей — Редмондов из замка Редмонд; я ввел вас в избранное аристократическое общество этой метрополии (капитан выбирал по возможности звучные многосложные слова); я поручился за вас перед моими поставщиками, они открыли вам кредит, и что же? Вы отнесли в заклад те самые товары, которыми они вас снабдили!

— Я выдал им долговые обязательства, сэр! — возразил я с достоинством.

— Да, но от чьего имени, несчастный вы мальчик, — от чьего имени? взвизгнула миссис Фицсаймонс.

И только тут я спохватился, что подписывал векселя именем Барри Редмонд вместо Редмонда Барри. Но как я мог поступить иначе? Ведь это матушка потребовала, чтоб я так назвался.

Разразившись громовой тирадой — о том, как он узнал мое имя по меткам на белье, и как я обманул его надежды и доверие, и как он заранее сгорает от стыда при мысли о необходимости открыть своим светским друзьям, что он пригрел на груди мошенника, — мистер Фицсаймонс подобрал с полу мое белье, платье, серебряные туалетные принадлежности и все прочие пожитки и заявил, что сию же минуту пошлет за полицией и отдаст меня в руки правосудия.

Во время первой половины его речи покаянные мысли о моей опрометчивости и о трудном положении, в какое я себя поставил, так смутили и ошеломили меня, что я не отвечал на его оскорбления и стоял как оглушенный, не раскрывая рта. Однако сознание опасности заставило меня очнуться.

— Послушайте, вы, мистер Фицсаймонс! — ответил я ему. — Так и быть: я открою вам, что принудило меня назваться другим именем — ибо меня и в самом деле зовут Барри, и более славного имени не найдется во всей Ирландии. Я оставил его, сэр, потому, что за день до приезда в Дублин убил человека в смертном поединке, англичанина, сэр, капитана на службе его величества, — и, если вы посмеете меня задержать, та же рука, что сразила его, покарает вас! Клянусь небом, вам или мне не выйти отсюда живым!

Сказав это, я с быстротой молнии выхватил из ножен шпагу, воскликнул "ха-ха!", притопнул ногой и сделал выпад, коснувшись острием его груди против самого сердца. Капитан побледнел и отпрянул в страхе, меж тем как жена его бросилась нас разнимать.

— Милый Редмонд, — вскричала она, — успокойтесь! Фицсаймонс, неужто тебе нужна кровь этого младенца? Отпусти его на все четыре стороны, пусть уходит!

— По мне, пускай хоть повесится, — насупившись, проворчал Фицсаймонс, да только поскорей. Ювелир и портной уже заходили, того и гляди, опять зайдут; это Моисей-закладчик его разоблачил, я от него первого услышал.

Из чего я заключил, что мистер Фицсаймонс носил в заклад свой новенький мундир, тот самый, которым он раздобылся у портного, когда последний открыл мне кредит.

К чему же в итоге привела наша беседа? Куда мог обратиться потомок Барри в поисках крова? Мой родной дом был для меня закрыт вследствие злополучной дуэли. В Дублине я по юношескому легкомыслию навлек на себя судебное преследование. У меня не было ни минуты для раздумий и колебаний. Не было уголка, где искать спасения. Фицсаймонс после своей отповеди оставил мою комнату, все еще огрызаясь, но уже не питая ко мне злобы. Его жена потребовала, чтобы мы подали друг другу руки, и он обещал ничего против меня не предпринимать. Да и в самом деле, уж этому-то субъекту я ничего не был должен; напротив, за ним оставался карточный долг, и у меня в кармане лежала его расписка. Что же касается моего друга, миссис Фицсаймонс, то она села на мою кровать и ударилась в слезы. У этой леди имелись свои недостатки, но сердце у нее было предоброе; и хоть все ее достояние составляли три шиллинга четыре пенса медью, бедняжка уговорила меня взять их на дорогу. На дорогу но куда? Однако решение мое было принято: в городе находилось десятка два отрядов, набиравших солдат в наши доблестные полки, стоявшие в Америке и Германии; я знал, где найти такого вербовщика, — как-то я очутился с ним рядом в Феникс-парке на параде, и словоохотливый сержант указал мне главных лицедеев этого спектакля, за что я потом угостил его кружкой эля.