Грэм Грин - Наемный убийца Страница 14

— Далеко же вам ездить на работу, — сказала Энн.

— Мы почти приехали.

Такси повернуло налево. Энн успела прочитать название улицы: «Хайбер-авеню» — длинный ряд невзрачных домов; в окнах вывешены объявления: «Сдается квартира». Машина остановилась в самом конце дороги.

— Неужели вы здесь живете?

Мистер Дейвис расплачивался с шофером.

— Дом шестьдесят один, — сказал он.

Энн заметила, что в окне этого дома объявления не было, за стеклом виднелись тяжелые кружевные занавески. Мистер Дейвис мягко и заискивающе улыбнулся:

— Там у меня очень мило, дорогая.

Он сунул ключ в замок и властно подтолкнул ее в маленькую полутемную прихожую, где стояла вешалка для шляп. Повесив шляпу, он на цыпочках подошел к лестнице. Пахло газом и вареными овощами. Голубой огонек газового рожка высвечивал горшок с покрытым пылью цветком.

— Я включу приемник, — сказал мистер Дейвис, — и мы послушаем музыку.

Дверь в коридоре открылась, раздался женский голос:

— Кто там?

— Всего лишь мистер Чамли,

— Не забудьте уплатить, прежде чем подниметесь наверх.

— Второй этаж, — сказал мистер Дейвис Энн, — комната прямо. Я сейчас.

Он подождал на лестнице, пока она пройдет, и сунул руку в карман. Зазвенели монеты.

В комнате и вправду был радиоприемник, он стоял на мраморном умывальнике, но уж танцевать, конечно, здесь было невозможно: небольшое пространство почти целиком занимала огромная двуспальная кровать. Комната имела совершенно нежилой вид: зеркало шкафа покрылось пылью, а кувшин рядом с громкоговорителем был пуст. Энн выглянула из окна и увидела маленький темный дворик. Ее рука, протянутая к оконному переплету, дрогнула: похоже, она переиграла. Мистер Дейвис открыл дверь.

Она не на шутку испугалась и перешла в наступление.

— Итак, вы называете себя мистером Чамли? — сразу же спросила она.

Он заморгал, осторожно закрывая за собой дверь.

— Ну и что в этом такого?

— И вы сказали, что повезете меня домой. Это же не ваш дом.

Мистер Дейвис сел на кровать и снял туфли.

— Не надо шуметь, милая. Хозяйка этого не любит.

Он открыл дверцу умывальника и, вытащив картонную коробку, двинулся к ней. Из коробки на кровать и на пол сыпалась сахарная пудра.

— Попробуй. Это турецкие сласти.

— Это не ваш дом, — настаивала она.

Мистер Дейвис, уже почти поднеся руку ко рту, сказал:

— Конечно нет. Неужели ты думаешь, я бы повез тебя домой? Ты же не дурочка, в самом деле. Зачем мне портить репутацию? Лучше послушаем музыку. — Он повертел ручки, приемник завыл и заурчал. — Помехи, — сказал мистер Дейвис, продолжая крутить ручки, пока откуда-то издалека не донеслась танцевальная музыка, вялый ритм которой почти совершенно заглушали треск и шипение. «Свет ночной, свет любви» — доносилось из приемника. — Это наша ноттвичская программа, — сказал мистер Дейвис. — Лучшего оркестра нет во всем Мидленде. Это из «Гранда». Давай потанцуем. — Он обхватил ее за талию и стал таскать туда-сюда по комнате.

— Полы я встречала и получше, — сказала Энн, — но такую теснотищу — никогда. — Чтобы приободрить себя, она решила смотреть на все с некоторой долей юмора.

— Недурно сказано, — отметил мистер Дейвис, — запомним.

И вдруг, стряхнув остатки сахарной пудры, приставшей к губам, он впился в ее шею страстным поцелуем. Она оттолкнула его и засмеялась. Ей нельзя было терять голову.

— Теперь я знаю, что такое качка, — сказала она.

— Недурно, — механически повторил мистер Дейвис, снова привлекая ее к себе.

Тогда она принялась не переставая болтать все, что только приходило ей в голову.

— Интересно, как пройдет эта химическая тревога? А той старухе попали прямо в глаз. Какой ужас!

Тут он посмотрел на нее долгим взглядом, хотя она не имела в виду ничего особенного.

— С чего это ты вдруг вспомнила? — спросил он.

— А я читала, — сказала Энн. — Убийца, наверное, такого натворил в квартире!

— Перестань. Пожалуйста, перестань, — взмолился он и, опершись о спину кровати, чтобы не упасть, чуть слышно произнес: — Я не выношу таких ужасов. Меня может стошнить.

— А мне нравятся боевики, — заявила Энн. — Вот я тут на днях читала один...

— Я очень впечатлительный, — сказал мистер Дейвис.

— Я помню, однажды, когда я порезала палец...

— Не надо. Прошу тебя, не надо.

Ободренная успехом, она забыла об осторожности.

— Я тоже впечатлительная. Мне показалось, что кто-то следит за домом.

— То есть как это следит? — спросил мистер Дейвис.

Он вконец перепугался. Она зашла слишком далеко.

— Какой-то человек в черном следил за входной дверью. У него заячья губа.

Мистер Дейвис подошел к двери и запер ее. Убавил в приемнике звук.

— Тут на полсотни метров нет ни одной лампы. Ты не могла видеть, какая у него губа.

— Я просто подумала.

— Интересно, что он тебе наболтал, — сказал мистер Дейвис. Он сел на кровать и посмотрел на свои руки. — Тебе хотелось знать, где я живу, работаю ли я... — Он прервал речь и с ужасом посмотрел на нее. Но по выражению его лица она поняла, что боится он уже не ее, а чего-то другого.

— Тебе не поверят, — сказал он.

— Кто не поверит?

— Полиция. Слишком уж неправдоподобно. — К ее удивлению, он засопел, принялся зачем-то поглаживать свои большие волосатые руки. — Должен быть какой-то выход. Я не хочу сделать тебе больно. Я не выношу насилия. Меня может стошнить.

— Мне ничего не известно, — сказала Энн. — Откройте, пожалуйста, дверь.

— Тише, — зло прошипел мистер Чамли. — Ты сама этого добивалась.

— Мне ничего не известно, — повторила она.

— Я всего-навсего агент, — сказал мистер Дейвис, — ни за что не отвечаю. У нас всегда было правило — не рисковать, — пояснил он. Он сидел на кровати в носках: в его глубоко посаженных эгоистичных глазах стояли слезы. — Не моя вина, что этому парню удалось скрыться. Я сделал все, что мог, я всегда делал все, что мог. Но теперь он меня не простит.

— Я закричу, если вы не откроете дверь.

— Кричи сколько влезет. Только разозлишь эту старую каргу.

— Что вы собираетесь делать?

— На карту поставлено больше чем полмиллиона, — сказал мистер Дейвис. — На этот раз мне нельзя ошибаться.

Он встал с кровати и, вытянув вперед руки, пошел на нее. Энн закричала и задергала ручку двери, но никто не отозвался. Тогда она забежала за кровать. Он молча наблюдал, как она мечется: деться ей в этой крошечной комнате было некуда. Он стоял и бормотал себе под нос: «Ужас. Какой ужас». Казалось, ему вот-вот станет дурно, но страх перед кем-то другим не давал ему остановиться.

— Я согласна на все, — умоляла Энн.

Он покачал головой:

— Он ни за что меня не простит. — Бросившись на кровать, он схватил ее за руку и заплетающимся языком сказал: — Не сопротивляйся. Если не будешь сопротивляться, тебе не будет больно.

Одной рукой он тащил ее к себе через постель, а другой искал подушку. И даже тогда она подумала: «Это не меня, это кого-то другого убивают. Не меня». Потребность жить была в ней настолько велика, что она так и не смогла признаться себе, что это, может быть, конец всему, конец ее «я», способного любить и наслаждаться. И даже когда подушка закрыла ей рот, эта страстная жажда жить не позволила ей понять весь ужас ее положения. Вцепившись в его сильные, мягкие, липкие от сахарной пудры руки, она все еще продолжала сопротивляться.

5

Порывистый восточный ветер пригнал тучи, и над городом хлестал дождь. Ночь была холодная, и капли дождя, на лету превращаясь в маленькие льдинки, стучали по асфальту тротуаров и оставляли царапинки на свежей краске деревянных скамеек. Рейвен шел по набережной реки Уивил. В тяжелом блестящем плаще, похожий на мокрого моржа, мимо прошагал констебль. Он то и дело посвечивал фонариком в темноту.

— Добрый вечер, — бросил он Рейвену и даже не взглянул на него. Несмотря на непогоду, он охотился за влюбленными парами, жертвами жалкой, бездомной провинциальной любви под декабрьским градом.

Застегнувшись на все пуговицы, Рейвен все шел и шел, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие от дождя. Он пытался заставить себя думать о Чамли, о том, как разыскать его в Ноттвиче. Но мысли, помимо его воли, постоянно возвращались к девушке, с которой судьба столкнула его сегодня утром. Он с жалостью вспомнил кошку, которую оставил в кафе в Сохо.

А эта девушка так деликатно не замечала его уродства. «Меня зовут Энн», «И никакой вы не урод». Она так и не узнала, что он собирался ее убить; она даже не подозревала об этом, как та кошка, которую ему однажды пришлось утопить; и он с удивлением вспомнил, что она не выдала его, хоть он и сказал, что его разыскивает полиция. Возможно даже, она поверила ему.

Эти мысли были холодны, как град, который бил ему сейчас в лицо, но они были привычны. В жизни он знал только горечь. Он был порождением ненависти, это она сделала его таким: худым, мрачным, всеми гонимым уродом, готовым на убийство. Мать родила его, когда отец сидел в тюрьме, а шесть лет спустя, когда отца повесили (уже по другому делу), она перерезала себе горло кухонным ножом; после этого он попал в приют для беспризорных. Никогда и ни к кому он не испытывал нежности — таким его сделала жизнь. Оттого, наверно, у него появилась своя собственная, какая-то необычная гордость; он не хотел бы стать другим.