Уильям Теккерей - В благородном семействе Страница 14

Мы бы давно об этом рассказали, если бы это послужило в семействе Ганнов предметом долгих обсуждений; но когда Ганн попробовал однажды подтрунить над падчерицей по поводу ее незадачливой любви (пустев по такому случаю в ход все то остроумие, которым издавна славился), мисс Линда пришла в бешеную ярость и так себя повела, что Джеймс Ганн, эсквайр, чуть с ума не своротил со страху под излившимся на него потоком угроз, проклятий и визга. Мисс Белла, тоже расположенная понасмешничать, точно так же испуганно замолкла: ее милая сестрица пригрозила сию же минуту вырвать ей глаза и добавила кое-какие намеки касательно любовных дел самой мисс Беллы, намеки, от которых та сперва побелела, потом побагровела, забормотала что-то насчет "бесстыдной лжи" и выбежала вон из комнаты. Больше об этом предмете у Ганнов не распространялись. И даже когда миссис Ганн как-то обмолвилась об "этом подлом обманщике французе", ее сейчас же оборвала… не сама обиженная, а мисс Белла, резко прокричав: "Мамаша, придержите язык и не приставайте к нашей милой Линде с такой чушью". Очень может быть, что между девицами произошел приватный разговор, который, начавшись несколько озлобленно, закончился вполне миролюбиво; и больше о маркизе не упоминалось.

Итак, мисс Линда была относительно свободна (Боб Смит, галантерейщик, и юный Глаубер, аптекарь, в счет не шли); и к ее большой удаче изменнику-французу почти немедленно нашелся заместитель.

Новый кавалер был, правда, человек простого звания; но владел недурным именьицем, приносившим доходу пятьсот фунтов в год, держал одноконный выезд и был, по словам мистера Ганна, "превосходнейшим малым, какой только жил на свете". Скажем прямо, этим новым искателем был не кто иной, как мистер Свигби. В первый же день, как его ввели в дом, две сестрицы явно произвели на него сильное впечатление; он прислал в подарок мистеру и миссис Ганн индейку с собственного птичьего двора и шесть бутылок превосходного голландского джина; а через каких-нибудь десять дней после первого своего визита сообщил другу Ганну, что отчаянно влюблен в двух особ, чьи имена он никогда — никогда! — не назовет. Достойный Ганн прекрасно знал, в чем дело; ибо от него не ускользнуло, что Свигби приуныл, и он правильно разгадал причину.

Свигби было сорок восемь лет, он был толстый, здоровый, веселый и выпить был не дурак, но никогда не числился в дамских угодниках, да и едва ли за всю свою жизнь провел хоть шесть вечеров в дамском обществе. Ганна он почитал самым благородным и утонченным человеком на земле. Никогда он не слышал, чтобы кто-нибудь пел лучше Джеймса или лучше шутил; никогда не встречал такого светского господина, такого законченного джентльмена. "У Ганна есть свои недостатки, — говаривал он в "Сумке Подмастерья", — у кого из нас их нет? Но, скажу я вам, он самый славный парень, лучше быть не может". С тех пор как он три года тому назад вступил во владение своим именьицем, он без конца платил за Ганна по счету, без конца давал ему в долг сегодня гинею, завтра полгинеи. Чем Свигби занимался раньше, я и сам не знаю. Что нам до того? Есть сейчас у него пятьсот фунтов в год доходу, есть одноконный выезд? Есть! Так о чем разговор?

Со времени вступления в наследство, молодой веселый холостяк успел взять от жизни свою долю удовольствий (как он выражался — "свой кус"); каждый вечер он захаживал в кабак, а то и в два; и пьян бывал, будьте уверены, не меньше, как тысячу раз за три года. Многие при этом пробовали его обобрать; но не тут-то было! Он знал что к чему и в денежных делах всегда был прост и умен. В Ганне его покорило благородство манеры: его похвальба, его тон, аристократизм его эспаньолки. Приглашение в дом к такому господину польстило его гордости; а когда он шел к себе со званого обеда, описанного в предпоследней главе, он был в бурном упоении от любви и хмеля.

"Роскошная женщина эта миссис Ганн! — размышлял он, повалившись в гостинице на свою кровать, — а девчонкой была, наверно, куда как хороша! Сейчас в ней добрых шесть пудов, без седла и сбруи, как пить дать. А уж барышни Макарти… Боже ты мой! Какие свежие, красивые, шикарные девицы настоящий шик и в той и в другой! Волосы какие! Как вороново крыло — да, право слово, вороные, как моя кобылка; а щечки, а шеи, а плечи!" Назавтра в полдень он высказал те же замечания самому Ганну, прохаживаясь с ним взад и вперед по молу и покуривая манильские сигары. Он был в полном восторге от проведенного вечера. Ганн принимал его хвалы с благодушным величием.

— Кровь, сэр! — сказал он. — Кровь это все! Девчонки получили такое воспитание, как мало кто еще. Я о себе не говорю; но их мать — их мать настоящая леди, сэр. Сыщите мне в Англии женщину, которая лучше воспитана и лучше знает свет, чем моя Джулиана!

— Не сыщешь, — это невозможно, сэр, — сказал Свигби.

— А знали бы вы, какое общество окружало нас раньше, сэр, до нашего несчастья, — первое в стране! Замок Бранденбург, сэр… жестоко обиженная королева Англии. Бог ты мой! Джулиана там бывала запросто.

— Верю вам, сэр, по ней это видно, — сказал убежденно Свигби.

— А девочки наши, разве же они не состоят в родстве с первейшими семьями Ирландии, сэр? Состоят! Как я заметил раньше, кровь это все; а в жилах этих молодых девиц она лучшая из лучших: они в родстве с самой что ни на есть исконной знатью.

— Им дано, конечно, все самое лучшее, — сказал Свигби, — и по заслугам! — Тут он пустился повторять свои давешние замечания: — Какие красавицы, сколько в них шика! Какие глаза! И какие волосы, сэр!.. Вороные, сэр, говорю вам, сплошь вороные, без подпалин. А цвет лица, сэр, — да! И какие стати! Я отроду не видывал подобной шеи и плеч!

Ганн, засунувший руки в карманы (приятель поддерживал его за локоть), тут вдруг вытащил правую руку из места ее укрытия, стиснул в кулак, осклабился в гнусненькую ухмылку и так поддал мистеру Свигби под ребра, что едва не свалил его в воду.

— Ах, хитрая бестия! — сказал мистер Ганн с неизъяснимой выразительностью. — Ты и это высмотрел. Поостерегись, Джо, мой мальчик, поостерегись!

И тут Ганн и Джо разразились громовым хохотом, раскаты которого гремели снова и снова через промежутки в пять минут до конца их прогулки. Разошлись друзья весьма довольные оба; и когда они вечером встретились в "Сумке", Ганн с таинственным видом потащил Свигби в буфет и сунул ему в руку треугольник розовой бумаги, на котором тот прочитал:

"Миссис Ганн и девицы Макарти просят мистера Свигби оказать им честь и удовольствие своим обществом (если у Вас нет на этот час более приятного занятия) за чашкой чая завтра вечером, в половине шестого.

Вилла Маргаретта по Саламанкской дороге.

Северная сторона. Четверг вечером".

Когда один из джентльменов передавал, а другой читал это послание, лица обоих сияли откровенной радостью. И, как я склонен думать, миссис Ганн, вопреки обыкновению, была в тот день вполне довольна поведением своего супруга: лестный Джеймс имел в кармане не больше и не меньше, как тринадцать с половиной шиллингов, и, по обыкновению, настоял на том, чтобы всем вокруг поставили по стопке. Джо Свигби, оставшись один в малой зале за буфетом, потребовал лист бумаги, новое перо и облатку и за полчаса времени сочинил вдохновенный и удовлетворяющий приличиям ответ на письмо, — каковой и был вручен Ганну и своевременно передан по назначению. Ровно в половине шестого мистер Джозеф Свигби постучал в дверь "Виллы Маргаретта" — в новом сюртуке с блестящими медными пуговицами, чисто побритый и с большими ярко-красными ушами, радостно сиявшими над большим воротником.

Что происходило на этом чае, рассказывать здесь ни к чему; но только Свигби возвращался с него еще сильнее очарованный, чем в первый раз, и объявил, что дуэты (спетые дамами прескверно и вразброд) были сладчайшей музыкой, какую он слышал в жизни. На другой день он прислал индейку и джин; и, разумеется, был приглашен на обед. После обеда он, со своей стороны, предложил повезти всех девиц с их мамашей за город; и нанял для поездки прямо-таки шикарную коляску с откидным верхом. Предложение не было отклонено; на радостях мистер Свигби предложил и Фитчу поехать со всеми, и тот с восторгом согласился.

— Мы с Джо сядем на козлы, — сказал Ганн. — Вы, четыре дамы и мистер Фитч устроитесь внутри. Карри придется приткнуться на сиденье третьей, но она не толстая.

— Карри просто останется дома, — распорядилась ее маменька, — ей выезжать не пристало.

У бедного Фитча сразу вытянулось лицо; он только ради того и принял приглашение, чтобы побыть с нею рядом, а идти на попятный он уже не мог, после того как с таким жаром изъявил согласие.

— Ох, не нужно нам этого гордеца Брэндона, — запротестовали девицы, когда мистер Свигби в простоте душевной предложил прихватить и "того джентльмена"; и Брэндон поэтому не получил приглашения участвовать в поездке; он, пожалуй, был рад остаться дома; и без сожаления наблюдал, как коляска отъезжает со всем своим грузом. И кое-кто еще смотрел на это в окно гостиной, смотрел с тяжелым сердцем: бедняжка Каролина. День выдался ясный и солнечный; весна в тот год; была ранняя; так приятно было бы хоть на часок тоже сделаться дамой и прокатиться на резвых конях в нарядном экипаже.