Джордж Мур - Эстер Уотерс Страница 15

Эстер внимала Уильяму, развесив уши, а тот, видя, что нашел в ее лице благодарного слушателя, продолжал свой монолог, на все лады расписывал достаток и высокое положение своей семьи, и только густая роса заставила их подняться с травы. Отряхнув приставшие к одежде травинки, они направились домой. Полная луна плыла в светлом небе; белый густой туман лежал в долине, как в чаше, наполняя ее до краев, а вдоль берега от одного городка к другому протянулась мерцающая гирлянда огней.

Овец загнали в загон, и они мирно спали на склоне холма; угодья Вудвью лежали затихшие в лунном сиянии; огни городка проглядывали сквозь кроны вязов — зеленые завесы, разделявшие море и холмы, и Эстер внезапно с небывалой остротой ощутила несказанную красоту мира. Закинув голову, она поглядела на Уильяма.

— Ах, до чего ж красиво!

Они уже вышли на дорогу; из-под ног у них поднимались облачка меловой пыли, оседая на башмаки, и Уильям сказал:

— Это вредная штука для Серебряного Копыта. Нужен хороший дождь — денька этак через два, три… Давай прогуляемся до фермы, — неожиданно предложил он, — Ферма принадлежит Старику, а сторожку он сдал одному молодому парню по имени Джонсон. Это тот самый малый, который приглянулся мисс Пегги, и такая тут из-за этого пошла свара! А этот молодчик еще подлил масла в огонь — возьми да и выложи Старику все насчет Эгмонта.

И опять потекла занятная беседа. Уильям рассказал Эстер кое-что про парня, который увлек мисс Мэри, йотом — про разных водевильных актрис, полонивших пылкое сердце Рыжего. Эстер чувствовала себя необыкновенно счастливой. Все, казалось, слилось воедино, чтобы родить в ее душе это необычайное ощущение, а вид старой фермы пробудил в ней такой интерес, что она почти забыла испытанное ею разочарование, когда Уильям не понял ее восторга перед красотой этого вечера. Зато он показал ей голубятню и дремлющих на черепичной кровле сизых и белых голубей, кузницу, мастерские и старые домики — пастуха и управляющего. И все эти, казалось бы, бездушные предметы, все самые ничтожные мелочи возбуждали в ней нежное чувство, и смутное, необъяснимое ощущение счастья переполняло ее.

Покинув ферму, они вышли на дорогу и остановились у изгороди перед пшеничным полем. Из рощи доносилось пение соловья. Его трели как-то тревожно нарушали торжественный покой ночи и отвлекали внимание Эстер от Уильяма. Ей хотелось, чтобы соловей умолк и не мешал ей следить за его рассказом. А он делился с ней своими планами. Ему хотелось восстановить былое положение своей семьи.

— Маменька твердит, что у меня совсем нет гордости, иначе я бы, дескать, никогда не согласился надеть ливрею. А я ей говорю так: «Что толку в гордости, если пуст карман?» Я битком набит гордостью, говорю, но моя гордость в том, чтобы делать деньги. По мне, тот человек не имеет ни капли гордости, кто всю жизнь готов прожить бедняком… Но, черт подери! С маменькой можно спорить, пока не одуреешь, — она все равно упрется в эту ливрею — и точка. Все женщины таковы — никто из них не видит дальше своего носа… Много добра принесет мне, если я всю жизнь буду разносить пакеты, а йотом, когда отмахать четыре мили в час станет не под силу, окажусь на улице, помру где-нибудь в канаве и меня похоронят из милости за счет прихода? «Нет, это не по мне, — сказал я ей. — Если вы так понимаете гордость, маменька, то можете раскурить этой гордостью вашу трубку, а нет у вас трубки, так растопите ею печь», — да, вот так я ей и сказал. Нет, если я могу чего-нибудь добиться, так только на службе здесь, это мне ясно, и я останусь здесь, пока не сколочу кругленькую сумму. А тогда открою свою собственную славную маленькую харчевню и стану букмекером.

— А сам ты тогда уже не будешь больше играть?

— Ставить на лошадей я больше не буду, если ты это хотела спросить… Чего бы мне хотелось — так это с десяток раз удачно поставить и взять хороший куш, а если б так повезло, как с Серебряным Копытом, так и пяток раз хватило бы. Тогда за тысячу фунтов или тысчонки за полторы я мог бы купить «Красного льва», а сотню фунтов пустить в дело, — стал бы уже сам принимать ставки у себя за стойкой при всех больших скачках.

Он чиркнул спичкой и раскурил потухшую трубку. Треск спички вспугнул пернатого музыканта, и, когда они пошли дальше по белой дороге, Уильям без помех продолжал свой монолог, лишь время от времени попыхивая трубкой.

Эстер слушала, целиком захваченная его мечтами; мелькали имена жокеев, трактирщиков, упоминались шансы лошадей, вес жокеев. Уильям был твердо уверен в том, что, заполучи он «Красного льва», и все клиенты Джо Уолтера перебегут к нему. При упоминании о полиции и оброненном вскользь замечании о том, что, конечно, принимать ставки можно только у проверенных лиц, Эстер стало немного не по себе. Но когда Уильям, обхватив ее за талию, наклонился к ней, когда он сделал попытку поцеловать ее, эти опасения были вытеснены другими. Нет, так негоже, запротестовала она, раз он собирается жениться на Саре. Такое возражение, казалось, очень позабавило Уильяма; он громко расхохотался, и они продолжали свой путь — обычная гуляющая парочка влюбленных из простонародья.

VII

Барфилд считал, что у них в запасе еще целый стоун. На Осеннего Листа, возражал мистер Леопольд, ставить будут хоть до миллиона, если его гандикапируют в семь стоунов, а Серебряное Копыто, который на пробном галопе вместе с Осенним Листом показал тот же результат, что прежде, остался с гандикапом только в шесть стоунов.

Снова и снова выпадали дожди, сенокос был испорчен, сено гнило в стогах, да и урожай пшеницы оказался под угрозой, но какое значение могли иметь несколько бушелей пшеницы? Лишний фунт мускулов в прославленных задних ногах стоил куда больше, чем все зерно, которое можно было бы собрать с этих полей. Пусть льет дождь, пусть гниют на корню все пшеничные колосья, лишь бы эти непревзойденные передние бабки скакуна были в порядке. Такое настроение умов господствовало в Вудвью, и имелись признаки, что оно начинает распространяться и в городке, и среди некоторых фермеров, которым уже надоело смотреть, как их урожай гибнет на склонах холмов. Лихорадка азарта близилась к апогею и давала себя знать в самых неожиданных местах: начальник станции, носильщики, извозчики — все делали ставки, и, несмотря на немеркнущую славу двух фаворитов — Узника и Стока Ньюингтона, — количество ставок на Серебряное Копыто значительно возросло. Слухи о его победе на пробном галопе достигли Брайтона, и ставки были теперь двадцать пять к одному.

Неожиданное открытие, что Демон набрал несколько лишних фунтов весу, влило ложку дегтя в бочку меда, заронив в сердца отчаянный страх. Немедленно было произведено строжайшее расследование: где и как мог он раздобыть еду, чтобы нарастить такое количество жира? Затем хозяин вызвал мальчишку к себе наверх и влил в него добрую толику горькой соли, проследив, чтобы он выпил все до последней капли. Когда же это снадобье оказало свое действие, Демона послали прогуляться до Портслейда и обратно, напялив на него две тяжелые шубы и дав ему в провожатые Уильяма, длинные ноги которого неутомимо отмеряли милю за милей. К их возвращению были приготовлены две хороших перины, и мистер Леопольд вместе с мистером Надувалой уложили Демона между ними, и лишь только было замечено, что пот на его лбу начинает просыхать, мистер Леопольд тотчас вскипятил для него хорошую чашку чая.

— Вот так и Старик сгонял, бывало, вес, когда брал призы в Ливерпуле.

— Демон сам во всем виноват, — сказал мистер Надувало. — Не будь он так прожорлив, не пришлось бы ему и потеть, а нам — хлопотать и тревожиться.

— Прожорлив! — пробормотал несчастный мальчишка, снова обливаясь потом после чашки горячего чая. — Да я уже три месяца, как в глаза не видал настоящего обеда. Брошу я все это, вот что.

— После скачек — пожалуйста! — сказал мистер Надувало. — Может, положить грелку под перину? Как считаете, мистер Леопольд? Что-то он начинает остывать.

— Остывать! Самим бы вам попасть в такое пекло! Христа ради, мистер Леопольд, не велите ему подходить ко мне с грелкой, он же растопит последнее мясо, что у меня осталось на костях!

— Не подымай столько шума, — сказал мистер Леопольд. — Если не будешь делать, что тебе говорят, снова получишь стакан горькой соли и отправишься на прогулку с Уильямом.

— Если мы не подогреем перины, он просохнет, — сказал мистер Надувало.

— Да не просохну я, от меня пар идет!

— Ну, будь послушным мальчиком, и, когда встанешь, получишь хороший кусочек баранины, — сказал мистер Леопольд.

— Сколько? Два тонких ломтика?

— Ну, знаешь ли, обещаний мы не даем — поглядим, сколько ты спустишь. Не можем же мы, согнан с тебя жир, дать тебе снова его нагуливать.

— В жизни не слыхал подобной чепухи, — сказал Надувало. — В наше время никто не интересовался, как жокей себя чувствует, — его просто заставляли делать то, что считалось нужным, и все.