Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2) Страница 15

По мере того как наследник дома Клеверингов становился старше годами и выше ростом, любящим родителям и гувернантке все труднее было с ним справляться, — он уже не столько подчинялся им, сколько сам ими командовал. С папашей он молчал и дулся, стараясь, однако, не попадаться ему на глаза; с мамашей орал и дрался всякий раз, как она отказывалась удовлетворить его аппетит или исполнить его прихоть; а повздорив на уроке с гувернанткой, так свирепо лягал ее под столом, что безответное это создание совершенно перед ним смирилось. Он был бы не прочь помыкать и своей сестрицей Бланш и раза два пробовал ее одолеть; однако она проявила неимоверную решимость и энергию и так нахлестала его по щекам, что он уже не смел изводить мисс Амори, как изводил гувернантку, мамашу и мамашину горничную.

Наконец, когда семейство переехало в Лондон, сэр Фрэнсис высказал мнение, что "мальчонку следует отдать в школу". И его отвезли в учебное заведение преподобного Отто Роуза в Туикнэме, где мальчиков из знатных семей готовили к поступлению в одну из знаменитых закрытых школ Англии.

Подробный рассказ о годах ученья юного Клеверинга не входит в нашу задачу; к Храму Науки он продвигался более легкими дорогами, нежели кое-кто из нас, в предыдущих поколениях. Он, можно сказать, катил к сему святилищу в карете четверкой, останавливаясь чуть ли не когда вздумается, дабы отдохнуть и подкрепиться. Он с раннего детства носил лакированные сапожки, ему покупали батистовые носовые платки и светло-желтые лайковые перчатки — самый маленький номер, какой изготовлял Прива. У мистера Роуза ученики каждый день переодевались к обеду, имели цветастые шлафроки, помаду для волос, камины в дортуарах и время от времени прогулки верхом или в коляске. Телесные наказания директор школы отменил вовсе, полагая, что для усмирения малых сих достаточно моральной дисциплины; и мальчики так быстро овладевали многими отраслями знания, что еще до поступления в Итон или Харроу отлично умели пить вино и курить сигары. Юный Фрэнк Клеверинг в поразительно раннем возрасте крал у отца гаванские сигары и возил их в школу, либо курил на конюшне, а в десять лет пил шампанское, почти так же лихо, как какой-нибудь усатый драгунский корнет.

Когда этот прелестный ребенок приезжал домой на вакации, майор Пенденнис бывал с ним так же учтив и обходителен, как с остальными членами семьи, хотя мальчик и не выказывал уважения к старому Паричку, как за глаза величали майора, — украдкой передразнивая его, когда он раскланивался или любезничал с леди Клеверинг или мисс Амори, и рисовал на него нехитрые карикатуры, с детским простодушием преувеличивая в размерах парик майора, его нос, шейный платок и проч. В неустанном стремлении угодить своим друзьям майор и Пена просил уделять ребенку внимание: пригласить его как-нибудь к себе, накормить обедом в клубе, сводить к мадам Тюссо, в Тауэр, в театр, а на прощанье одарить деньгами. Артур был сговорчив, любил детей и однажды проделал весь этот ритуал; мальчик приехал к нему в Темпл и за столом отпускал самые нелестные замечания насчет мебели, посуды и обтрепанного халата Уорингтона; а позавтракав, выкурил трубку и в назидание обоим своим хозяевам рассказал историю школьной драки между Таффи и Длинным Биллингзом.

Как и предвидел майор, леди Клеверинг была очень признательна Артуру за внимание к ее мальчику — более признательна, чем сам юный герой: тому внимание было не внове, а золотых у него, вероятно, водилось больше, чем у бедного Пена, великодушно поделившегося с ним из своего скудного запаса.

Своими зоркими от природы глазами, да еще сквозь очки возраста и опытности, майор присматривался к мальчику и уяснял себе его положение в семье, не проявляя назойливого любопытства. Но как сосед по имению, много обязанный Клеверингам, а с другой стороны — как человек, вращающийся в свете, он не упускал случая разузнать, каковы средства леди Клеверинг, как помещен ее капитал и сколько мальчику предстоит унаследовать. Умеючи взявшись за дело — с какой целью, мы, несомненно, узнаем впоследствии, — он вскоре составил себе довольно точное представление о денежных обстоятельствах леди Клеверинг и о видах на будущее ее дочери и сына. Дочь получит лишь очень немного — почти все состояние переходит к сыну — отец не интересуется им, да и никем на свете — мать его обожает, как позднего ребенка — сестра терпеть его не может. Таковы были, в общих чертах, сведения, собранные майором Пенденнисом.

— Ах, сударыня, — сказал он однажды, гладя мальчика по головке, — возможно, что когда-нибудь на коронации нового монарха этот мальчик появится в баронской короне на голове — в том случае, если правильно повести дела и если сэр Фрэнсис сумеет разыграть свои карты.

При этих словах вдова Амори глубоко вздохнула.

— Ох, майор, в карты он чересчур много играет.

Майор не скрыл, что злополучная склонность сэра Фрэнсиса к картам ему известна; от души посочувствовал леди Клеверинг и говорил так сердечно и разумно, что миледи, обрадованная возможностью поверить свои горести человеку с большим житейским опытом, сама разоткровенничалась с майором Пенденнисом и стала искать у него совета и утешения. Он сделался ее наперсником, другом дома, и бегум спрашивала его мнения как мать, как жена и как богатая женщина.

Он дал ей понять (одновременно выказав почтительное сочувствие), что ему отчасти известны обстоятельства ее первого несчастного брака и даже сам ее покойный муж, которого он помнил по Калькутте — в те дни, когда она жила затворницей в доме отца. Бедная женщина со слезами на глазах, вызванными скорее стыдом, чем печалью, по-своему поведала ему свою историю. Совсем девочкой, возвращаясь в Индию после двух лет ученья в английском пансионе, она встретила Амори и по глупости вышла за него замуж.

— Сказать вам не могу, как этот человек меня мучил, — говорила она, — сколько я натерпелась и от него и от отца. До него я и мужчин-то не видела, кроме отцовских клерков да туземных слуг. Вы же знаете, в обществе мы там не бывали, потому как… ("Я знаю", — с поклоном отозвался майор Пенденнис.) Я была сумасбродная девчонка, голова полна глупостей, — начиталась в школе романов, — вот и слушала, развесив уши, его диковинные рассказы и приключения, ведь он был отчаянный, и очень мне нравилось, как он рассказывал в тихие ночи на корабле, когда он… Ну ладно, вышла я за него — и с этого дня не стало мне житья от отца. Порядочность его вам известна, майор Пенденнис, об этом я говорить не буду; но добрым он не был — ни к бедной моей маменьке, ни ко мне, — только что деньги мне завещал, — да, наверно, и ни к кому, и добрых дел за ним не водилось. Ну, а мой Амори, тот был еще хуже; отец был прижимист, а он — мот; и пил горькую, а как выпьет — очень буйствовал. Да, майор Пенденнис, он не был ни заботливым, ни верным мужем; и умри он в тюрьме до суда, а не после, я бы потом куда меньше знала и срама и горя. Ведь кабы мне не так опротивело носить его фамилию, — добавила леди Клеверинг, — я бы и вовсе больше не вышла замуж, а со вторым мужем у меня счастья не получилось, вы, верно, это знаете, сэр. Ах, майор Пенденнис, я, конечно, богата, и я знатная дама, и люди воображают, что я счастлива, ан нет. У всех у нас свои заботы, горести, невзгоды. Сколько раз я, бывало, сижу у себя за парадным обедом, а на сердце кошки скребут, или лежу без сна в своей пуховой постели, а сама несчастнее той горничной девушки, что ее стелила. Несчастливая я женщина, майор, что бы там люди ни говорили, как бы ни завидовали — у бегум, мол, и брильянты, и кареты, и кто только в гостях не бывает. Не вижу я радости от мужа, не вижу радости от дочери. Недобрая она девушка, не то что эта милая Лора Белл из Фэрокса. Сколько я через нее слез пролила, только никто этого не видел; и еще издевается над матерью, потому что я, вишь, необразованная. А откуда мне быть образованной? До двенадцати лет я росла среди туземцев, в четырнадцать воротилась в Индию. Ох, майор, попадись мне хороший муж, и я была бы хорошей женщиной. А теперь нужно мне пойти умыться, наплакалась — все глаза красные. Сейчас приедет леди Рокминстер, мы с ней сговорились покататься в Парке.

И когда леди Рокминстер явилась, на лице леди Клеверинг уже не было ни следа слез или расстройства, и она в наилучшем расположении духа уже снова тараторила, попадала пальцем в небо и, как всегда, благодушно коверкала английский язык.

"А она, ей-богу, неплохая женщина, — думал между тем майор. — Изысканности, конечно, ни малейшей, и вместо Афродита говорит "Арфодита"; но сердце у нее предоброе, это я люблю; и денег до черта. Три звездочки в списке акционеров Ост-Индской компании, черт побери, и все пойдет этому щенку?.."

И еще майор подумал, как было бы славно, кабы часть этих денег досталась мисс Бланш, а еще лучше — кабы одна из этих звездочек засияла против имени мистера Артура Пенденниса.