Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу Страница 15

— Это — сто рублей! — говорит Корней.

Он неутешен, он провожает нас назад к прерванному обеду и всё время повторяет, что это сто рублей. Ну, значит, сто рублей пропали; ведь никто не вернёт их Корнею, так о чём же тут разговаривать? И, чтобы отделаться от Корнея, я говорю ему приблизительно следующее:

— Спокойной ночи! Завтра в пять часов утра мы выезжаем.

— Нет, в шесть часов, — отвечает Корней.

Снова между нами возникает разногласие. Корней объясняет что-то, из чего мы понимаем, что теперь сто рублей пропали, и на завтра у него остаются только три лошади...

Эта логика нам непонятна. Имея только три лошади, он должен был бы иметь гораздо больше основания начать путешествие в пять часов, чтобы добраться до Ананури. После долгих переговоров при помощи соломинки и часов и ясно повторенного несколько раз по-русски числа «пять», Корней наконец утвердительно кивает головой и сдаётся.

— Спокойной ночи!

Пообедав, мы снова выходим на двор посмотреть на околевшую лошадь. Зачем её оттащили так далеко от станции? Уж не сказывается ли в этом отчасти кавказское христианство? Здесь, как во многих других странах, вероятно, осталось кое-что от старого учения христиан держаться подальше от конины. И вот эта громадная языческая туша валяется далеко у проезжей дороги, в стороне от людей, — по-видимому, никого не соблазняла даже шкура её. И в этом отношении кавказцы правы, если вообще их христианство не проявляется в одном только этом. Правда, на Кавказе повсюду ещё стоят развалины церквей со времён царицы Тамары34 (1184—1212 гг.), но есть также церкви и позднейшего происхождения; однако в большей или меньшей степени значительная часть кавказцев и по сей день ещё осталась магометанами. В окрестностях Баку какое-нибудь поколение тому назад существовали ещё огнепоклонники, а на южном Кавказе, в Армении, говорят, живут ещё поклонники дьявола. Когда жители среднего Кавказа были покорены Россией и должны были присягать царю, то они поставили непременным условием присягать именем своего собственного бога...

Месяц и звёзды ярко светят. Туша лошади, вздутая, языческая, отвратительная, продолжает лежать на краю дороги, две собаки сидят и сторожат её. Через несколько времени появляется человек с большими клещами в руках. Это молодой человек, он поворачивает вздувшийся шар, он возится с трупом лошади и шутит, покрикивая «тпру», когда туша не слушается его и перекатывается слишком быстро. Так, пожалуй, он не обращался бы с христианским трупом. Потом он снимает подковы с павшей лошади; вскоре после этого появляется Корней, и они приготовляются сдирать с лошади шкуру. Почему бы и нет?

Они начинают вдвоём сдирать шкуру и взрезают кожу на брюхе и на ногах. Корней работает молча, но молодой человек жалуется, что плохо видно, он смотрит на небо, ворчит и как будто говорит с укором: «А он сегодня плохо заправил лампу!». Потом молодой человек уходит и возвращается с фонарём. С ним приходит несколько человек постарше, словно они почуяли, что от него пахнет свежинкой, и их неудержимо потянуло за ним.

Мы стоим все вокруг павшей лошади и смотрим.

Вдруг несколько человек вынимают свои кинжалы из ножен и начинают также сдирать шкуру. Видимо, это доставляет им величайшее наслаждениё, они щупают руками обнажённое мясо и греются о него, и при этом они глухо и возбуждённо смеются. Неужели в них проснулся язычник?

Шкуру быстро содрали с павшей лошади, и подъехала другая лошадь с телегой, чтобы увезти падаль. Но тут один разохотившийся горец вонзает в брюхо животного свой нож и вспарывает его. У всех вырывается подавленный возглас, как невольное выражение восторга, и вскоре многие начинают рыться руками во внутренностях лошади, и при этом они громко говорят, как бы желая перекричать друг друга. Сам Корней не принимает во всём этом никакого участия, он слишком христианин для этого, он даже отбрасывает от себя поганую шкуру, не желая иметь с ней никакого дела. Но он смотрит на свежевание, и в глазах его вспыхивает огонёк.

К группе подходит ещё один человек, мы не верим нашим глазам — это хозяин станции. Неужели и он присоединится к другим? Он приостанавливает свежевание и просит у Корнея разрешения взять себе часть туши. Корней отворачивается и отказывает ему. Хозяин суёт ему в руку деньги, и Корней снова отворачивается, но деньги берёт. После этого хозяин указывает на те части туши, которые он желает получить, и горцы с видимым удовольствием разрубают тушу. Хозяин берёт на помощь двух человек и уносит филейную часть и задние ноги. «Филе! — проносится у меня в голове, — филе и щи для будущих проезжих! А если хозяин и его домочадцы люди не брезгливые, то они сегодня же вечером отведают этого жаркого. Ведь это — конина».

Теперь Корней торопится поскорее увезти на телеге остатки околевшей лошади; но мясники продолжают ещё возиться над внутренностями, остались ещё лакомые кусочки, и каждый берёт себе — кто печёнку, кто лёгкие, кто лопатку. И Корней снова отворачивается и предоставляет им хозяйничать. В конце концов на телеге увезли всё-таки довольно много — сильно вздутые кишки.

Я невольно вспомнил Хакона Адальстейнсфостре на кровавом пиршестве при Ладе35. Король боролся всеми силами и не хотел есть конины, но народ настаивал на том, чтобы он ел её. Однако король был воспитан в христианской вере в Англии и ни за что не хотел есть конины. Тогда крестьяне попросили его отведать хоть супа; но он и от этого отказался и отвернулся. В конце концов они стали требовать от него, чтобы он ел хотя бы один жир; но нет, короля не так-то легко было уговорить. Тогда крестьяне хотели восстать против него. И вот Сигурду Ярлу пришлось быть посредником между королём и народом. «Разинь только рот и наклонись над котлом», — сказал он королю. Но из котла шёл жирный пар, и король прикрыл его полотенцем прежде, чем разинуть над ним рот. Однако таким разрешением спора обе стороны остались недовольны, говорит предание.

На следующую зиму на рождественском пиршестве снова возник спор из-за того же. На это пиршество съехалось множество крестьян, и они стали требовать, чтобы король приносил жертву. Но он отказался от этого. А когда ему дали выпить поминальный кубок, то он сделал над ним крестное знамение.

— Что он делает? — спросил Кор Грютинг.

— Он делает знак молота Тора, — ответил Сигурд Ярл, этот хитрец.

Но крестьяне были очень недоверчивы и потребовали, чтобы король выпил поминальный кубок, не делая над ним знака молота Тора. И король долго отворачивался, но потом он уступил и выпил кубок, не крестя его. Тут снова появилась конина, и короля попросили отведать её. Но он снова отвернулся. Тогда крестьяне стали угрожать ему насилием, и Сигурд Ярл попросил его уступить. Но король был английский христианин, он был непоколебим. И он съел только несколько кусочков конской печёнки.

Ах, Корней Григорьевич, у тебя было много предшественников и будет ещё много последователей. Уж таков свет...

Мы возвращаемся на станцию и собираемся ложиться спать. Спокойной ночи! Но вот беда, у меня только один старый номер гельсингфорской газеты «Новая Пресса». И это моё единственное чтение, а между тем я читал этот старый номер такое множество раз, что он никоим образом не может меня больше интересовать. В нём есть статьи о «Военном суде в Ренне36», о «Заговоре против республики», о «Военных слухах из Трансвааля37», о «Беспорядках в Чехии», о «Чуме в Опорто38» — больше я уже не был в состоянии читать обо всём этом. Увы, сколько раз ещё мне приходилось наслаждаться на сон грядущий этим чтением и даже находить утешение в таком отделе, как «Рыночные цены». И только на возвратном пути по сербским равнинам я выбросил этот старый листок газеты из окна купе...

Я снова выхожу на двор и брожу во мраке ночи вокруг станции. Я выхожу на задний двор. Это большое открытое место, окружённое со всех сторон домами. При кротком свете месяца и звёзд я вижу, как приходят и уходят одетые в кафтаны люди с лошадьми, которых ведут в конюшню или выводят оттуда, готовясь к отъезду. Время от времени дверь в главное здание отворяется, и оттуда кто-нибудь кричит непонятные слова или имя на двор, и на это отвечают такими же непонятными словами из конюшни. По середине двора лежит верблюд и пережёвывает жвачку; какой-то человек, проходя мимо, дразнит его, тыкая в него палкой; тогда верблюд кричит и, лёжа, поднимает голову на высоту человеческого роста. Из конюшни доносится фырканье лошадей и слышно, как они жуют кукурузу.

Мне удивительно хорошо со всеми этими людьми и животными в эту тихую, звёздную ночь. У меня такое чувство, будто я нашёл уютный уголок в этом далёком чужом краю. Я останавливаю то одного, то другого человека и предлагаю папиросу, чтобы подружиться с ними и чтобы меня не выпроводили отсюда; а давая огонь, я освещаю спичкой лицо горца и смотрю, какой он. Все они худые и красивые, со стройными фигурами, все похожи друг на друга, у всех смуглые лица арабского типа. К тому же они держатся, как стальные пружины, и наблюдать за их осанкой и походкой — настоящее наслаждение.