Кнут Гамсун - Дети времени (Дети века) Страница 15

Молчание.

Оба несколько минут сидят, погруженные в мысли.

– Прошу тебя не давать ложного толкования тому, что я открыл тебе. Я это сказал тебе, чтобы несколько подняться в твоих глазах. И я вижу, каким почетом окружен мой отец, настоящий земельный король, но теперь это уже умерло. Это отошло в давно прошедшие времена. Время опередило.

– Да, время опередило нас, – задумчиво говорит поручик.

– Я, само собой разумеется, не говорю о тебе. Тут были другие резервы.

– Которые он использовал?

– Которые он не использовал. Как я говорил вчера: многое остается в большом поместье, когда даже война коснется его. Использовал?

Консул смеется, чтобы одобрить друга, или почему другому.

– Что, если я, например, купил реку?

– Реку?

– Половину реки, половину водопада, половину горного озера, – я тоже показался бы тебе чудаком, покупающим все воду да воду. Сколько тебе за нее?

Поручик улыбнулся.

– Я это сказал не шутя. Половину реки с водопадом и горным озером.

– Бери реку, если хочешь. Она твоя.

– Я продал ее сегодня ночью.

– Да? Как ты разбогател от того!

– Погоди. Чтобы знать, какую сделку я устроил, я прежде должен знать твою цену. Назначь пену за землю. Он не скуп; он сказал, что ни в чем не любит стесняться. Он купил всю полосу земли по западному берегу от озера, шириной в пятьдесят локтей, а у моря вдвое шире, – так пришлось по плану.

Молчание.

– Не подумай, что я не ценю твоей большой услуги, – сказал поручик, – но говоря откровенно, ты продал землю и… воду Сегельфосса без всякой выгоды для меня… Цена? Пусть себе берет реку. Лесопилка, мельница и кирпичный завод могут прекрасно стоять и на моей стороне.

– Конечно.

– Так пусть себе берет реку. Полоса земли не шире пятидесяти локтей. Да и земля не дорогая, без леса; вдоль реки растет только ивняк, везде один камень. Но все же земля. И я желал бы получить за нее хоть что-нибудь.

– Сколько?

– Сколько? Дорогой Фредерик, во всяком случае – для меня недостаточно. Мне нужно много. Здесь все приходит в упадок, Виллаца надо послать учиться, каждый день огромный расход, поля истощены… Две тысячи талеров, – дорого? Ну, тысячу? Уж и не знаю.

– Прочти бумагу.

– Спасибо, после…

– Чтобы указать характер сделки, я расскажу тебе, за сколько продал реку. Хольменгро сказал, что у него есть небольшая мельница где-то на краю света, и вот, если он поселится здесь, ему хочется пустить в ход что-нибудь подобное, и для этого ему нужна половина реки. Я – купец, и ответил, что это будет стоить дорого. «Почему дорого?» – спросил он. Я подумал: «Многое что продавал я на своем веку, но реки не случалось продавать. Моему другу вовсе не улыбнется продажа его реки, – ответил я, – если бы даже за нее предложили три-четыре тысячи талеров, так он только бы посмеялся на это».

– Да ты с ума сошел! Три-четыре тысячи!

– Нет, ты слушай дальше. Господин Хольменгро замечательный человек. Он ответил мне, что, хотя он не знает здешних цен на реки, но очень желает приобрести эту большую красивую реку, а также водопад. Он везде побывал и высчитал вместе с озером по международным ценам. Он полагает, что за реку можно дать шесть тысяч талеров. Конечно, в таком случае и земля перейдет к нему.

Продолжительная тишина.

– Он издевался над тобой, – сказал поручик.

– Да ведь это включено в условие.

Перед Виллацем Хольмсеном встают золотые перспективы, им овладевает странная слабость, он скользит, разворачивает условие, снова сворачивает, вдруг начинает улыбаться и спрашивает дрожащими губами:

– Но может случиться… Ведь это только условие, а не деньги?..

– Мне вторично приходится выразить свое почтение к замечательному человеку – Тобиасу Хольменгро, – говорит консул.– Он уплатил наличными.

– Уплатил?

Фредерик Кольдевин сразу вырос! Он расстегивает сюртук и вынимает из кармана большие, огромные деньги.

– Это за реку, – говорит он.– Это за землю вдоль реки. Всего восемь тысяч талеров. Господин Хольменгро пошел так далеко потому, что, по его словам, «вид уж очень хорош». Перечти, хотя и я считал, – верно. Уф! Чуть не разорвал карман, вынимая!..

Да, как величествен был в эту минуту Фредерик Кольдевин.

Поручик же был совершенно ошеломлен, губы его раскрылись, но он не говорил ни слова. И вдруг остолбенение этого странного человека закончилось смешной выходкой. Он заложил руки за спину и переодел кольцо на правую руку: в последнее время он носил его на левой.

– Да, правда, – сказал он, вставая. – Ты не спал всю ночь, поди приляг.

ГЛАВА IX

Хольменгро работает с многочисленными рабочими; у него десятник для деревянных работ и десятник для каменных, он нанимает всех лошадей, каких достает, и платит за них хорошо. Но платит не поденно, а с воза. При этом оказывается, что старая церковь под верхней обшивкой выстроена из великолепного леса.

Вся окрестность оживилась: это было хорошо и дурно. Сегельфосс превратился в ярмарку, повсюду – шум, взрывы в горах, народ и повозки по дорогам. К берегу приставали яхты с лесом и колониальными товарами, печами, обоями, мебелью, тюками и ящиками, большими ящиками; приходили рабочие и просили работы.

Хольменгро жил в усадьбе. «Это само собой разумеется», – сказал поручик. «Еще новая, большая любезность с вашей стороны», – ответил Хольменгро. Десятники также поселились в усадьбе, у каждого своя комната в флигеле для прислуги. Кругом в домах и хижинах жители обогащались, принимая к себе на житье рабочих по два шиллинга за ночь.

Пока Кольдевины жили в Сегельфоссе, не проходило ни одного дня, чтобы старик и его жена не совершали прогулки в восточном направлении, но непременно по лугам и лесам, лежавшим в восточной части Сегельфосса.

– Большие владения в Сегельфоссе, – каждый день повторял старик.

А жена его, уже зная это замечание наперед, отвечала:

– Да, большие; я не подозревала, что они так обширны.

Хольменгро казался по-прежнему человеком простым и деликатным. Когда консул Фредерик рассказывал ему о том, как старики сокрушаются о продаже участков, он пытался примирить их с этим, дать им хорошее понятие о себе, он вставал, когда они входили, и стоял, пока они не садились, он не навязывался, но пользовался случаем оказать им внимание. Однажды он подсел к ним и начал рассказывать кое-что о своей семье, о жене, умершей в Мексике, о том, что он ждет весны, чтобы привезти сюда детей, за которыми поедет сам.

Хольменгро постоянно извинялся за беспокойство, вносимое им в Сегельфосс и выражал надежду, что худшее скоро кончится, так как у него много народу.

– И тогда у вас в Сегельфоссе снова водворятся приятная тишина и спокойствие, – заключал он свою речь.

– Что нас касается, – отвечал старый Кольдевин, – это еще не так неприятно: мы скоро уезжаем.

Но перед отъездом поручик советовался с другом-консулом, в какую школу отправить Виллаца.

– Это должна быть школа широкого типа, – говорил поручик, – дающая, кроме познаний, воспитание, развитие, приучающая к образованной среде, – одним словом, школа для Хольмсена. Какого мнения Фредерик об Англии?

– Хорошая школа есть в Харроу, – ответил консул. Он знал это через своих знакомых. Ксавье Мур мог бы присмотреть там за Виллацом.

Консул тотчас написал Ксавье Муру и предупредил его. Консул Фредерик не забыл в последний раз перед отъездом поболтать с иомфру Сальвезен.

– Боже, как вы меня испугали, господин консул, я и не видала вас, – воскликнула иомфру, и они стали разговаривать через окно кладовой.

– Я стоял и любовался вами, – могу сказать, что всякий мужчина залюбовался бы.

– Ха! ха! ха! Опять начинается!

– Я уезжаю; в последний раз мы говорим с вами. Я пришел, чтобы положить конец.

– Ха! ха!

– Не смейтесь. Это доказывает пренебрежение к моим чувствам, которого я не заслуживаю. Но мне теперь уже нечего больше сказать. Когда вы несколько лет тому назад дали слово другому, для меня все было кончено. Теперь я принял решение и пришел посоветоваться с вами, какой способ лучше. Думаю, хлороформ?

– Да вы с ума сошли, консул! Ха-ха-ха! Вы меня заставляете так смеяться, что я, должно быть, ни на что непохожа, – говорит иомфру Сальвезен и слегка поправляет прическу.

– Смех в подобную минуту может означать две вещи: или для вас все нипочем, и в таком случае это не делает вам чести, или вы смеетесь, чтобы не плакать.

– Да, – отвечает иомфру Сальвезен, – я смеюсь, чтобы не плакать.

– Благодарю вас, – произносит консул.– Вот именно это я подразумеваю, говоря, что хочу покончить все, это исход не лучший, но при данных обстоятельствах, сносный. В эту минуту в вашем сердце шевельнулось чувство, за которое благодарю вас. Горечь смягчилась во мне, я могу теперь наслаждаться воспоминаниями.

– Бедный вы! Какая будущность.

– Надежда, что там устроюсь лучше.