Ивлин Во - Незабвенная Страница 15

Эти знаки внимания были с неодобрением замечены в косметических, где любовь к мистеру Джойбою скрашивала трудовые будни всего персонала. Конечно, в нерабочее время каждая из этих девушек была занята своим собственным супругом или поклонником, ни одна из них и не помышляла всерьез о том, чтобы стать подругой жизни мистера Джойбоя. И потому, когда он расхаживал среди них, как мэтр среди молодых художников, похваливая одну или делая замечание другой, опуская свою ласковую руку на теплое плечо живого или на холодное бедро покойника, он являл собой фигуру поистине романтическую, как бы созданную для всеобщего поклонения, но вовсе не предназначенную одной из них в качестве добычи.

Нельзя сказать, чтобы Эме не испытывала никакой неловкости, попав в столь исключительное положение. Сегодня же она встретила приветственную улыбку трупа и вовсе уклончиво, ибо предприняла шаг, который, насколько она могла судить, вряд ли был бы одобрен мистером Джойбоем.

Дело в том, что в этих краях особой популярностью пользовался некий духовный наставник, своего рода оракул, которому отведена была ежедневная рубрика на страницах одной из местных газет. Когда-то, во времена семейного благочестия, рубрика эта называлась «Почта тетушки Лидии»; теперь она была озаглавлена «Мудрость Гуру Брамина» и украшена фотографией бородатого, почти голого мудреца. К этому экзотическому источнику мудрости и прибегали те, кого мучили сомнения или постигало горе.

Может создаться впечатление, что в этой оконечности Нового Света бесцеремонность обращения и откровенность высказываний не оставляют места для сомнений, а бодрость духа не дает впасть в отчаяние. Увы, это не так: проблемы этикета, детской психики, эстетики и секса вопрошающе поднимают свои змеиные головы и в этом раю, а потому Гуру Брамин предлагал своим читателям слово утешения и ответ на мучившие их вопросы.

К нему-то и обратилась Эме, когда впервые обнаружила, сколь недвусмысленно улыбаются ей покойники. Сомнения ее касались не столько намерений мистера Джойбоя, сколько ее собственных. Ответ, который она получила, не удовлетворил ее полностью.

«Нет, Э.Т., не думаю, чтобы Вы были влюблены — пока еще нет. Признание достоинства мужчины и преклонение перед его деловыми качествами могут создать основу для развития дружеских отношений, но это еще не Любовь. Судя по Вашему письму, чувства, которые Вы испытываете в его присутствии, не дают нам основания полагать, что между вами существует физическое влечение — пока еще нет. Однако не забывайте, что ко многим любовь приходит поздно. Известны случаи, когда настоящая любовь приходила только после нескольких лет брака и после рождения Малыша. Почаще встречайтесь с Вашим другом. Любовь может прийти».

Это произошло до того, как встреча с Деннисом Барлоу повергла ее в еще большее смятение. Прошло полтора месяца с того дня, как они встретились на Озерном острове, и вот сегодня утром по дороге на работу она опустила в почтовый ящик еще одно письмо, на сочинение которого потратила полночи. Это было самое длинное письмо, какое ей приходилось когда-либо писать.

«Дорогой Гуру Брамин!

Вы, может быть, помните, я у Вас просила совета в мае. На этот раз высылаю Вам надписанный конверт с маркой, и Вы ответьте мне лично, потому что мне не хотелось бы, чтобы то, о чем я буду писать, упоминалось в печати. Пожалуйста, ответьте мне сразу или как только сможете, потому что я очень расстроена и должна скорее что-нибудь предпринять.

На случай, если Вы забыли, я Вам хочу напомнить, что я работаю вместе с одним человеком, который возглавляет наш отдел, и вообще во всех отношениях это самый замечательный человек, какого только можно себе представить. Для меня это большая честь, что я работаю вместе с таким специалистом, который к тому же очень развитой и культурный человек, прирожденный руководитель, а также истинный художник и образец хорошего воспитания. Разными мелкими знаками внимания он дал понять, что отдает мне предпочтение перед другими девушками, и, хотя он еще не сказал этого, потому что он не из тех, кто легко смотрит на вещи, я уверена, что он любит меня самым достойным образом. Однако я при нем не испытываю таких чувств, про которые наши девушки рассказывают, что они их испытывают со своими знакомыми мужчинами, и какие можно увидеть в кино.

Но я, мне кажется, испытываю такие чувства к другому, но он совсем не такой замечательный человек. Во-первых, он англичанин и потому во многих отношениях никак не Настоящий Американец. Дело не только в том, что у него акцент или как он ест, а в том, что он относится цинично ко многим вещам, которые должны быть Священными. Он даже, наверное, не имеет никакой религии. Правда, я сама тоже не имею, потому что в колледже у меня были передовые взгляды и воспитание в смысле религии у меня очень неудачное и в остальных смыслах тоже, но зато у меня есть этика. (Поскольку письмо это личное, я могу также сказать Вам, что мать у меня была сильно пьющая алкоголичка, и, наверно, это заставляет меня быть более чувствительной и застенчивой, чем другие девушки.) У него также нет понятия о Гражданском и Общественном Долге. Он поэт, и в Англии у него вышла книжка, которую очень положительно критиковали их критики. Я сама видела эту книжку и некоторые из этих рецензий, поэтому я знаю, что это правда, но свою здешнюю работу он очень окутывает тайной. Иногда он упоминает, как будто он работает в кино, а иногда, как будто он ничего не делает и только пишет стихи. Я видела его дом. Он живет один, потому что его друг (мужского пола), с которым он жил вместе, завершил путь полтора месяца назад. Я не думаю, чтоб он встречался с какой-нибудь другой девушкой или был женат. Денег у него не очень много. С виду он очень представительный мужчина, как Неамериканец, конечно, и вообще с ним очень весело, когда он не бывает непочтительный. Взять, к примеру, Творения Искусства в Мемориальном парке компании „Шелестящий дол“, он часто о них говорит непочтительно, а это ведь, по-моему, самая вершина всего, что есть прекрасного в Американском Образе Жизни. Так вот, могу ли я при этом надеяться на истинное счастье?

К тому же он совсем некультурный. Вначале я думала, что он должен быть, потому что ведь он поэт и был в Европе и встречался там с Искусством, но многим из наших великих писателей он как будто не придает значения.

Иногда он бывает очень нежный и любящий, но потом вдруг ведет себя неэтично. Так что мне очень нужен Ваш совет. Надеюсь, это длинное письмо не показалось Вам слишком большим.

С сердечным приветом

Эме Танатогенос

Он написал для меня много стихотворений, некоторые из них бесподобные и вполне этичные, но другие не в такой степени».

Мысль о том, что почта уже унесла это письмо, отягчала совесть Эме, и она рада была, что утро прошло без каких-либо других знаков внимания со стороны мистера Джойбоя, кроме обычной приветственной улыбки с покойницкой тележки. Она старательно расписывала клиентов, и Деннис Барлоу был тоже сильно занят у себя в «Угодьях лучшего мира».

У них работали обе печи, так как им предстояло разделаться с шестью собаками, одной кошкой и одним диким козлом. Никто из хозяев при этом не присутствовал. Деннис и мистер Шульц могли действовать энергично. На кошку и собак у них ушло двадцать минут. Деннис выгребал не остывшую еще золу и складывал ее для охлаждения в ведра с этикетками. На козла ушел почти час. Деннис поглядывал время от времени в смотровое окошечко и в конце концов сокрушил рогатый череп кочергой. Потом он выключил газ, распахнул дверь топки и стал готовить контейнеры. Только одного из владельцев удалось склонить к покупке урны.

— Я ухожу, — сказал мистер Шульц. — А вы, будьте добры, подождите, пока остынет зола, чтоб можно было их упаковать. Всех, кроме кошки, будем развозить по домам. Кошку в колумбарий.

— Хорошо, мистер Шульц. А как быть с карточкой для козла? Не можем же мы написать, что он виляет хвостом на небесах. Козлы хвостами не виляют.

— Когда оправляются, виляют.

— Да, и все же для поминальной карточки это как-то не подходит. Козлы не мурлычут, как кошки. Не поют славу, как птички.

— Вероятно, они просто вспоминают.

Деннис написал: «Ваш Билли вспоминает вас сегодня на небесах».

Он поворошил серую дымящуюся кучку золы на дне каждого ведерка. Потом вернулся в контору и снова принялся разыскивать в «Оксфордской антологии английской поэзии» стихотворение для Эме.

Книг у него было немного, он уже начал испытывать недостаток в материале. Сперва он попытался сам писать для нее, но она отдавала предпочтение более ранним мастерам. К тому же собственная муза не давала ему покоя. Он забросил поэму, которую писал еще во времена Фрэнка Хинзли, казавшиеся такими далекими. Не этого требовала сейчас его муза. Она пыталась внушить ему весьма важную, отнюдь не простую и не лаконичную мысль. Это было как-то связано с «Шелестящим долом» и лишь косвенно касалось Эме. Рано или поздно он должен будет ублаготворить музу. Она стояла на первом месте. Что до Эме, то она пусть кормится из корыта антологий. Однажды он был на волосок от разоблачения: она сказала вдруг, что «Сравню ли с летним днем твои черты»[12] напоминает ей какие-то школьные стихи; в другой раз — на волосок от позора, когда она сочла «На ложе твоем» неприличным. «Пурпурный лепесток уснул и белый» [13] попало в самую точку, но он знал не много стихов, которые были бы столь же возвышенны, роскошны и сладострастны. Английские поэты оказались ненадежными гидами в лабиринте калифорнийского флирта — почти все они были слишком меланхоличны, стишком жеманны или слишком требовательны; они бранились, они заклинали, они превозносили. А Деннису нужно было что-то рекламно зазывное: он должен был развернуть перед Эме неотразимую картину не столько её собственных достоинств и даже не столько его собственных, сколько того безмерного блаженства, какое он ей предлагает. Фильмы умели делать это, популярные певцы тоже, а вот английские поэты, как выяснилось, — нет.