Гюстав Флобер - Госпожа Бовари Страница 15

Чего стоило Шарлю покинуть Тост, после того как он прожил там четыре года! И покинуть как раз в ту пору, когда положение его наконец поупрочилось! Но все же коль это необходимо… Он повез ее в Руан, к своему старому профессору. У нее оказалась нервная болезнь: желательна была перемена климата.

Наведя справки здесь и там, Шарль разузнал наконец, что в округе Невшатель есть местечко Ионвиль-л'Аббэй, откуда только на прошлой неделе убрался врач, бывший польский эмигрант. Написал местному аптекарю, прося его сообщить, как велико население местечка, в каком расстоянии живет ближайший в околотке коллега, сколько в год зарабатывал его предшественник и так далее, и, получив удовлетворительные ответы, решил перебраться в Ионвиль к весне, если здоровье Эммы не улучшится.

Однажды, производя разборку ящиков ввиду предстоящего отъезда, она вдруг уколола себе обо что-то палец. То была проволока от ее свадебного букета. Бутоны померанцевых цветов пожелтели от пыли, и атласные ленты с серебряною каймой обтрепались по краям. Она бросила букет в огонь. Он вспыхнул ярче сухой соломы; потом превратился как бы в красный куст, медленно истлевающий на золе. Она глядела, как он горит. Картон, лопаясь, потрескивал, скручивалась проволока, плавился позумент; бумажные лепестки цветов корчились и качались, вырисовываясь на чугунной плите, словно черные бабочки, и, наконец, улетали в трубу.

Когда в марте месяце тронулись в путь, госпожа Бовари была беременна.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Ионвиль-л’Аббэй, местечко, ведущее свое имя от старинного капуцинского аббатства, не оставившего на память о себе и развалин, лежит в восьми лье от Руана, промеж двух дорог — в Аббевиль и в Бовэ. Расположено оно в долине, над речкой Риэлой, впадающей в Андель и приводящей в движение, неподалеку от слияния с Анделью, целых три мельницы; в ней попадаются форели, которых мальчики для забавы ловят по воскресеньям на удочку.

Надобно свернуть с большой дороги у Лабуассиер, потом по ровному плоскогорью достичь спуска с высот Лё; оттуда и видна будет вся долина. Речка, протекающая по ней, разделяет ее на две разные по виду местности: налево от речки — зеленые луга, направо — пашни. Луга тянутся окаймленные валом невысоких холмов, за которым они сливаются с пастбищами Брэ, тогда как с восточной стороны равнина слегка приподымается, становится все шире и, наконец, расстилается до краев кругозора, покрытая золотистою нивой. Река, бегущая по травянистому ложу, разделяет белой полосой зелень лугов от зеленей пашен, и вся долина похожа на огромный развернутый плащ с зеленым бархатным воротником, отороченным серебряною оторочкой.

На горизонте, подъезжая, видишь перед собой дубы Аргельского леса и возвышенности Сен-Жана, испещренные по обрывам сверху донизу длинными неровными красными полосами: то следы дождей, и кирпичная окраска этих жал, змеящихся тонкими нитями по серому, происходит от множества железистых источников, бьющих на окрестных высотах.

Здесь мы на границе Нормандии, Пикардии и Иль-де-Франса, в промежуточной области, где все смешано, где язык лишен самобытного произношения, а местность своеобразной физиономии. Здесь изготовляется самый худший невшательский сыр во всей округе, а обработка земли обходится дорого, так как нужно много навоза для удобрения рассыпчатой почвы, перемешанной с песком и голышами.

До 1835 года не было в Ионвиль проезжей дороги; но около этого времени проложили здесь проселок, соединяющий дороги в Аббевиль и в Амьен, по которому иногда идут обозы из Руана во Фландрию. Все же Ионвиль-л'Аббэй — местечко отсталое, несмотря на открывшиеся ему возможности торговых «сношений и сбыта». Вместо того чтобы улучшить землепашество, там продолжают упорно заниматься луговым хозяйством, как бы невыгодно оно ни было, и ленивый городишко, отворачиваясь от хлебородной равнины, сползает все ниже к реке. Видно издали, как он растянулся по берегу, словно подпасок, разлегшийся в полдень где попрохладней.

У подножия обступавших долину высот, за мостом, начинается шоссе, обсаженное молодым осинником и ведущее прямо к первым домам местечка. Каждый домик обнесен живою изгородью и стоит посреди двора, заполненного хозяйственными постройками, сараями, давильнями, винокурнями; их прикрывает густая листва деревьев, обставленных и обвешанных по ветвям лестницами, жердями, косами. Соломенные крыши, словно нахлобученные меховые шапки, почти на треть закрывают оконца с толстыми выпуклыми стеклами, пузырчатыми посредине, как донышко бутылки. Вдоль выбеленной стены с косыми черными перекладинами тянется кое-где вверх захудалое грушевое деревцо, а входные двери домов снабжены вертящимся затвором для защиты от цыплят, которые ищут у порога крошек ячменного хлеба, смоченных сидром. Но вот дворы становятся уже, дома теснятся, исчезают изгороди; метелка, сделанная из пучка папоротниковых листьев, воткнутого на палку, качается под окном; тут стоит кузница, а дальше мастерская тележника, с двумя-тремя новенькими телегами, загородившими дорогу. Еще дальше сквозь кусты виден белый домик за кругом газона, украшенного амуром, прижавшим пальчик к губам; по обе стороны крыльца — две чугунные вазы, на дверях медные доски с эмблемами: то дом нотариуса, самый красивый в округе.

Церковь — по другую сторону улицы, шагов на двадцать дальше, при въезде на площадь. Маленькое кладбище вокруг нее, обнесенное низенькою оградой, так переполнено могилами, что старые плиты, осевшие до уровня земли, образовали сплошной каменный помост, где трава сама нарисовала правильные зеленые четырехугольники. Церковь была перестроена заново в последние годы царствования Карла X. Деревянный свод ее подгнивает сверху, черные пятна рухлых впадин пестрят его синий шатер. Над входом, где полагается стоять органу, устроены хоры для мужчин, с витою лестницей, гулко сотрясаемой деревянными башмаками.

Дневной свет, проникая сквозь бесцветные стекла, бросает косые лучи на поперечные ряды скамей, снабженных кое-где соломенною настилкой и надписью крупными буквами: «Такого-то». В том месте, где средний проход суживается, насупротив исповедальни, пестреет статуя Богоматери, одетая в шелковое платье, с тюлевым покрывалом на голове, усеянным серебряными звездами, и с ярко нарумяненными, как у кумира с Сандвичевых островов, щеками; наконец, в глубине, над алтарем, между четырьмя подсвечниками, перспективу замыкает копия «Святого Семейства», присланная министром внутренних дел. Места для священнослужителей из соснового дерева остались некрашеными.

Рынок, то есть черепичный навес, поддерживаемый двумя десятками столбов, занимает один почти половину огромной площади Ионвиля. Мэрия, «сооруженная по рисункам парижского архитектора», есть род греческого храма, выстроенного в угол с домом аптекаря. Нижний этаж ее украшен тремя ионическими колоннами, а второй этаж — галереей с круглыми арками; на фронтоне здания галльский петух опирается одною лапой на хартию и держит в другой весы правосудия.

Но всего более привлекает взоры аптека господина Гомэ, против гостиницы «Золотой Лев», особенно по вечерам, когда в ней горит лампа и красующиеся в окне шары, красный и зеленый, отбрасывают вдаль по земле два цветных отблеска; тогда сквозь них, словно в озарении бенгальского огня, можно различить силуэт аптекаря, облокотившегося на свою конторку. Его дом сверху донизу покрыт объявлениями, провозглашающими то английским шрифтом, то рондо, то печатными буквами: «Вода Виши, сельтерская, Барежская, слабительный сироп, пилюли Распайля, арабский ракаут, лепешки Дарсэ, мазь Реньо, бандажи, ванны, питательный шоколад» и т. д. А на вывеске, во всю ширину аптеки, золотыми буквами начертано: «Гомэ, аптекарь». В глубине аптеки, за большими весами, вделанными в прилавок, над стеклянною дверью развертывается надпись: «Лаборатория», а на двери, приблизительно на середине ее высоты, золотыми буквами по черному полю значится еще раз: «Гомэ».

Кроме этого, больше не на что смотреть в Ионвиле. Улица, единственная в городе, тянется на ружейный выстрел, оживленная несколькими лавками, и на повороте дороги вдруг обрывается. Если оставить ее по правую руку и обогнуть подножие холма Сен-Жан, то скоро дойдешь до кладбища.

Во время холерной эпидемии, чтобы расширить его, снесли часть ограды и купили по соседству три акра земли; но эта новая земля почти пустует, а могилы по-прежнему теснятся ближе ко входу. Кладбищенский сторож, он же одновременно и могильщик и понамарь (собирающий, таким образом, с покойников двойной доход), воспользовался порожнею землею и засеял ее картофелем. Из года в год, однако, его огород становится все меньше, и когда появляется эпидемия, он не знает, радоваться ли ему новым гостям или огорчаться приростом могил.