Жюль Ромэн - Преступление Кинэта Страница 15

Во время осмотра Кинэт обронил несколько разъяснений. У него фабрика обоев. Это помещение понадобилось ему не для склада, а для коллекции образцов. Здесь поселится один из его служащих. «Это малый не очень способный, но я не решаюсь отказать ему, потому что у него нет семьи и я более или менее взял его под свое покровительство. Сторожить ему почти ничего не придется. Но он будет исполнять мои поручения. К тому же я много разъезжаю и хотя вожу с собой альбом образцов, случается, что в нем чего-нибудь не хватает или же что заказчик изъявляет желание посмотреть обои в куске. Поэтому меня очень устраивает иметь человека, который мог бы по моим указаниям немедленно выслать требующиеся сорта».

Рассказ этот звучал непринужденно, был полон благодушия. Мысль про обои пришла в голову Кинэта во время его поездки в метрополитене. Он знал место, где продавались куски от тридцати до пятидесяти сантимов. За какие-нибудь двадцать франков он мог обзавестись видимостью коллекции. Это вымышленное дело казалось ему удобным со всех точек зрения.

Перед самым уходом он добавил, что считает своего служащего в известной мере неврастеником, склонным к мрачным мыслям, жертвой собственного воображения. «Злобы в нем нет ни на грош; лишь бы никто его не трогал. Вот почему отчасти я и изолирую его. И как это ни странно, он производит впечатление человека обходительного. Но лучше не отвечать на его авансы. Иначе это принимает дурной оборот».

Выходя из этого дома, Кинэт испытывал не только возбуждение частичного успеха, но и тревогу, по крайней мере столь же сильную.

«Мне кажется, я вступил в сожительство с Легедри».

Сожительство, брак, общая жизнь, общая судьба, всякого рода близость в настоящем и будущем. Даже в прошлом, в силу закона обратного действия. Тут была обильная почва для ужаса и отвращения.

«И вдобавок еще он вовлекает меня в расходы. Пятьдесят франков за квартиру. Пять франков в счет платы привратнице. Двадцать франков, которые я собираюсь истратить на обои. И возмещение стоимости нового сейфа, обещанное красотке. Не говоря уже о такси, о метро, о моем потерянном времени».

Он вспомнил, что у него с собою семьсот франков Легедри.

«Правда ведь, в конце-то концов, я до некоторой степени его нотариус. Справедливость требует, чтобы я отнес эти расходы на его счет. Только расходы, уже сделанные. Пятьдесят и пять, пятьдесят пять. Прибавим круглым счетом пять франков на разъезды. Шестьдесят. Я не желаю брать деньги за потерю времени».

Ему хотелось свести этот счет немедленно.

«Отныне, во избежание записей в моем блокноте, записей бесполезных, а может быть и опасных, я буду оплачивать непосредственно деньгами Легедри все расходы, с ним связанные. Отчеты придется давать по памяти. (У него не хватит нахальства требовать их, но мне это важно принципиально.) Итак, я должен возместить задним числом свои издержки».

Он положил семьсот франков в одно из отделений бумажника, едва отделив их от собственных денег и бумаг.

Уму это казалось не четким, не убедительным. Порядок отсутствовал. И к тому же эти семьсот франков были как никак «ценой преступления». Они достались прямым путем от убитой женщины.

«Он нашел их, вероятно, не на самом теле. В каком-нибудь ящике или сундуке».

Не обладая чрезмерными предрассудками, Кинэт все же испытывал неловкость при мысли, что деньги, добытые ценою преступления, тесно соприкасаются с его собственными деньгами, с его личными бумагами. Он поддался не столько специфически моральному отвращению, сколько неясному страху какой-то заразы. И не столько заразы преступности, сколько заразы неудачи. Как ни рассматривать убийство вообще, это убийство в частности, нет никаких серьезных оснований к тому, чтобы деньги Кинэта, бумаги Кинэта делили помещение, чуть ли не ложе с семью кредитками убийцы.

Он вошел в большой магазин на бульваре Маджента и за пять франков девяносто пять сантимов купил бумажник из грубой кожи, одно из отделений которого закрывалось на кнопку.

«Я буду класть сюда серебро и золото Легедри. Что касается мелочи, то ее можно держать в левом кармане. Вместе с коробкой спичек».

Он заплатил за бумажник, разменяв одну из кредиток Легедри. Ему дали сдачи восемьдесят франков золотом. Он вышел, увидел спокойное кафе, уселся в дальнем уголке одной из зал и без помех занялся сведением счетов.

«Из денег, которые я только что разменял, мне причитается шестьдесят франков. Вот три монеты по двадцать франков. Я кладу их в мой кошелек».

Эти три монеты не имели отношения к роковому флигелю; они были получены из магазина. В кошельке и бумажнике Кинэта не сохранилось и следа роковых денег.

«Бумажник Легедри. Прежде всего я кладу шесть сотенных в большое внутреннее отделение. Звонкой монетой должно остаться сорок франков, минус пять франков девяносто пять, итого тридцать четыре франка пять. Вот две монеты по десять франков, две монеты по пять франков, две монеты по два франка и пять сантимов. Отлично».

Он заметил, что отделение с кнопкой вполне пригодно для золота и маленьких серебряных монет, но что пятифранковики там умещаются лишь с величайшим трудом; к тому же они слишком раздували бумажник. Да и суеверная гигиена, одно веление которой он уже исполнил, требовала более исчерпывающих мер. Хранить деньги Легедри в левом жилетном кармане, прямо на материи, как что-то свое, значило подвергать себя легкому, но постоянному стеснению. (Еще у него была окровавленная ватка. Но ватка — в коробочке.)

Он снова зашел в магазин и купил кошелек за франк сорок пять сантимов.

«Теперь порядок будет безупречный. Бумажник Легедри в левом внутреннем кармане пиджака. Кошелек Легедри в левом кармане брюк».

Не было ни общности, ни смешения имущества.

«Теперь я буду чувствовать себя с ним более непринужденно. Я скажу ему: вам угодно знать, сколько у вас осталось денег? Смотрите. Ничего общего между вашим кошельком и моим».

Обыкновенный вклад. Отныне он будет рассматривать Легедри как «вкладчика».

А коробок спичек? Окровавленная вата? Какое место уделить им в этой новой организации?

Он спросил себя, не бросить ли коробок в первый попавшийся канализационный люк. Мысль, тоже суеверная, но иного порядка, чем предыдущая, удержала его. Окровавленная вата была чем-то вроде талисмана. Она давала Кинэту власть над Легедри, власть отчасти объяснимую, так как в случае нужды она могла служить уликой преступления, отчасти тайную, похожую на те средства, к которым прибегает магия.

Затем Кинэт подумал о переселении Легедри в новое убежище и доказал самому себе, что всего разумнее выдать ему басню про обои за чистую монету.

«Он слишком глуп; внутренний мир его слишком неоснователен. Если я скажу ему правду, он не увидит в ней ничего, кроме бесполезного осложнения. Он не согласится запереться в этой квартире, ничего не делать. Как только я отвернусь от него, начнет бегать по кабакам. По дороге я загляну в Базар Отель-де-Виль и куплю альбом с листами белой бумаги, альбом для рисования. Или даже два. Я предложу ему аккуратненько вырезать из обоев квадратики и наклеивать их на листы альбома; будто бы для составления коллекции. Я постараюсь заинтересовать его работой, заставлю его располагать образцы по ценам, по характеру рисунка, по цветам. Находят же мальчишки удовольствие в наклеивании почтовых марок! Я скажу, что желая найти ему убежище, более надежное, чем то логово, в котором он жил, и заодно использовать его, я решил открыть небольшое дело наряду с моим. Ему может показаться странным, что я взваливаю на него издержки по обзаведению и не предлагаю никакой платы за работу. Додумается ли он до этого? Хорошо, представим вопрос в ином свете. Я открываю новое дело не для себя, а для него, чтобы дать ему впоследствии приличный заработок, чтобы помочь ему встать на ноги. Вместе с тем, это хорошая мера предосторожности на случай беды. Всегда нужно предвидеть худшее: „Да, господа, я был неправ, приютив этого человека. Мне следовало отдать его в руки правосудия. Но у меня смягчающие обстоятельства. Разве я укреплял в нем волю к преступлению? Я пытался снова приучить его к честному труду. Химера, может быть, но химера филантропа“».

Кинэт думал так напряженно, что, сам того не замечая, произносил иногда свои мысли вслух. В момент отхода поезда от станции Главного рынка пассажир, ехавший в метро, ясно расслышал слова «химера филантропа», произнесенные господином с черной бородой, сидевшим против него. Он немного удивился не совсем обычному выражению. Но судя по виду, у господина с черной бородой вполне могли быть мысли, возвышающиеся над обычным уровнем. И пассажир отвернулся. Так благовоспитанные люди стараются не мешать священнику, читающему в трамвае молитвенник.

X

ПОТЕРЯ ЦЕЛОМУДРИЯ