Исаак Башевис Зингер - Раскаявшийся Страница 15

В тот же самый момент дверь открылась и в квартиру вошла молодая женщина в платке. Казалось, ей не больше восемнадцати, хотя позже я узнал, что ей минуло двадцать четыре. Одного взгляда, брошенного на нее, было достаточно, чтобы многое понять. Во-первых, она была на редкость красива, такую красоту не получишь никакими ухищрениями, ее может дать только Бог. Во-вторых, она буквально излучала целомудрие. Фраза о том, что глаза — зеркало души, не просто фигура речи. По взгляду можно понять, высокомерен ли человек или скромен, честен или лжив, горд или покорен, богобоязнен или несдержан в желаниях. Ее взгляд выражал все добродетели, отмеченные в «Пути праведника». Увидев меня, незнакомца, девушка остановилась на пороге. Казалось, я испугал ее.

В-третьих, стоило мне только ее увидеть, как я сразу же понял: она та, кто предназначена мне Богом и я не успокоюсь до тех пор, пока она не станет моей женою. Реб Хаим не ошибся: совпадение — некошерное слово. Сам ход событий привел меня сюда, в этот город, в этот дом. Никогда прежде не чувствовал я так явственно руку Провидения.

Молодая женщина, очевидно, тоже почувствовала нечто подобное. Она выглядела еще более смущенной и испуганной.

Я услышал, как ее мать говорит: «Сореле, почему ты не поздороваешься с нашим гостем? Он приехал из Америки».

— Добрый вечер, — сказала Сара, и голос ее напоминал голос послушного ребенка.

— Добрый вечер, — ответил я.

— Сореле, ты уже ужинала? — спросила ее мать.

— Нет, я поем попозже.

— Поешь с нами.

Я надеялся, что она сядет вместе с нами, но женщины в этом доме не ели за одним столом с мужчинами, тем более незнакомыми. За столом сидели лишь я и реб Хаим, женщины ушли на кухню. Судьба вырвала меня из объятий Цили, Лизы и Присциллы и вернула к истинному еврейству, вспоившему нас источнику; судьба вновь поставила меня на путь Торы и чистых помыслов. За прошедшие годы я повидал столько распутниц и обманщиц, что просто забыл о существовании других женщин. Циля и Лиза часто обвиняли меня в отсутствии уважения к женщинам. Но какое уважение я мог испытывать к ним? Циля говорила, что Лоуренс, автор «Любовника леди Чаттерлей», — величайший писатель всех времен. У Лизы я нередко находил порнографические романы. Они обе любили фильмы про гангстеров. Когда бандиты убивали друг друга, они смеялись. Я же не мог смотреть эти сцены без дрожи. Ненависть и кровопролитие всегда вызывали у меня ужас. Циля и Лиза любили омаров. Я знал, что их готовят, живьем окуная в кипяток. Но этих деликатных и утонченных женщин совсем не волновало, что для удовлетворения их прихоти живое существо подвергнут страшной муке. Им нравились пьесы со множеством страшных убийств и прочих кошмаров. И все это называлось искусством, единственной темой которого были насилие и блуд.

Только теперь, рассказывая об этом вам, я понимаю, сколько страданий причинило мне это искусство. Для того чтобы им наслаждаться, нужно иметь сердце убийцы. Оно наполнено садизмом. Я часто видел, как Циля и Лиза смеются над сценами, которые у меня вызывали слезы. Главный герой мучился, а для них это было развлечением. Есть такое выражение — юмор висельника, — оно очень точно подходит для определения юмора современного человека. Он смеется над бедами других. Когда здоровая и молодая жена обманывает старого и больного мужа, это на редкость смешно. Все герои светской литературы — преступники или обманщики. Анна Каренина, мадам Бовари, Раскольников, Тарас Бульба — чем не примеры? «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гете, не говоря уж о дешевых поделках, рассчитанных на низменные вкусы неотесанных невежд обоих полов, — все они наполнены жестокостью и нетерпимостью. Все светское искусство есть не что иное, как зло и вырождение. Поколение за поколением писатели прославляют убийства и разврат, давая этому самые разные имена — романтизм, реализм, натурализм, «новая волна» и так далее.

Только недавно я понял, почему набожные евреи никогда не верили в необходимость подробного изучения всего Писания. Ужасные истории, там рассказанные, не соответствуют духу евреев диаспоры. Рабби Исаак Лурия и Баал-Шем-Тов для них ближе и понятнее, чем Иисус Навин или царь Давид. Их надо оправдывать, в то время как Исаак Лурия и Баал Шем-Тов не нуждаются ни в какой защите. По этим же причинам и «просвещенные» восхваляют только ту часть Писания, которую сами же называют «мирской». Чтение псалмов для них — пустая трата времени, а вот истории о войнах — то, что нужно. Наши отцы и деды связывали Песнь песней со Всемогущим, с Божественным присутствием, с Израилем, но для «просвещенных» она — банальная любовная баллада. Я не против Писания, Боже упаси. Оно священно. Но еврейство развивается, как и все в нашем мире. Становится более зрелым. Зеленое яблоко не имеет того сладкого вкуса, какой дается зрелостью. Подвал не так красив, как гостиная.

Я совершенно точно знал, как говорить с Цилей, Лизой или Присциллой, но вот как разговаривать с такой женщиной, как Сара? Об этом я успел забыть. Тем вечером я взглянул на нее только однажды, хотя квартирка и была маленькой. После ужина она ушла. Желая доброй ночи мне и отцу, она отвернула лицо.

Реб Хаим предложил мне заночевать у них, но я отказался. Здесь не было для меня комнаты. К тому же я с недоверием относился к матрасам, набитым перьями, и боялся, что в них могут водиться блохи или клопы. Я попрощался с хозяином и его женой, Бейлой-Брохой, и отправился в гостиницу. На следующее утро я пообещал вновь прийти в дом учения цанзских хасидов.

Реб Хаим посмотрел на меня с сомнением и сказал:

— Ради Бога, не забудьте.

— Ни за что, реб Хаим, — ответил я. — Я не смогу с вами расстаться.

Это был первый день, который я провел как настоящий еврей. Дьявол молчал, но я знал, что такое не продлится долго. И действительно, вскоре он снова заговорил: «Все это имело бы смысл, если бы ты верил по-настоящему, но ведь на самом-то деле ты просто обычный еретик, поддавшийся минутной ностальгии. Ты уже готов вернуться к своей прежней жизни, а тут ты сделаешь несчастной дочку набожного еврея. Ты не сможешь долго оставаться с нею. Она надоест тебе через месяц, в лучшем случае — через три!»

«Я женюсь на ней и останусь с нею до конца жизни, — ответил я лукавому. — Я стану евреем, хочешь ты этого или нет. Тот, кто презирает зло, должен верить в добро».

«Я повидал множество раскаявшихся, — не унимался сатана, — и уверяю тебя, все это не более чем минутная прихоть. Вы все возвращаетесь туда, откуда бежали».

«Если я не смогу стать евреем, то просто покончу с собой!» — вскричал мой внутренний голос.

«Вот слова настоящего современного человека!» — прошептал мне на ухо демон.

Я лег в постель, но заснуть не смог. Я чувствовал, что люблю Сару.

Сегодня она моя жена и мать моих детей.

14

Той ночью я решил не говорить о своих чувствах ни Саре, ни ее отцу до тех пор, пока не разведусь с Цилей. Но вдруг Циля не согласится? Я боялся писать ей. Если она узнает, где я, то сможет доставить множество неприятностей. Такова современная жизнь: несправедливость всегда сильна. Хуцпа, то есть наглость, — суть всех современных людей, в том числе и евреев. Мы так прилежно учимся у гоев, что уже превзошли их. Конечно, элементы хуцпы есть и в характере набожных евреев. Они так же упрямы и не склонны к подчинению. Что ж, такой вид хуцпы неизбежен. Но не будем сейчас об этом.

После того как я решился написать Циле, меня охватили уныние и отчаяние. Я хотел порвать с прошлым, забыть о нем и вот теперь сам же начинал все заново. Я плохо спал, мне снились кошмары, и просыпался я с чувством, что, как принято говорить, игра не стоит свеч. Какую дорогу ни выбери, на всех есть препятствия. Быть может, действительно лучше покончить с собой? Я старался не думать об этом, но мысли о самоубийстве преследовали меня с детства, еще с тех пор, когда я ходил в хедер. Уже тогдая чувствовал, что все мои начинания обречены на неудачу. От родителей я слышал, что самоубийство — страшный грех. Но сам с этим не соглашался. Почему человек не может по собственной воле расстаться со своим телом? Когда я читал историю Ханы, которая после смерти семерых своих детей покончила с собой и все же попала на небеса, это меня несколько успокаивало. Если самоубийца мог попасть в рай, значит, не такой уж страшный проступок он совершил. Сегодня я знаю, что это грех. Самоубийцы швыряют Богу его величайший дар: свободу выбора. Но ведь бывают и такие обстоятельства, в которых человек не может больше выбирать свободно. Даже страданию есть предел.

Да, я впал в меланхолию. Но, несмотря на это, умылся и пошел к цанзским хасидам. По дороге я зашел в магазин, где продавались религиозные принадлежности: талесы, филактерии. Продавец удивленно посмотрел на меня и спросил: