В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА Страница 16

Вскоре Триха Ярыкин подстерег Ермолая у бань и убил еловым колом, а Наташка весной умерла от надсады во время родов.

Краснопевка окрестила внука Григорием. Таким образом, прозвище родилось раньше самого Миронова.

Нельзя сказать, что жизнь Гриши Драного на первых порах была сладкой. В будни Краснопевка сама дорубливала избу, недостроенную сыном Ермолаем, а по воскресениям ходила с корзиной по миру. Она вставала рано, привязывала внучка веревкой за ногу к деревянному штырю, на верхней полке, чтобы не упал, и с топором уходила к недостроенной избе. Сидя на углу сруба, она широко, по-мужски тюкала по дереву, избу таки дорубила. По весне баня сгорела, и Гришу еле вытащили из дыма; Краснопевка вместе с внуком переселилась в недоделанную избу. Ни пола, ни потолка, ни крыши еще не было; только две тесины укрывали Гришу от дождя, когда Краснопевка уходила собирать милостыню. Иногда к ночи она не успевала возвратиться, вернувшись уже на другой день, сладостно крестилась и приговаривала: «Уж больно добро дома-то, уж больно добро дома-то». Таким манером Г риша и рос до семи лет. К этому времени избу доделали. Краснопевка совсем одряхлела и обязанности добывать пропитание перешли к Грише. Он уходил за милостынями уже довольно далеко, в соседние волости, другие нищие, постарше, его иногда поколачивали, ребятишки кидали в него камнями, но Гриша особенно не унывал. Он приносил домой корзину кусочков, и Краснопевка сортировала их: этот ржаной сюда, этот житный сюда, а редкие пшеничные прибирались подальше. Так он ходил два года. Но однажды, когда он шел из какой-то деревни, в спину ему кто-то спел: «Золотое ремесло, на руке перевесло. Нет ни горя, ни тоски, в корзине брякают куски». После этого он стал стыдиться просить милостыню. Ему шел уже девятый год, он подрядился в пастухи, и жизнь пошла лучше…

— Так не придут, говоришь, гуляки-то? — снова спросил Миронов.

— Да как не придут. Тиша Пешин сулился, и мужики обещались. Опять только карасин палить. Ухватом по горбу твоих гуляк.

Однако Мирониха ворчала только так, без всякого зла. Уже несколько вечеров подряд к ним собирались посидеть многие деревенские, сулились прийти и на этот вечер. Причем была тут особенная хитрая причина, связанная с другим стариком — Пешиным Тихоном, или просто Тишей-Каланчой. В доме Тиши-Каланчи тоже давно ярко горел свет. Григорий Ермолаевич поглядел на улицу и подвернул фитиль своей лампы на полную мощь. «Где Тишиной лампе против нашей лампы тягаться. Ишь, как люстра!» — подумал Миронов и подвернул еще немного.

— Лопнет ведь стекло-то! — заругалась Мирониха.

Всю жизнь Миронов соперничал с Пешиным. Всю жизнь они прожили в одной деревне и всю жизнь были соперниками, хотя соперничество это проходило молча, подспудно, и оба ни разу не обмолвились об этом соперничестве ни словом. Представить Гришу без Тиши или наоборот Тишу без Гриши было трудно даже им самим, не говоря уже о всех деревенских. А началось все это в то давнишнее время, когда Тиша и Гриша по своему возрасту и по многим другим причинам бегали по деревне еще без штанов. Тиша был сын как раз той, упомянутой нами, Грашки, которая первая обнаружила медведя — виновника мироновского прозвища. Тиша и Гриша и родились в один год и ходить начали в одно время. А у нас еще и до сих пор многим деревенским мальчишкам, как только они начинают передвигаться своими средствами, родители предоставляют полнейшую свободу движений и действий, и эта свобода остается у человека до самого гроба. Тиша и Гриша, пока Гришу не запрягли в пастухи, от утренней зари до вечерней бегали вместе, причем без штанов, с голыми пузами и только на плечах у них коробились холщовые рубашонки. Чего только не делали два этих друга, чего не переели! Лишь сойдет снег на припеках у придорожных канав и просохнут пешеходные тропки, устремлялись они за деревню искать сладкие стебли хвощей. За хвощами шел березовый сок, потом нежные хрустящие трубки дягиля, а там и кислый щавель поспевал на зеленых лугах. Все лето до самого снега ребятишки кормились на подножном корму, и если для более обеспеченного Тиши это было скорее забавой, то для нищего Гриши было хорошим подспорьем в кормежке. Зимой дело становилось хуже. У обоих не было обутки, только Гриша, когда бабка уходила по миру, босиком по снегу прибегал иногда к своему дружку. И вот пришло то знаменитое лето, с которого началось их соперничество. На Петров день Тише неожиданно сшили штаны. Он неестественно, боком, вышел из ворот, боясь пошевелиться, прошел к дому Краснопевки. Гриша выскочил из ворот, как всегда, с голым пупком, увидел Тишу и обомлел. Потом потрогал холщовую, окрашенную луковой кожурой лямку. Тиша молчал. Гриша еще раз потрогал, штаны были настоящие.

— Дай побегать! — попросил он штанов у Тиши.

Тиша решительно отказался снимать и давать штаны. Тогда Гриша затих, затаился и весь день просидел дома. Его счастливый дружок позднее уже и сам несколько раз предлагал примерить штаны, однако Гриша не разговаривал с ним и залезал на крышу. Тиша на крышу залезать не умел, и на этом закончилось первое соревнование одногодков.

С этого дня вся их жизнь пошла словно по-другому.

…Лампа горела теперь так ярко, что Миронов и сам подумывал, не лопнет ли стекло. Он докурил, надел фуфайку и пошел во двор за дровами для маленькой печки. На улице было не холодно. В безветренной темноте вечера пахло отмякшим снегом. Григорий Ермолаевич прислушался, не едет ли Борька, не урчит ли где машина. Но тишина стояла плотная. Вдруг на снеговой тропке с улицы почуялись чьи-то шаги.

— Хо-ооо! Григорий Ермолаевич! — услышал Миронов голос хромого кладовщика Рохлякова. — Я думал, ты пируешь давно, а ты с дровами обнимаешься. Григорью Ермолаевичу!

Поздоровались.

— А что это ты насчет пировки? — спросил Миронов, поднимаясь с дровами на крыльцо.

— Ну, а как, брат? Я думал, ты давно к племяннику в город укатил. Слыхал — Митька-то женится… Я гляжу — Миронова что-то не видно в деревне. Думаю всё, мужик начал на свадьбе шанпанское глушить.

— Не идет рыба-то в реку? — спросил Миронов и бросил дрова у щитка.

— Да вот поставил две верши, попало вчера три малявки. Рано видать еще.

Рохляков поставил батог, поздоровался с хозяйкой:

— А я Бориса вашего жду, семена должен привезти, дай, думаю, зайду посижу.

Разговор пошел о колхозных делах. Миронов растопил печку, и кладовщик пристроился к печному устью, закурил. Пока Мирониха обряжалась в кути, пришел еще один мужик, вернее, парень, старый холостяк Комиссаров. Задымили в три цигарки. Пока разговаривали о том, у кого напился сегодня председатель, пришла соседка, вдова Людмила, пришла не одна, а с сыном, подростком Юркой.

— Что, Юрко, не женился еще? — спросил Рохляков. Юрка замигал, застеснялся. Ходил он в шестой класс, был конопат и белобрыс и сейчас очень скромно сидел у шкапа.

— А то вон Верка клубная все около вашего дому бегает, — не унимался Рохляков. — Каждый день про тебя спрашивает.

Людмила разговаривала с Миронихой насчет коровы: отелится к женскому дню или не отелится. Комиссаров больше молчал, а другие мужики опять заговорили о рыбе. Жарко и весело горели дрова в печке.

До сих пор с героями нашими не случилось ничего такого особенного. Ну, поужинали, ну, поговорили. А дальше что? Дальше тоже ничего такого потрясающего не будет. Прибежит вскоре еще Верка — крутобедрая, самой первой молодости девка — заведующая клубом, придут ничем покамест незнаменитые трое мальчишек, сын Мироновых Борька приедет глубокой ночью, и они с Рохляковым пойдут разгружать машину. Однако самое главное — пришагает сюда Тиша-Каланча. Сохраняя свое пешинское достоинство, он всегда приходит к Миронову последним. Сейчас, когда уже почти вся деревня собралась у Мироновых, или по-другому у Гриши Драного, в эту минуту Тиша Пешин, наверное, старается спокойно сидеть дома на лавке с газетой в руках. Однако внутри у Тиши, наверняка, все переворачивается от нетерпения. Не жить не быть, а надо идти к Мироновым. Он делает последнее усилие не ходить, подождать еще… и надевает ватный пиджак, которому, как говорил шутник Рохляков, сто годов будет в субботу.

Что же так неудержимо тянет Пешина на люди, к Миронову? Может быть, давняя, с детства, дружба? Чувство соперничества? Своеобразная тяга к вечному мироновскому противодействию? Коллективизм? Наверное, и то, и другое, и третье, и четвертое вместе. Уже вскоре после того запредельного злополучного происшествия со штанами судьба припасла Тише причину для жестокой зависти к Грише Драному. Гриша стал пастухом. Его преимущество над Тишей было явным и долгим. Тиша не мог жить спокойно при виде того, как маленький Гриша ловко лупил по деревянной дощечке, выколачивая хитрую дробь, как гнал коров через деревню и как ломал хвосты непокорным телятам. Так друзья прожили свое детство. И вот здесь фортуна явно повернулась лицом к Тише. Он вырос, превратился в высокого красивого парня, купил бологовку и учился на ней играть, залезая ночью на святках в баню. Таков был чей-то совет: учиться играть ночью в бане, веселить чертей, которые якобы за это помогают быстрей выучиться. Помогли черти или не помогли, однако Тиша через месяц-два уже ходил по волости с бологовкой, и все девки ласково заглядывали ему в глаза, а иные, что посмирнее, опускали ресницы. Мирониха в ту пору была большеглазой, чернобровой, с белой как снег шеей. Тиша поглядывал на нее с особенной настойчивостью, пальцы его летали по кнопкам бологовки чаще и стремительней, когда она в сарафане и в новых высоких полусапожках, в кашемировке да мягких плечах и с толстой темной косой вставала в праздничный круг.