Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл Страница 16

Но, зная, что у нее тяжелая рука, я попросил кюре сохранить все в тайне. В дальнейшем он давал мне все поручения только лично.

Местная учительница, уроженка Лилля и обладательница единственного в деревне пианино, призналась Орелю, что сознательно изъяла из школьной программы по морали всю главу о бережливости и предусмотрительности и заменила ее уроком о великодушии и щедрости.

— Я, мадемуазель, никогда не смогу быть щедрой, — сказала учительнице одна ее восьмилетняя ученица. — Моя мать скряга, а я, чувствую, буду еще скупее, чем она.

Между тем шотландские хайлендеры превращали свои королевские шиллинги в кружки пива и задаривали обеих бережливых девушек расшитыми передничками, всевозможными сластями и открытками с вышитой надписью: «From your soldier boy». Продажей передников и красочных почтовых открыток занимались толстые и деятельные мамаши прекрасных фламандок.

— Ах, месье, — сказал однажды полковник Брэмбл. — До войны у нас говорили: «О, эта фривольная Франция!» Теперь будут говорить иначе: «О, эта суровая и мудрая Франция!»

— Да, — поддержал его доктор. — Народ Франции жесток и суров к себе самому. Я начинаю понимать того боша, который как-то сказал: «Настоящий мужчина не стремится к счастью. Только англичанин мечтает о нем». Крестьяне вашего Севера наделены какой-то удивительной волей к аскетизму.

— Месье, — сказал падре, — доводилось ли вам, еще до войны, видеть у нас француза из мюзик-холла, этакого невысокого человечка с черной бородкой, который непрерывно жестикулирует и разглагольствует?.. И знаете, месье, я был убежден, что вот это, мол, и есть настоящий француз. И, уверяю вас, тогда я даже и представить бы себе не мог вот таких набожных и трудолюбивых деревенских жителей.

— Мне нравится наблюдать их воскресным утром, — сказал майор, — когда с началом перезвона колоколов все они выходят из своих жилищ и идут в церковь к обедне, словно на спектакль в театр. Старики, дети, женщины… Ах, месье, и почему только вы не рассказывали нам обо всем этом до войны?

— А потому, — ответил Орель, — что мы и сами не знали этого.

XII

Пояс Ориона[60] поднялся еще выше в зимнее небо. Мороз сковал грязь на дорогах. С каждым днем усиливался поток всякой домашней выпечки и разноцветных открыток, доставляемых грузовиками полевой почты. Рождество напомнило и дивизии, и деревне всю прелесть и сладость жизни.

Орель и падре долго занимались приготовлениями к рождественскому ужину. Падре приобрел у одного из фермеров индейку, достойную королевского стола. Орель ходил из дома в дом в поисках шалфея и каштанов. Паркер занялся кулинарией: ему хотелось собственноручно приготовить какой-то особенный салат, которым он очень гордился, хотя полковник довольно долго и весьма недоверчиво наблюдал за его действиями. А доктора О’Грэйди вместе с Орелем откомандировали в Байель для закупки шампанского. Доктор настоял на дегустации нескольких различных марок и, изрядно охмелев, на обратном пути высказал ряд неожиданных тезисов о смысле жизни.

В конце ужина ему разрешили пригласить в офицерскую столовую обеих своих приятельниц, Берту и Люси, на бокал шампанского, и, когда они появились в своих воскресных платьях, полковник тотчас же проиграл на скорости 61 вальс «Судьба». Ординарцы укрепили над дверью большую связку веток вечнозеленой омелы, и девушки простодушно спросили, существует ли в Англии обычай целоваться под рождественской омелой?

— Ну конечно же! Есть у нас такой обычай! — радостно воскликнул доктор.

И, заложив руки за спину, он кончиками губ запечатлел поцелуй на щечке, подставленной ему Бертой. Паркер, столь же робкий, как и доктор, проделал то же самое в отношении красавицы Люси, а Орель, дабы не посрамить честь французского мужчины, нежно поцеловал и ту и другую.

— А это, знаете ли, совсем недурно, мадемуазель, — взволнованно вымолвил маленький доктор.

— Да, — со вздохом ответила Люси, — по мне — так пусть Рождество будет каждый день.

— Но почему так часто? — спросил доктор.

— Вы и не представляете, как мы будем тосковать после войны! — вмешалась Берта. — То есть когда вы все уедете. Прежде мы ни о чем таком и не думали… никого не замечали… просто работали… ничего другого не знали. А теперь без ваших в деревне станет совсем пусто… Мы с сестрой не останемся здесь: уедем в Париж или в Лондон…

— О, это и в самом деле печально, — сказал доктор.

— Да нет же! Ничего печального! — возразил Орель. — Вы просто-напросто выйдете замуж. Пойдете за богатых фермеров, будете по горло заняты своей скотиной и курами, а нас всех забудете.

— Выйти замуж!.. Легко сказать… — заметила Берта. — Но ведь для этого нужны двое… Если на всех девушек не хватит молодых людей, то мы с Люси очень даже можем остаться старыми девами.

— Тогда каждый мужчина возьмет себе по нескольку жен, — сказал Орель, — и вам будет намного спокойнее… С одним-единственным мужем на двоих каждая из вас будет вдвое меньше хлопотать по хозяйству…

— Не думаю, чтобы мне это понравилось… — деликатно проговорила Люси.

Но падре, которому доктор предательски перевел эти циничные разглагольствования, возмущенно запротестовал.

— Вам, падре, конечно, пристало критиковать многоженство, — сказал доктор. — Но перечитайте-ка свою Библию. Что вы скажете о почтенном Лабене, продавшем обеих своих дочерей какому-то мужчине? Они договорились об оплате в рассрочку — ежемесячные взносы в течение четырнадцати лет. В придачу к девушкам покупатель получил в виде премии еще и двух служанок.

— Я не несу ответственности за действия какого-то сомнительного патриарха, — возразил падре. — Лабен не внушает мне никакой симпатии.

— И мне не внушает, — согласился Орель. — Больше того, это вызывает во мне глубокое отвращение, но скорее в силу применяемых им матримониальных методов, нежели из-за самого факта многоженства, вполне естественного для его племени. Да и вообще, стоит ли относить к проблемам морали вопрос о числе жен, приданных одному и тому же мужчине? По-моему, тут дело просто в арифметике. Если на свете живет примерно столько же женщин, сколько мужчин, то моногамия напрашивается сама по себе. Если же по какой-либо причине женщины по своей численности значительно превосходят противоположный пол, то тогда полигамия, пожалуй, только лишь помогает всеобщему счастью.

Обе девушки, для которых этот разговор был менее понятен, чем исковерканные обрывки французских слов, произносимые каким-нибудь «томми» во время «променада», подошли к полковнику, и тот, по-отечески пробормотав что-то ласковое, достал для них из алого конверта пластинку Карузо.

— У вас, Орель, совершенно ложные представления о психологии животных, — сказал доктор. — Если бы вы наблюдали природу, то, напротив, узнали бы, что вопрос о количестве спутниц жизни — отнюдь не арифметический вопрос. У двоюродных матерей и отцов на десять самок рождается один самец. Однако при этой степени родства никакой полигамии нет: девять из подобных самок умирают девственницами. Между прочим, именно они почему-то особенно раздражают нас. В общем, можно заключить, что безбрачие порождает свирепость как среди насекомых, так и среди женщин.

— А вот мне встречались очаровательные старые девы, — заметил Орель.

— Что вы об этом можете знать? — сказал доктор. — Но как бы то ни было, число супругов колеблется в зависимости от способов пропитания данного вида. Кролики, турки, бараны, артисты, вообще все травоядные — полигамны; лисицы, англичане, волки, банкиры, вообще все плотоядные — моногамны. Это определяется трудностями, с которыми сталкивается плотоядный зверь при выращивании своих малышей, покуда те еще недостаточно окрепли, чтобы самим убивать добычу. Что же касается полиандрии, то она утверждается только в таких жалких странах, как, скажем, Тибет, где несколько мужчин вынуждены объединять свои усилия, чтобы прокормить одну-единственную жену и ее потомство…

Завывания Карузо на добрую минуту полностью исключили возможность какого бы то ни было разговора. Затем Орель обратился к Люси:

— Может, другим девушкам вашей деревни действительно будет трудно найти себе мужей. Но ваша сестра и вы можете быть совершенно спокойны на этот счет: вы самые красивые из всех, а ваш отец, по-видимому, станет здесь самым богатым и даст за каждой из вас солидное приданое!

— Это да… Но, быть может, нас возьмут именно ради наших денег, — тихо проговорила скромная Берта.

— Очень уж неохота стать чьей-то женой только благодаря отцовской мошне, — заявила Люси.

— Странное вы создание! — сказал доктор. — Вам, видите ли, хочется, чтобы вас любили за приятные черты вашего личика, иными словами, за определенное расположение в пространстве, согласно законам Менделя о наследственности, белковых и жировых молекул, но вам кажется отвратительным быть любимой за ваше состояние, возникновению которого вы же сами и способствовали своим личным трудом и добродетелями домовитой хозяйки.