Владислав Ванчура - Пекарь Ян Маргоул Страница 16

Ян отвел налитые кровью глаза от огня и, увидев, что мальчик задремал, поднял его и понес на кровать, забыв все, о чем говорил. Когда настала ночь и родители готовились ко сну, Ян, снимая фартук, сказал Йозефине:

Сегодня Ян Йозеф сказал, что хочет быть пекарем, по я этого не допущу, Йозефина, поверь, никогда. мне было бы совестно оставить его в той же луже, в какую сел я сам.

Что ты хочешь сделать? — спросила жена, и Ян, в порыве своей сумасбродной веры, ответил:

— Хочу, чтоб он зарабатывал свои хлеб другим способом: не будет он ни рабочим в пекарне, ни мастером, ни мельником. А пойдет в латинскую школу. Поступит в гимназию!

Сердце Яна ширилось и, переполненное голосами, раскрылось в великом слове:

— Он выбьется в господа!

Я знаю, кем он будет, и не о том речь, — возразила Йозефина. — Будет рабочим, вот и все.

А я тебе говорю, — настаивал Ян, — Ян Йозеф пойдет учиться в латинскую школу и станет кем захочет.

Я тоже хочу, чтоб он учился, в конце концов и закон обязывает посещать школу до четырнадцати лет, но я не верю в твои надежды.

Ян не ответил; он опять почувствовал лучезарное опьянение, и когда поднял голову, которую опустил было на руки, то посмотрел на жену глазами, ослепленными блеском мечты.

Йозефина встала и, подойдя к нему, проговорила внятно и твердо, будто врезая слова в медь:

— Он будет поденщиком.

Этого-то я и боюсь, — возразил Ян. — Но он не будет поденщиком, учитель говорит, что он способен к учению ничуть не меньше других.

Ну ладно, — согласилась Йозефина. — Попытаем этого неверного счастья, коли ты так в него веришь.

За окном переливался блестками снег, и когда они погасили лампу, мертвенный луч месяца коснулся спящих. То была первая ночь Франтишека на кладбище. Хоть бы ворон прокаркал на ограде или в покойницкой глухо стукнули кости… Но нет, нигде ни звука, и мороз падает из звездных миров. О, неподвижное поле, буря времени, бескрайние горнила пространства! Однажды осиротевшее дитя царапало булавкой землю, по могила была пуста и пусто было небо.

Но будем мерить эти ужасы малыми часами, их смастерил безумный часовщик, вколачивая в них относительные истины. В шесть утра пространство опадет, как парус без ветра, и время сползет в рабочий день. Вокруг работников вновь будут стены мастерских, и Бенешов, и Надельготы. Звезды исчезнут, и мертвецы исчезнут, ибо раздастся перестук молотов, и застучит мельница, и поднимется опара, чтоб была у нас еда.

Ночь минула — день наступил.

Ян встал, оделся и, уложив хлеб в тележку, сказал жене:

— Схожу-ка я в Бенешов, спрошу, нет ли какой работы, — может, вернусь не с пустыми руками.

— Ступай; а если приедет мельник, что ему сказать?

— Скажи ему, пускай ищет другого поденщика, скажи, что я последний раз повез хлеб.

Ян взял сбрую, кликнул собак, запряг их и двинулся в путь. Собаки проваливались в снег, по делать нечего, надо идти. Дои и Боско тянули сани, не подымая морд. Мост уже починили, под ним, съедая снег и лед, просачивался ручей; на снегу виднелось множество звериных следов, но Дон и Боско не обращали на них внимания. К семи часам добрались до первой деревни, и пекарь стал прощаться:

Больше я к вам не буду ездить, пани, не поладили мы с мельником, и я уезжаю из Надельгот.

Вот как, — отозвалась лавочница, обнажая единственный зуб. — Но не могу же я покупать бог знает какой хлеб, выпеченный как попало мальчишкой подмастерьем, — передайте это вашему мельнику, Маргоул. Мои денежки хороши, так пусть подумает, прежде чем делать глупости.

— Я больше не увижу мельника, — сказал Маргоул. Старушка дала волю языку, защищая Яна, поскольку враг был далеко.

Прощайте, — сказал Ян. — Что же вы не пришли на похороны Франтишека? Или не знали?

Стара я выходить из дому по такой непогоде, — ответила лавочница. — Ну что ж, Ян, коли будете поблизости, заходите.

Спасибо, — промолвил Ян; ее взволнованные слова обрадовали его, и он поспешил тронуться дальше вдоль заснеженных заборов. И всякий раз, встречая знакомых, повторял:

Я уезжаю из Надельгот. Нынче последний раз развожу хлебушко.

Оживленный духом деятельности, который впервые за пять лет вступил твердой ногой в Надельготы, Ян смеялся, и лицо его не отвечало обстоятельствам; всем, кто его видел, казалось, что этот старый и в то же время юный малый, видно, хлебнул липшего.

Ян вернулся домой, так и не спросив нигде насчет работы, и теперь не знал, что сказать Йозефине. Он сделал все, что мог, перетолковав свою ссору с мельником таким образом, чтоб уязвить того, кто не мог его слышать.

Хорошенько потянувшись после трудного пути, Ян снова мог избирать мысленно любой материк, любой город и дом.

«Брошу я Надельготы, пропади здесь все пропадом. Йозефина, Ян Йозеф и я уедем отсюда».

Ян подошел к инструментам, составленным вместе, словно воинское оружие.

«Да, поубавится спеси у боусовского вояки, как найдет он надельготскую мельницу пустой, а я порадуюсь. Как он мне, так и я ему; придет сюда кто-нибудь после меня, начнет разбазаривать его зерно и муку — разорится богач мельник, бросит свой дом, когда добро его разворуют да растащат!»

Самого себя Ян видел покрытым славой после жаркого боя, происшедшего отнюдь не в действительности, а только в его воображении, в то время как засовы нужды задвинулись за ним навсегда, ибо в нем не было разума. В мечтах своих Ян блуждал, подыскивая ответ мельнику, когда тот опять явится. Но на другой день, когда Немцева бричка остановилась в Надельготах, Ян словно онемел, а мельник закричал:

— Проваливай, Маргоул! Сказано тебе было выкатываться! Ты слишком долго прожил в утробе этой мельницы, слишком долго жрал из ее запасов, и я теперь выблевываю тебя! Убирайся! Тебя заждалась лачуга нищего и товарищи на дорогах! Ну, поворачивайся, собирай вонючие пожитки и уезжай со своими собаками!

Тут все вихри и волны слов хлынули у Яна с языка, и он выложил мельнику все припасенные ответы, и все-таки последнее слово осталось за Немцем.

— Я беру ключ, — сказал он, вынув ключ из скважины. — В три часа вернусь и запру дом. Нынче же здесь будет жить другой, а тебе, Маргоул, ночевать на перекрестке!

Тьма — вот образ безнадежной и неизбывной нищеты, и Ян видел, как она клубится, настигая его тележку. Немец не вернулся в три часа, но Ян не стал его ждать; кое-что из обстановки спрятали в сараях у надельготских мужиков, постели и одежду повезли на собаках в Бенешов. Мельница опустела. Йозефина с Яном несли узлы, Ян Йозеф ехал на тележке.

Через пять лет, — промолвил Ян, — от надельготской мельницы останутся одни камни, молодой дубок прорастет в мукомольне, и все строение обратится в лесной пригорок. Поднимется на том месте холмик, и все зарастет лесом.

Йозефина шла молча. По обе стороны дороги сгущалась ночь, они двигались между двух рядов деревьев, как насекомые между стеблей травы, и гнев Яна взблескивал огоньками светлячков.

Наконец добрались. На базарной площади у окраины города был постоялый двор, ветхий, заплеванный ночующими здесь торговцами. Фонарь в зеленом кольце ронял тусклый свет, стекавший по стене. Надпись стерлась, дверь была заперта. Но путники подошли к этому постоялому двору, и Ян постучал. Ждали долго, пока тишина не возвратилась на свое место.

Сейчас поди не больше восьми часов, — сказал Ян.

Уже поздно, — ответила Йозефина; и тут их объял страх, и они принялись изо всех сил колотить в дверь. Наконец в доме что-то шевельнулось.

Эй, хозяин!

Ну, чего вам? — отозвался голос за дверью.

Пустите переночевать.

Хозяин появился на пороге, подняв над головою потайной фонарь.

— А, это ты, Маргоул! — сказал он.

Ян отпряг собак и втащил тележку в сени.

— В этой гостинице мы будем спать, как дома, — сказал он, входя в распивочную.

Йозефина стала разбирать постели.

Перины у вас свои, так что вам нужны только тюфяки, вот они; и думаю, не много будет, коли я спрошу за ночлег шестьдесят крейцеров. Куда денем собак, Маргоул?

На дворе холодно, — ответил Ян. — Может, разрешите оставить их в комнате?

Что ж, вы здесь одни, пускай остаются, — решил хозяин.

Йозефина приготовила жалкие постели, и все уснули. Утром Ян, не зная, с чего начать, пошел к Рудде.

— Мы вернулись, — сказал он, — остановились пока «У госпиталя». Первую ночь спали хорошо, но все-таки нельзя нам долго там оставаться.

Зашевелился нос у продавца содовой, за ним и вся голова. Рудда сказал:

О чем ты думал, Ян, покидая Надельготы? Я очень хотел, чтоб ты вернулся, Ян, но не таким образом. — Помолчав, он спросил: — Сколько у тебя денег?

Три гульдена.

Так вот: береги эти деньги, не трать их зря, держи крепко!

С этими словами продавец содовой вышел из своей норы.