Николай Лейкин - Вне рутины Страница 16

— Присядьте, многоуважаемая, отдохните. Гдѣ вамъ получше-то устроиться? Не прикажете-ли на диванчикѣ? Здѣсь будетъ поудобнѣе, — суетился Іерихонскій, усаживая Манефу Мартыновну.

Та сѣла на диванъ, Іерихонскій помѣстился противъ нея, но сидѣли они не долго. Перекинувшись нѣсколькими словами о здоровьѣ Софьи Николаевны и расточивъ по поводу ея нѣсколько комплиментовъ, Іерихонскій предложилъ:

— Можетъ быть желаете осмотрѣть всю мою квартиру, чтобъ имѣть понятіе о скромномъ убѣжищѣ вдовца?

— Даже очень пріятно, Антіохъ Захарычъ, — дала отвѣтъ Манефа Мартыновна. — Вѣдь вы нашъ самый ближайшій сосѣдъ. Насъ раздѣляютъ только нашъ потолокъ и вашъ полъ.

— Полъ-аршина. Я всего въ полу-аршинѣ живу отъ васъ, — засмѣялся Іерихонскій. — Такъ вотъ пожалуйте. Расположеніе квартиры совершенно такое-же, какъ у васъ. Вотъ это моя спальня.

— И у меня съ Соняшей тутъ-же спальня.

Они стояли въ комнатѣ, разгороженной довольно уже потертой и полинявшей коричневой съ желтымъ драпировкой, съ такой-же мягкой мебелью, съ большой орѣховаго дерева божницей въ углу, сплошь увѣшанной и уставленной иконами въ серебряныхъ окладахъ, передъ которыми теплилась лампадка съ малиновымъ ободкомъ. Въ простѣнкѣ помѣщалась стеклянная горка, на полкахъ которой лежало и стояло столовое и чайное серебро, множество серебряныхъ разнокалиберныхъ солонокъ, стаканчиковъ и, между прочимъ, маленькій серебряный самоваръ и кофейникъ.

— Приданое покойницы, — отрекомендовалъ Іерихонскій, указывая на содержимое божницы и горки. — Она у меня была изъ купеческа города. И постель — приданое, — кивнулъ онъ въ распахнутыя полы драпировки, откуда виднѣлась широчайшая двухспальная кровать, покрытая бѣлымъ тканьевымъ одѣяломъ съ двумя ворохами подушекъ разныхъ величинъ, — овдовѣлъ и не смѣнялъ кровати, — продолжалъ онъ. — Такъ и продолжаю на ней спать.

— Да вѣдь что-жъ, на широкой-то просторнѣе, пріятнѣе, — вставила свое слово Манефа Мартыновна.

Затѣмъ, они перешли въ кабинетъ.

Кабинетъ былъ со старой краснаго дерева мебелью, обитой сафьяномъ. Надъ диваномъ висѣлъ вышитый коверъ съ изображеніемъ старика турка съ трубкой, среди двухъ одалисокъ. Тутъ-же висѣла гитара. Далѣе шли книжныя полки съ томами свода законовъ. У окна стоялъ краснаго-же дерева письменный столъ на шкапикахъ, съ бронзовой чернильницей, изображающей пеликана, осняющаго своими крыльями птенцовъ въ гнѣздѣ и въ то-же время щиплющаго свою грудь. На столѣ горѣла лампа, всѣ письменныя принадлежности находились въ порядкѣ, и лежали счеты съ большими костяжками. Стѣна передъ письменнымъ столомъ была сплошь завѣшана фотографіями въ рамкахъ. Фотографіи эти изображали чиновниковъ въ вицмундирахъ съ крестами на шеяхъ и со звѣздами на фракахъ.

— Мои бывшіе и непосредственные начальники и я самъ въ нѣсколькихъ видахъ, — отрекомендовалъ Іерихонскій. — Здѣсь я во всѣхъ стадіяхъ моего служебнаго развитія и до нынѣшняго чина. Все я-съ… Изволите видѣть, начальникъ и я, далѣе опять начальникъ — и опять я. На память-съ.

— Вижу, вижу. Ахъ, какъ пріятно имѣть такія воспоминанія о себѣ! — восторгалась Манефа Мартыновна. — И какъ у васъ все это въ порядкѣ, аккуратно.

— Порядокъ и аккуратность всегда были присущи мнѣ, многоуважаемая Манефа Мартыновна, и черезъ нихъ я въ люди вышелъ, — похвастался Іерихонскій. — Вотъ здѣсь я въ небольшомъ еще чинѣ съ первымъ крестикомъ Станислава въ петлицѣ.

— Аи здѣсь какъ вы солидны! — похвалила Манефа Мартыновна.

— Я всегда держался солидно и съ достоинствомъ, многоуважаемая… На этомъ портретѣ я уже въ слѣдующемъ чинѣ съ двумя крестами въ петлицѣ — Станиславомъ и Анной. Видите, я тогда баки носилъ, потому что нашъ начальникъ былъ съ баками. Обыкновенно, мы, служаки, всегда подражали нашему ближайшему начальству, — разсказывалъ Іерихонскій.

— Да такъ и слѣдуетъ, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.

Іерихонскій вдохновился.

— Вотъ и волосы на головѣ подлиннѣе, а не подъ гребенку, — продолжалъ онъ. — Нашъ начальникъ имѣлъ тогда привычку носить нѣсколько длинные волосы и былъ немного либералъ. Ну, понятно, и мы… хе-хе-хе. А вотъ тутъ я ужъ, такъ сказать, въ штабъ-офицерскихъ чинахъ. Первый портретъ — надворный совѣтникъ и со Станиславомъ на шеѣ. Второй — въ чинѣ коллежскаго совѣтника и съ анненскимъ крестомъ на шеѣ и здѣсь уже безъ бакъ. Назначенъ былъ новый начальникъ и бакъ не носилъ. А вотъ портретъ, гдѣ я ужъ статскій совѣтникъ, съ Владиміромъ въ петлицѣ и у меня, кромѣ русскихъ орденовъ, два иностранные ордена. Здѣсь на портретѣ я уже снялся во весь ростъ въ мундирѣ, въ присущихъ мнѣ по формѣ бѣлыхъ панталонахъ и съ треуголкой съ плюмажемъ. Съ чина коллежскаго совѣтника бакъ я уже такъ и не носилъ. Было у насъ начальство и съ длинными волосами, но Богъ послалъ мнѣ лысину и я ужъ не могъ отращивать волосъ.

Іерихонскій разсказывалъ и освѣщалъ каждый портретъ свѣчей, которую держалъ въ рукѣ.

— Прекрасно, прекрасно… — умилялась Манефа Мартыновна передъ портретомъ его въ мундирѣ. — Здѣсь ужъ вы прямо сановникомъ выглядите.

— Да вѣдь и на самомъ дѣлѣ сановникъ, — прищелкнулъ онъ языкомъ. — Вы знаете, какой у меня тутъ орденъ на шеѣ? Вѣдь это, многоуважаемая, Владиміръ. Да-съ…

Далѣе Іерихонскій перевелъ Манефу Мартыновну въ столовую. Въ столовой уже былъ накрытъ столъ для чаепитія, стояли закуски и цѣлая батарея бутылокъ, окруженная блюдечками съ вареньемъ, по самовара еще не было. Эта комната ничѣмъ особеннымъ не отличалась, кромѣ того, что на буфетѣ стояли четыре самовара разныхъ калибровъ.

— Тоже приданое покойной жены, — отрекомендовалъ онъ. — Желаете кухню посмотрѣть?

— Да отчего-же… Я все любуюсь, въ какомъ у васъ все порядкѣ, - отвѣчала Манефа Мартыновна. — Вѣдь вотъ вы и вдовый человѣкъ, большой чиновникъ, кажись, вамъ должно-бы ужъ быть и не до этого…

— А я люблю-съ. Я все самъ… Даже провизію иногда закупаю самъ.

— Удивительно! — шептала Манефа Мартыновна.

Была показана и кухня. Въ кухнѣ на полкахъ горѣло жаромъ много хорошо вычищенной мѣдной посуды, высились кофейная мельница, ступка и большой рыбный котелъ.

Въ кухнѣ встрѣтили ихъ кухарка Дарья и ея сожитель Семенъ, косматый, красноносый сѣдой бакенбардистъ въ черномъ сюртукѣ и нитяныхъ перчаткахъ, находящійся при Іерихонскомъ въ качествѣ лакея.

— Здравствуйте, барынька Манефа Мартыновна, — заговорила Дарья. — Наконецъ-то дождались мы васъ, матушка. А генералъ нашъ то и дѣло…

Но тутъ Іерихонскій бросилъ на нее строгій взглядъ, сдѣлавъ жестъ, и она замолчала.

— Прикажете самоваръ подавать, ваше превосходительство? — спросилъ Семенъ, когда они уходили изъ кухни.

— Подавай. Теперь можешь.

Но передъ тѣмъ чтобы вести Манефу Мартыновпу въ столовую, Іерихонскій привелъ ее еще въ комнату и сказалъ:

— А вотъ тутъ у меня прислуга.

На самомъ дѣлѣ прежде всего бросился здѣсь въ глаза большой столъ, а на немъ цѣлый рядъ деревянныхъ колодокъ съ надѣтыми на нихъ ярко начищенными сапогами Іерихонскаго и затѣмъ до десятка разныхъ птицъ въ клѣткахъ.

— Здѣсь у меня чижи, соловьи и синицы, — сказалъ Іерихонскій. — Здѣсь у меня и канарейки выводятъ своихъ птенцовъ. Два кенора висятъ въ клѣткахъ въ столовой, а тутъ семьи. Очень ужъ сорятъ въ чистыхъ комнатахъ, такъ здѣсь держу. Люблю сихъ пернатыхъ и по утрамъ всегда удѣляю имъ свой досугъ, — произнесъ онъ съ чувствомъ. — Съ ногтей юности люблю птицъ.

Покончивъ осмотръ квартиры, они уже сидѣли въ столовой около самовара.

ХХ

— Вотъ какъ живетъ скромный вдовецъ, представшій нынѣ на судъ передъ вашей милѣйшей дочкой Софьей Николаевной! — произнесъ Іерихонскій послѣ того, когда уже налилъ чаю Манефѣ Мартыновнѣ и предложилъ ей трехъ сортовъ варенья и разнаго печенья. — Предсталъ на судъ и съ нетерпѣніемъ ждетъ своей участи, — прибавилъ онъ, отхлебнулъ изъ своего стакана ложечку чая и спросилъ: — Когда-же, глубокочтимая Манефа Мартыновна, когда-же?.. Когда разрѣшатъ мнѣ выслушать мой приговоръ?

Онъ пристально посмотрѣлъ на нее сквозь золотые очки.

— Теперь ужъ скоро, Антіохъ Захарычъ, скоро, — отвѣчала она. — Я ужъ подготовила Соняшу. Мнѣ кажется, завтра вечеромъ мы пришлемъ вамъ извѣщеніе, когда и въ какой часъ вамъ пожаловать къ намъ.

— О, давай Богъ! — вздохнулъ Іерихонскій и опять задалъ вопросъ:- Могу я узнать — отвѣта на мое предложеніе можно будетъ ожидать въ благопріятномъ смыслѣ?

— Вотъ видите-ли… Кажется, Соняша предъявитъ вамъ кое-какія свои требованія, и если вы будете согласны принять ихъ, то и она…

— Понимаю-съ, понимаю-съ! И даже знаю, что колеблетъ Софью Николаевну! — воскликнулъ Іерихонскій. — Скушайте, многоуважаемая, вотъ этотъ кусочекъ, это ромная баба, — перебилъ онъ себя, подставляя Манефѣ Мартыновнѣ тарелочку съ печеньемъ, и продолжалъ:- Отлично понимаю, что ее заставляетъ задумываться. Я вѣдь изрядно пожилъ на свѣтѣ, догадываюсь и иду навстрѣчу, чтобы разсѣять недоразумѣнія. Мы живемъ на одной лѣстницѣ… Тутъ слухи, неизбѣжныя сплетни… Очевидно дѣло идетъ о повивальной бабкѣ Розаліи Сброжской? — сказалъ онъ, понизивъ голосъ.