Ванда Василевская - Земля в ярме Страница 16

Анна в смущении торопливо застегивала блузку на шее.

— Спасибо вам… Но зачем? Что я вам…

— Берите, берите, у нас хватит, а у вас ведь небось не густо, пригодится. Хорошее мясо, жирное.

— Спаси вас бог. Отплачу когда-нибудь.

— И-и, что там за счеты! Человек человеку не волк…

— Бывает, что и волк… — тихо ответила Анна.

— Ну, у нас в деревне не так уж плохо, — тянула Агнешка. Ее жгло любопытство, куда запрятался Янович и что бы он сказал, если бы она его заметила, если бы ему пришлось столкнуться с ней лицом к лицу. Но Анна не спешила приглашать гостью, не подставляла табуретку. Она явно ждала, чтобы та ушла, и едва сдерживала нетерпение. И когда Агнешка собралась, наконец, уходить, она не удерживала ее даже ради приличия.

— Поздно уже, пора идти. К нам ночью даже страшно лесом ходить.

— Невелик ведь лесок-то!

— Мало ли что невелик, а люди всякое говорят. Ну, оставайтесь с богом.

— Идите с богом. Спасибо вам за все.

— Не за что, не за что, — заканчивала Агнешка уже за дверью, потому что Анна шла за ней по пятам, словно стараясь поскорей выпроводить ее из избы. И Агнешка лишь во дворе вспомнила, что не спросила про ребенка, даже не взглянула на него, хотя там же стояла колыбелька, — наверно, еще та самая, подаренная старостихой, — и ребенок спал в ней, прикрытый каким-то тряпьем.

Все ее внимание поглотил Янович. Она торопливо шла домой, жалея, что на улице уже никого не видно, — очень уж хотелось рассказать бабам, кого она видела у Анны. Она была так погружена в свои мысли, что забыла даже перекреститься на мостике, под которым водилась нечистая сила, и не успела оглянуться, как уже очутилась дома. Матус лежал на кровати — точно так же, как Янович у Анны, только что папироской не дымил.

— Знаешь что? К этой Анне ходит Янович.

— Э, бабьи сплетни…

— Бабьи сплетни? Да я своими глазами видела!

— Что ты видела?

— А Яновича. Иду я, значит, по двору к этому сарайчику, гляжу, в окне свет. Не спит еще, думаю. Подхожу это к окну — смотрю, Янович на кровати лежит, папироску курит, а она возле него сидит, кофта расстегнута, а сама смеется, будто ее кто подмышками щекочет!

— Ну и что?

— Ну и ничего. Постучала я, так она насилу открыла. Я мясо отдала и скорей назад. Она меня и в избу не пустила, а он куда-то спрятался, так что я и не видела, но папиросу курил, потому дымом пахло.

Матус сплюнул на пол.

— А зачем же ты этакой стерве мясо оставила? Стерва и есть стерва, надо было повернуться да уйти.

— Раз уж я пошла…

— Ну и что, что пошла? Как пошла, так бы и вернулась. Видно, знали бабы, что говорили… И как только староста ее из деревни не выживет…

— А чего ему выживать? А сам-то ты нешто не велел мне мясо нести? Да и не беспокойся, уж Янович не даст ее в обиду. Уж он ей, наверно, помогает, носит все, угождает…

— Есть из чего.

— Как не быть? Да ведь все это детям полагается, а не ему. Любопытно, знают об этом Казимир или хоть и Юлька?

— Узнают.

— Крику будет!

— По правде сказать, так ведь все старик заработал, а не они. Так что и запретить ему они никакого права не имеют.

— Как, для этакой лахудры из дому выносить? Хоть бы для кого путного, а то… А старуха лежит, ни о чем не знает… Что только на свете делается! Женатый ведь мужик…

— Ну, как сказать? И женатый и вроде как не женатый… Старуха-то лежит, как колода, сколько лет!

— Лет десять будет… Или нет? Ну да, десять, а то и больше!

— Вот видишь.

— И что с того? Жена все-таки есть! А у него уж башка поседела, мог бы и не бегать за бабами. А она-то! Ни стыда, ни совести!

— Уж раз байстрюка родила, так какой от нее совести ждать!

— Один срам! А кабы тогда староста со старостихой не заступились, так бы и пошла себе куда подальше.

— Ну, прогнать ее тоже нельзя было…

— Ишь ты, может, она и тебе понравилась?

— Ты что, белены объелась, что ли?

— Знаю я вас, все вы хороши! Лишь бы не дома, так уже и вкусно! Может, и ты бы к ней побежал, кабы она захотела.

— А чего ж ей не хотеть? Небось я помоложе Яновича! — подшутил он.

Агнешка вскочила как ошпаренная.

— Смотри-ка на него! Помоложе! Зато нищий, понимаешь, нищий! Нешто ты можешь носить ей конфеты из лавки, или колбасу, или шоколад! Как бы не так! Для ребенка нет, а не то что…

— Не ори, Владека разбудишь.

— И пусть проснется, пусть знает, какой у него отец! Лахудры тебе захотелось, законная жена надоела! Ну и беги, беги со всех ног с Яновичем за потаскуху драться!

Он приподнялся на локте и с удивлением смотрел на жену.

— Да ты и впрямь белены объелась? Что на тебя нашло? Я бабу и в глаза не видел и не разговаривал с ней никогда, а эта…

— А кто мне велел мясо ей нести, кто меня заставил ночью бежать, лишь бы она жирно поела? Может, не ты, а? Я сразу смекнула, еще и Яновича там не видела, что это за птичка и что там у вас с ней!

— Это у кого же?

— А у вас, у мужиков! Ты, баба, только поворачивайся, работай так, что чуть ногти с пальцев не сойдут, а вам хоть бы что! Только бы на баб заглядываться!

— Закрой рот, а то как тресну!

— Что ж, бей, бей! Пусть уж так оно и будет, пусть будет! Бей!

Он плюнул и повернулся к стене.

— Ни на грош в тебе ума нет. Ложись спать, ночь уже.

Она еще долго ворчала, прежде чем улеглась на шуршащую солому. Лежа, она долго шептала молитвы, но ей мешало воспоминание о белой, откинутой назад шее Анны, о ее воркующем, беззаботном смехе.

V

Мерно плескало весло. Захарчук еще раз проверил шесты вентерей. Все оказались на месте, ровно вбитые в ил. Он с трудом протолкнул лодку сквозь чащу резака.

— Еще на том конце, тато!

Он не ответил, всматриваясь в посеревшее вдруг небо.

— Дождь будет, что ли?

Теплый легкий ветерок заколыхал тростник. И маленький Захарчук вдруг заметил, что на всей поверхности озера исчезли, куда-то попрятались белые чашечки водяных лилий, которых тут всегда была уйма.

— Тато, гляньте!

— Вижу. Они уж со вчерашнего дня так.

Мальчик перегнулся и смотрел в воду. Да, они были там. Плотно сомкнувшиеся зеленые чашечки, укрывшиеся под зеленым покровом плоских листьев, втянутые змеевидными стеблями в воду, притаились в ожидании чего-то, что вот-вот должно наступить.

И вот налетел сильный, стремительный ветер. Он несся низко, над самой водой, — верхушки ольх и верб на берегу даже и не шелохнулись. Мчался во всю ширь озера с шелестом, хрустом, шумом тростника, татарника, колючего резака, захлестнутых его предательским арканом. Коварный ветер ворвался под листья белых лилий, с силой отрывая их от воды, к которой они прильнули плашмя. И они не могли противостоять его силе, завернулись, обнаружив свою розовато-синюю изнанку. Озеро все ощетинилось листьями, взъерошилось.

— Живей, вон там высадимся, — командовал Захарчук. Мальчонка высунул язык и стремительно греб к зеленому заливу, над которым нависали огромные серебристые вербы.

А ветер стихал на миг и налетал с новой силой. Потом он уже не прекращался, дуя низом, ожесточенно, упорно. Тростник так и пригнулся к воде, листья белых лилий повернулись на бок и торчали ребром, вода приняла стальной оттенок.

— Беда идет, — сказал Захарчук. Но тут лодка уткнулась в берег, нос ее зашуршал по чисто промытому песку. Они выскочили и с трудом вытащили лодку на поросший чебрецом и золототысячником склон, спускающийся к самой воде.

На мгновение утихло. А потом снова завыл ветер, страшный, необузданный. Пригнулись ольхи, тучей понеслась сорванная листва, заскрипели старые, перекрученные стволы. Стало почти темно.

— Побежим к Радзюку. Беги под деревьями.

Мальчик заработал ногами, изо всех сил поспешая за отцом. Ноги путались в высокой траве, в душистых стеблях, не успевших еще остыть после утренней жары. Белели и желтели медуницы, целыми полянками краснела гвоздика, хлестала по босым ногам скабиоза. На бегу мальчик заметил уже совсем красную землянику — сколько ее тут было! Но когда он хотел наклониться, вдруг загремело, и молния ударила так близко, что оба подпрыгнули. И в тот же миг крупные редкие капли дождя упали, относимые в сторону ветром.

— Скорей! Скорей!

Запыхавшись, добежали они до зеленой чащи вокруг радзюковой избы, вскочили в узкий низкий коридор калин, густо оплетенных хмелем.

В кустах радзюковы девчата бились с коровой, которая ни за что не хотела выйти на открытое место. Они тащили ее за рога, за хвост, хлестали по бокам вербовым прутом, но корова уперлась широкими копытами в землю и одуревшими глазами уставилась на что-то, одной ей ведомое. Захарчук зашел сзади и вдруг с криком ударил. Испугавшись, она подпрыгнула и теперь уже легко позволила загнать себя в стойло.

— Родители дома?

— Дома. Где ж им быть? — удивилась Стася, старшая из девчат.