Эмиль Золя - Западня Страница 17

По улице Сен-Дени компания вышла на бульвар. Тут все задержались, пережидая поток экипажей, затем все же отважились сойти на мостовую, которую ливень превратил в поток жидкой грязи. Дождь, полил с новой силой, и пришлось раскрыть зонтики; громадные старомодные зонты качались в руках у мужчин, а женщины шли, подобрав юбки и шлепая по грязи; процессия растянулась через всю улицу, от тротуара до тротуара. Тут два уличных мальчишки заверещали им вслед; стали сбегаться зеваки, лавочники с любопытством выглядывали из окон магазинов. Среди столпившихся прохожих, на сером фоне мокрого бульвара, разряженные пары выделялись яркими пятнами: густо-синее платье Жервезы, цветастое платье г-жи Фоконье, канареечные брюки Боша. Фрак Мадинье с квадратными фалдами и новенький с иголочки сюртук Купо, в которых они торжественно выступали, как люди, вырядившиеся к празднику, казались смешными маскарадными костюмами, а парадный туалет г-жи Лорийе, бахрома на платье г-жи Лера и потрепанная юбка мадемуазель Реманжу поражали разнообразием мод на этой выставке убогой роскоши бедняков. Но больше всего смешили зрителей мужские шляпы, выцветшие старомодные шляпы самых уморительных фасонов, долго хранившиеся в глубине шкафов: высокие, с широким или острым верхом, с нелепыми полями, загнутыми или плоскими, слишком широкими или совсем узкими. И смех еще усилился, когда в конце шествия в виде последнего аттракциона появилась беременная г-жа Годрон в ярко-фиолетовом платье, выставив вперед свой громадный живот. Однако процессия не ускоряла шага, все были довольны, что на них обращают внимание, и от души хохотали в ответ на шутки.

— Глянь-ка! Вот и новобрачная! — закричал один из мальчишек, указывая на г-жу Годрон. — Вот беда! Она проглотила арбуз!

Вся компания прыснула со смеху. Биби Свиной Хрящ обернулся и сказал, что малыш ловко загнул. Г-жа Годрон смеялась громче всех, гордо неся свой живот; это ее ничуть не позорило, напротив — немало дам с завистью косились на нее, они бы не прочь быть такими, как она.

Они вышли на улицу Клери. Потом свернули на улицу Майль. На площади Победы они задержались. У новобрачной на левом ботинке развязался шнурок, и пока она завязывала его возле памятника Людовику XIV, вся компания столпилась у нее за спиной, отпуская шуточки и уверяя, будто она нарочно показывает свои икры. Наконец, пройдя улицу Круа-де-Пти-Шан, они вышли к Лувру.

Господин Мадинье вежливо попросил разрешения стать во главе процессии. Музей очень велик, в нем легко заблудиться, а он хорошо его знает и может показать лучшие места, ведь он часто бывал здесь с одним художником, очень ученым юношей, которому крупная картонажная фабрика заказывала эскизы для коробок. Когда свадебный кортеж вошел в ассирийский отдел, у всех по спине пробежала дрожь. Однако здесь не жарко! В этом зале все равно что в погребе. Они медленно шествовали пара за парой, задрав головы и тараща глаза, мимо каменных гигантов, мимо немых богов из черного мрамора, застывших в торжественной неподвижности, мимо странных чудовищ, полукошек-полуженщин, с мертвенными лицами, заострившимися носами и вспухшими губами. Право же, все эти статуи очень безобразны. В наши дни куда лучше обрабатывают камень. Финикийская надпись их совсем ошеломила: нельзя поверить, чтобы кто-нибудь мог прочесть такие каракули. Но Мадинье уже вышел с г-жой Лорийе на площадку и закричал под гулкими сводами:

— Идите скорей. Все это чепуха… Смотреть надо на втором этаже.

Строгая простота лестницы подействовала на них подавляюще. А при виде величественного швейцара в красном жилете и расшитой золотом ливрее, как будто ожидавшего компанию на площадке, они оробели еще больше. Во Французскую галерею все вошли с почтением, осторожно ступая на цыпочках.

Они шли, не останавливаясь, через длинную анфиладу небольших зал и, ослепленные золотом рам, смотрели на мелькающие перед ними вереницы картин, не успевая их разглядеть. Перед каждой надо было бы простоять целый час, чтобы понять, в чем там дело. Бог мой, какая куча картин! Им и конца не видать! А сколько на них убито деньжищ! Г-н Мадинье вдруг остановился перед «Плотом Медузы» и объяснил сюжет картины. Все застыли молча, пораженные. Когда они двинулись дальше, Бош выразил общее мнение одним словом: шикарно!

В галерее Аполлона компанию особенно восхитил паркет, гладкий, блестевший, как зеркало, так что в нем отражались ножки диванов. Мадемуазель Реманжу зажмурила глаза — ей казалось, что она идет по воде. Все кричали г-же Годрон, чтобы она помнила о своем положении и крепче ставила ногу. Мадинье обратил их внимание на роспись и позолоту потолка, и хоть они чуть не свернули себе шеи, но так ничего и не разобрали. Перед тем как провести общество в Квадратный зал, Мадинье указал рукой на окно и заявил:

— Вот балкон, с которого Карл Девятый стрелял в народ.

Мадинье все время следил, чтобы никто не отставал. Он жестом остановил шествие посреди Квадратного зала.

— Здесь собраны только самые знаменитые картины, — проговорил он вполголоса, словно в церкви.

Все обошли зал кругом. Жервеза спросила, что нарисовано на картине «Брак в Кане Гилилейской»; как глупо, что под картинами нет никаких объяснений. Купо остановился перед Джокондой и нашел, что она похожа на одну из его теток. Бош и Биби Свиной Хрящ искоса поглядывали на голых женщин и хихикали, подталкивая друг друга локтем, — особенно поразили их бедра Антиопы. А в хвосте шествия застыли супруги Годрон: муж разинул рот, жена сложила руки на животе, и оба, растроганные, уставились на Мадонну Мурильо.

Когда все обошли Квадратный зал, Мадинье решил, что его следует осмотреть еще раз, — он, право, того стоит. Мадинье был очень внимателен к г-же Лорийе, из-за ее шелкового платья, и всякий раз, как она задавала вопрос, отвечал очень веско, с большим апломбом. Она заинтересовалась возлюбленной Тициана, находя, что желтые волосы на картине похожи на ее собственные, и Мадинье выдал ее за красавицу Фероньер — любовницу Генриха IV, которую видел в драме, идущей в театре «Амбигю».

Затем свадебное шествие направилось в длинную галерею, где помещались произведения итальянской и фламандской школы. И снова пошли картины, картины без конца: какие-то святые, мужчины и женщины с чужими, непонятными лицами, почерневшие пейзажи, странные пожелтевшие звери, беспорядочное нагромождение людей и вещей; от этого утомительного мелькания красок у всех разболелись головы. Мадинье больше не разговаривал и медленно вел свой кортеж; все следовали за ним в полном порядке, свернув головы набок и вытаращив глаза. Перед взором ошеломленных невежд проходила многовековая история искусств: трогательная простота примитивов, пышность венецианцев, щедрая, полная света живопись голландцев. Но всех гораздо больше занимали живые художники, которые расставили свои мольберты среди публики и, нимало не смущаясь, копировали картины. Особенно поразила их одна пожилая художница — она взгромоздилась на высокую лестницу и толстой кистью малевала бледно-голубое небо на огромном холсте. Вскоре по музею пронесся слух, что в Лувр забрела свадьба, и со всех сторон стали сбегаться художники, фыркая от смеха. Любопытные спешили вперед и усаживались на скамейках, чтобы с удобством рассмотреть шествие, а служители кусали губы, стараясь сохранить серьезность и удержаться от насмешливых замечаний. Между тем компания, устав и утратив почтительность, волочила ноги в подбитых гвоздями башмаках и громко топала каблуками по гулкому паркету. Казалось, будто в пустые, строгие залы ворвалось целое стадо.

Мадинье молчал: он готовил новый эффект. Теперь он направился прямо к «Деревенскому празднику» Рубенса. Тут, по-прежнему молча, он указал на картину, весело подмигнув обществу. Подходя вплотную, дамы краснели и стыдливо отворачивались, слегка взвизгивая. Мужчины удерживали дам, хохоча и отыскивая непристойные подробности.

— Глядите, глядите! — повторял Бош. — За это стоит заплатить. Вот тут один парень блюет. А там другой поливает одуванчики. А этот… Глядите, этот-то что вытворяет… Ну и ну! Хороши, нечего сказать!

— Теперь пошли, — сказал Мадинье, гордый своим успехом. — Тут больше нечего смотреть.

Шествие повернуло назад, снова прошло через Квадратный зал и через галерею Аполлона. Г-жа Лера и мадемуазель Реманжу жаловались, что у них ноги подгибаются от усталости. Но Мадинье хотел показать супругам Лорийе старинные золотые украшения. Это совсем рядом, в маленькой комнате, он найдет ее даже с закрытыми глазами. Однако он сбился с пути и потащил все общество через множество пустынных холодных зал с рядами длинных стеклянных витрин, уставленных бесчисленным количеством разбитых горшков и каких-то маленьких уродцев. Все дрожали от холода и помирали со скуки. Потом, разыскивая выход, они попали в отдел рисунков. И снова начался бесконечный поход: рисункам не было конца, залы следовали за залами, все стены были увешаны какими-то дурацкими картинками под стеклом, в которых не было ничего забавного. Мадинье терял голову, но не хотел признаться, что заблудился, и, увидев лестницу, заставил всех подняться этажом выше. На этот раз они оказались в морском музее и бродили среди моделей пушек и инструментов, среди рельефных карт и похожих на игрушки кораблей. Наконец они заметили еще лестницу вдали, но добрались до нее только через четверть часа. Спустившись вниз, они снова оказались в дебрях рисунков. Тут всех охватило отчаяние, и они пустились через залы наугад, все так же пара за парой, а Мадинье, возглавлявший это шествие, вытирал потный лоб и в бешенстве уверял, будто администрация переставила двери. Сторожа и посетители провожали их удивленными взглядами. За какие-нибудь двадцать минут они вновь обежали и Квадратный зал, и Французскую галерею, и комнаты с длинными витринами, где спали маленькие восточные божки. Они боялись, что им уже никогда не выбраться отсюда. Не чуя ног от усталости, ошалевшая, расстроенная свадьба с грохотом проносилась по залам, а шествие замыкал громадный живот г-жи Годрон.