Арчибалд Кронин - Цитадель Страница 17

- Боюсь, что вам было очень скучно слушать все эти больничные истории.

- Нет, - возразила Кристин, - мне они вовсе не показались скучными.

Оба помолчали. Затем Эндрью снова спросил:

- А Хемсон вам не понравился?

- Не особенно. - Она вдруг повернулась к нему.

Сдержанность ей изменила, глаза сверкали благородным негодованием:

- И такой-то вот, напомаженный, сидит весь вечер и глупо ухмыляется и смеет обращаться с вами покровительственно!

- Покровительственно? - повторил удивленный Эндрью.

Она сердито кивнула головой.

- Он был просто невыносим. "Один парень сообщал мне наилучшее решение вопроса о гонораре". И это сразу после того, как вы ему рассказали о замечательном случае с Имрисом! И еще назвал эту болезнь зобом! Даже я знаю, что это как раз обратное явление. А его предложение направлять к нему пациентов! - Она скривила губы. - Дальше уж некуда! - Она докончила, совсем рассвирепев: - Ох, я едва сдерживалась, так меня злило то, что он считает себя выше вас!

- Не думаю, чтобы он считал себя выше меня, - сказал Эндрью озадаченно. - Правда, он сегодня произвел впечатление человека, занятого только самим собой. И это, может быть, просто такое настроение. Он самый симпатичный человек из всех, кого я знаю. Мы были очень дружны в университете. Вместе зубрили.

- Вероятно, он находил, что вы ему полезны, - бросила Кристин с необычной для нее горечью. - Он подружился с вами для того, чтобы вы ему помогали учиться.

Эндрью огорченно запротестовал:

- Не говорите гадостей о людях, Крис.

- Нет, вы, должно быть, слепы! - вспыхнула она, и злые слезы заблестели у нее на глазах. - Надо быть слепым, чтобы не видеть, что он за человек. И он испортил нам все удовольствие от поездки. Все было отлично, пока он не явился и не начал говорить о себе. А в Викториа-холл был чудный концерт, и мы могли пойти туда! Но мы не попали на концерт, а теперь уже слишком поздно идти куда-нибудь - только он не опоздает на свой идиотский бал!

Они шли до станции на некотором расстоянии друг от друга. В первый раз Эндрью видел Кристин рассерженной. И он тоже сердился - на себя, на Хемсона да и на Кристин. Но ведь она права: вечер испорчен. Теперь, украдкой поглядывая на ее напряженное бледное лицо, он чувствовал, что все вышло прескверно.

Они пришли на станцию. Неожиданно, когда они поднимались на верхнюю платформу, Эндрью увидел на противоположной стороне двух человек, которых узнал сразу: миссис Бремвел и доктора Гэбела. В эту минуту был подан поезд, который шел в Порткоул, на морское побережье. Гэбел и миссис Бремвел сели вместе в этот поезд, улыбаясь друг другу. Раздался свисток паровоза, и поезд отошел. Эндрью овладело вдруг неприятное чувство. Он бегло посмотрел на Кристин, с надеждою, что она не заметила этой пары. Только сегодня утром он встретил Бремвела, и тот, поговорив о хорошей погоде, сообщил, удовлетворенно потирая костлявые руки, что жена уехала на два дня к матери в Шрусбери.

Эндрью стоял молча, опустив голову. Он был так влюблен, что сцена, которой он только что был свидетелем, во всем ее значении мучила его, как физическая боль. Тошно ему стало. Нехватало только такого заключительного аккорда, чтобы завершить тяжелый день. Настроение Эндрью резко изменилось, радость померкла. Он жаждал длинного, ничем не нарушенного разговора с Кристин, жаждал открыть ей душу, уладить эту глупую и пустячную размолвку между ними. А больше всего жаждал быть с ней наедине. Но поезд, шедший в Блэнелли, был битком набит. Им пришлось удовольствоваться местами в вагоне, переполненном шахтерами, которые громко обсуждали подробности футбольного матча.

В Блэнелли приехали поздно, и Кристин казалась очень утомленной. Эндрью был уверен, что она видела миссис Бремвел и Гэбела. Он сейчас не мог говорить с ней. Не оставалось ничего другого, как проводить ее молча до дома миссис Герберт и в унынии пожелать ей доброй ночи.

Х

Было уже около двенадцати часов ночи, когда Эндрью вернулся в "Брингоуэр", но, несмотря на такой поздний час, его ожидал там Джо Морган, расхаживая короткими шагами между запертой амбулаторией и домом. При виде Эндрью широкое лицо бурильщика выразило облегчение.

- Ох, доктор, как хорошо, что вы вернулись! Я тут хожу взад-вперед уже целый час. Моя хозяйка нуждается в вашей помощи - и раньше времени к тому же.

Эндрью, сразу оторванный от размышлений о своих личных делах, попросил Моргана подождать. Он сходил наверх за сумкой, потом они вместе отправились на Блэйнатеррас. Ночь была прохладна и загадочно-спокойна. Всегда такой впечатлительный, Эндрью теперь ощущал лишь какое-то тупое безучастие ко всему вокруг. Он не предчувствовал, что это ночное посещение будет необычно, более того, что оно будет иметь решающее значение для его будущего в Блэнелли. Оба шагали молча, пока не дошли до дома № 12. Здесь Джо круто остановился.

- Я не войду, - сказал он, и в голосе его чувствовалось большое душевное напряжение. - Но я уверен, доктор, что вы нам поможете.

Внутри узкая лестница вела в тесную спаленку, чистенькую, но бедно меблированную и освещенную только керосиновой лампой. Здесь мать миссис Морган, высокая седая старуха лет семидесяти, и пожилая толстая повитуха ожидали у постели роженицы, следя за выражением лица Эндрью, ходившего по комнате.

- Можно вам предложить чашку чаю, доктор? - быстро спросила старая мать через несколько минут.

Эндрью слегка усмехнулся. Он понял, что старая женщина, умудренная опытом, боялась, как бы он не ушел, обещав вернуться попозже, когда начнутся роды.

- Не беспокойтесь, матушка, я не сбегу.

Сойдя вниз, на кухню, он выпил чашку чаю, поданную ею. Он был очень утомлен, но понимал, что даже если и уйдет домой, не урвет и часа на сон. К тому же видел, что этот случай потребует всего его внимания. Какое-то странное душевное оцепенение владело им, и он решил остаться здесь, покуда все не кончится. Час спустя он поднялся наверх взглянуть на больную, вернулся в кухню и сел у огня. В квартире стояла тишина, слышно было только, как сыпалась сквозь решетку зола да медленно тикали стенные часы. Впрочем, раздавались и другие звуки: стук башмаков Моргана, ходившего по улице перед домом. Против Эндрью сидела в своем черном платье старая мать. Она сидела совершенно неподвижно, и глаза ее, удивительно живые и умные, не отрываясь, смотрели в лицо Эндрью, словно изучая его.

Тяжелые, путанные мысли бродили в голове Эндрью. Сцена на кардиффском вокзале все еще стояла перед ним и болезненно волновала. Он думал о Бремвеле, обожавшем женщину, которая гнусно его обманывала, об Эдварде Пейдже, связанном навсегда с строптивой Блодуэн, о Денни, который вел печальную жизнь врозь с женой. Рассудок твердил ему, что все это крайне неудачные браки. Но в нынешнем состоянии его души этот вывод заставлял его хмуриться. Он хотел представлять себе брак идиллией, - да, иначе он не мог себе его представлять, когда перед ним витал образ Кристин. Ее глаза, сиявшие перед ним, не допускали никакой другой мысли. И борьба между холодными сомнениями ума и переполнявшей сердце любовью вызывала в нем гнев и растерянность. Уткнув подбородок в грудь, вытянув ноги, он задумчиво смотрел в огонь.

Так он сидел долго, и мысли его были настолько заняты Кристин, что он вздрогнул, когда сидевшая напротив женщина заговорила с ним.

Ее занимали вопросы совсем иного свойства.

- Сюзен наказывала, чтобы ей не давали хлороформа, если это может повредить ребенку. Она страх как хочет этого ребенка, доктор. - Старые глаза вдруг потеплели, и она добавила тише: - Да и все мы так же хотим его.

Эндрью с трудом стряхнул с себя рассеянность.

- Наркоз не принесет никакого вреда, - сказал он ласково. - Оба будут живы и здоровы.

С верхней площадки раздался голос повитухи, звавшей его. Эндрью посмотрел на часы: они показывали половину четвертого. Он встал и пошел в спальню. Пора было приступать к делу.

Прошел час. Борьба была длительна и жестока. Наконец, когда первые лучи зари скользнули в комнату из-за неровного края шторы, ребенок родился - бездыханным.

Дрожь ужаса пронизала Эндрью, когда он посмотрел на неподвижное тельце. После всего того, что он обещал родным! Его лицо, разгоряченное от усилий, вдруг похолодело. Он стоял в нерешимости, колеблясь между желанием попробовать оживить новорожденного и необходимостью заняться матерью, которая и сама была в опасном состоянии. Дилемма была так трудна, что он не мог по совести решить ее. Инстинктивно, жестом слепого, передал он ребенка повитухе и занялся Сюзен, которая лежала на боку без сознания, почти без пульса, еще не придя в себя после эфира. Эндрью делал отчаянные усилия, бешено торопился спасти ее.

В одно мгновение он разбил стеклянную ампулу и спрыснул ей под кожу питуитрин. Затем отбросил шприц и начал приводить в чувство лежавшую неподвижно женщину. Несколько минут прошло в лихорадочных усилиях - и сердце ее забилось сильнее. Эндрью видел, что теперь можно отойти от нее, не опасаясь за ее жизнь. Он резко обернулся. Он был без пиджака, волосы прилипли к мокрому лбу.