Ивлин Во - Испытание Гилберта Пинфолда Страница 17

– Я так понимаю, – сказал генерал, – что все, что мы тут слышали, это просто план прикрытия.

– Именно так. Смешно было думать провести такого старого служаку. Сожалею, что не могу вполне довериться вашим товарищам. В целях безопасности я должен свести число посвященных к минимуму. Комитет, который только что разошелся, своими отвлекающими действиями поможет нам выполнить основную задачу операции, а именно: не допустить, чтобы известное лицо попало в руки врага.

– Пинфолд?

– Нет-нет, как раз наоборот. Капитаном Пинфолдом, боюсь, придется поступиться. Испанцы не дадут нам пройти, пока не будут уверены, что получили нужного человека. Мне нелегко далось это решение. Я отвечаю за безопасность всех пассажиров. Но в такое время, как сейчас, нужно идти на жертвы. План, вкратце, таков. Капитану Пинфолду предстоит сыграть роль агента. Ему будут даны соответствующие документы. Испанцы заберут его к себе на борт, а мы благополучно проследуем дальше.

Это заявление было встречено раздумчивым молчанием. Наконец старший помощник сказал: – Дело может выгореть.

– Должно выгореть.

– А что с ним будет, как вы полагаете?

– Не могу знать. Полагаю, он будет содержаться под стражей, пока они будут разбираться что к чему. Ему, безусловно, не дадут связаться с нашим посольством. Когда они поймут, что вышла ошибка, – а это еще вопрос, поймут ли? – их положению не позавидуешь. Может, они его выпустят, а может, удобнее будет от него избавиться.

– Понятно.

Стучавший в голове Пинфолда вопрос задал генерал: – Почему Пинфолд? – спросил он.

– Выбор трудный, – сказал капитан Стирфорт, – и одновременно простой, тут попадание в самую точку. Ни на кого другого они не клюнут. Он вылитый секретный агент, и был им в войну, я думаю. Человек он больной и проку с него никакого. А главное, он католик. Это должно облегчить его положение в Испании.

– Ну да, – сказал генерал, – ну да. Но все-таки он играет с огнем, если соглашается. На его месте я бы хорошенько подумал, прежде чем браться.

– А он ничего не знает.

– Как, черт возьми, ничего не знает?

– В этом залог успеха. К тому же он может не согласиться. Жена, знаете ли, дети. Кто бросит камень в человека, если ради семейных обязанностей он спасует перед опасностью. Нет, капитан Пинфолд должен оставаться в полном неведении. Для этого и существует наш отвлекающий встречный план. Устроим толчею на сходнях и выпихнем капитана Пинфолда на корвет. Вам, старший, надлежит вытащить его из каюты и как-то подсунуть ему документы.

– Есть, сэр.

– Мой парень обсмеется, – сказал генерал. – Он с самого начала имел против него зуб. Теперь он узнает, что Пинфолд дезертировал к врагу.

Голоса стихли. Мистер Пинфолд долго сидел, объятый ужасом и яростью. Когда он наконец взглянул на часы, было почти половина десятого. Он снял вечерний костюм и надел твидовый. Каким бы насилием ни ознаменовалась ночь, одет он должен быть подобающим образом. Он положил в карман паспорт и туристические чеки. Потом, взяв терновую трость, снова сел и, вспоминая армейские уроки, стал терпеливо и удрученно взвешивать ситуацию. Он был одинок, поддержки ждать неоткуда. Единственным его преимуществом было то, что он знает, а они не знают, что он знает их план действий. Опираясь на свой изрядный опыт маломасштабных ночных операций, он исследовал капитанский план и признал его ничтожность. Потасовка в темноте на сходнях могла кончиться чем угодно, но он был убежден, что теперь, зная чего остерегаться, он легко избежит, а то и отразит любую попытку насильно водворить его на корвет. Допустим, это им даже удастся, и «Калибан» попытается уйти, – в этом случае, конечно, корвет откроет огонь и, конечно, либо потопит, либо выведет из строя судно задолго до того, как испанцы начнут разбираться с поддельными документами, которые ему подсунут.

И тут мистер Пинфолд совестливо заколебался. Нельзя сказать, чтобы он был так называемым филантропом, у него начисто отсутствовало расхожее ныне «гражданское сознание». Но помимо любви к семье и друзьям, он испытывал глубокую приязнь ко всем, кто ему не досаждал. И он был патриотом на старомодный лад. Эти чувства, случалось, питали наивысшее проявление верности и любви. Сейчас был именно такой случай. Его располагали к себе и миссис Скарфилд, и миссис Коксон, и миссис Бенсон, и Главер, и вообще вся эта непритязательная публика, что чесала языком, вязала и дремала в креслах. К неузнанной загадочной Маргарет он чувствовал разнеженный интерес. Куда же это годится, если из-за неумелости капитана Стирфорта они все найдут смерть в морской пучине. О себе он не особенно тревожился, но он понимал, что его исчезновение и, возможно, позор опечалят и жену и детей. Невозможно допустить, чтобы стольким людям этот олух поломал жизнь. И наконец эта история с секретным агентом. Если он действительно нужен стране до зарезу, его надо защищать. Мистер Пинфолд чувствовал себя лично ответственным за его безопасность. Его обрекли в жертву, этого жребия уже не переменить. Но он принесет себя в жертву как герой, увенчанный лаврами. Пропадать дуриком он не желал.

Составить точный план действий не представлялось возможным. Будет действовать по обстановке. Но цель уяснилась. Раз это нужно, он готов выступить в роли агента. Но пусть знают капитан Стирфорт и иже с ним, что он идет на это добровольно, как благородный человек, и пусть миссис Пинфолд будет представлен подробный отчет о случившемся. На этих условиях он готов стать арестантом.

Пока он размышлял обо всем этом, он почти не вслушивался в доходившие голоса. Он сидел и ждал.

В без четверти двенадцать с мостика что-то крикнули. И тотчас «Калибан» загалдел множеством голосов. Пора, решил мистер Пинфолд. Он должен изложить свои условия капитану до того, как испанцы поднимутся на борт. Сжимая трость, он вышел из каюты.

Связь сразу прервалась. Освещенный коридор был пуст и безмолвен. Он поспешил к трапу и поднялся наверх. Там тоже никого. Никакого судна рядом и вообще в пределах видимости; ни лучика света на темном горизонте, полная тишина на мостике; только накатывают и расшибаются о борт волны и дует пронзительный морской ветер. Мистер Пинфолд не знал что и подумать, среди мира и тишины он был единственный возмутитель спокойствия.

Минуту назад он бесстрашно глядел в лицо своим врагам. Сейчас же его охватил настоящий страх, нечто не сопоставимое с теми тревогами, которые ему доводилось испытать в минуты опасности, нечто такое, о чем ему часто приходилось читать и считать преувеличением. Его затопил атавистический страх.

– Боже милостивый, – вскричал он, – не дай мне сойти с ума!

И в эту минуту неподалеку от него в темноте разразились раскатистым смехом. Этот смех не разряжал обстановки, не веселил, в нем хамски изгалялась ненависть. Но в ту минуту он звучал сладкой музыкой в ушах Пинфолда.

– Розыгрыш, – сказал он себе.

Хулиганы разыграли его. Он все понял. Они прознали об испорченной проводке в его каюте. Они как-то умудрились подключиться к ней, и разыграли всю эту шараду, чтобы подразнить его. Злобная, безобразная шутка, следует пресечь. Однако этому открытию мистер Пинфолд не мог не быть благодарным; пусть его не любят; пусть он смешной; но он не сумасшедший.

Он вернулся к себе в каюту. Он не смыкал глаз часов тридцать, а то и все сорок. Не раздеваясь, он лег и заснул крепким, здоровым сном. Он спал как убитый шесть часов.

Когда он потом выйдет на палубу, солнце будет стоять высоко, прямо над баком. Слева по борту вздымалась Скала [14]. «Калибан» входил в мирное Средиземное море.

6. Немного человеческого

Бреясь, мистер Пинфолд услышал голос Маргарет:

– Это была совершенно безобразная шутка, и я рада, что она не удалась.

– Она прекрасно удалась, – сказал ее брат. – Старина Пайнфельд умирал от страха.

– Ничего не умирал, и он не Пайнфельд. Он герой. Когда я увидела, как он стоит один на палубе, я вспомнила Нельсона.

– Он был пьян.

– Он говорит, что это не алкоголь, дорогой, – сказала их мать, дипломатично сидя между двух стульев. – Он говорит, это лекарство, которое он принимает.

– Он принимает его фужерами.

– Я точно знаю, что ты ошибаешься, – сказала Маргарет. – Так получилось, что я знаю его мысли, а ты их не знаешь.

Тут заскрежетал голос Гонерильи: – Я скажу, что он делал на палубе. Он набирался храбрости, чтоб прыгнуть за борт. Он хочет убить себя, правда, Гилберт? Ладно, ладно, я знаю, что ты слушаешь. Ты меня слышишь, Гилберт? Ты хочешь умереть, правда? Что ж, отличная мысль, почему ты не решаешься, Гилберт? Почему? Это очень легко сделать. Это избавит всех нас – и тебя тоже, Гилберт, – от очень многих хлопот.

– Тварь, – сказала Маргарет и ударилась в слезы.

– Господи боже! – сказал ее брат. – Опять она включила свой фонтан.