Синклер Льюис - Главная улица Страница 17

Она сидела дома. Прислушивалась к сельским звукам, везде на свете одним и тем же — и в джунглях и в прерии; звукам простым и полным таинственности: лаю собак, самодовольному кудахтанью кур, крикам резвящихся детей, хлопанью выбивалки по ковру, шуму ветра в тополях, стрекотанию кузнечиков, шагам на тротуаре, задорным голосам Би и рассыльного из бакалейной лавки на кухне, ударам молота по звонкой наковальне и отдаленным аккордам рояля.

Не меньше двух раз в неделю она выезжала с Кенникотом за город стрелять уток на позолоченных закатом озерах или навещать пациентов, которые смотрели на нее, как на важную даму, и благодарили за журналы и детские игрушки. По вечерам она ходила с мужем в кино, где их бурно приветствовали другие пары; или, пока не похолодало, они сидели на крыльце, перекликаясь со знакомыми, проезжавшими мимо в автомобилях, или с соседями, сгребавшими листья. Пыль золотилась в лучах заходящего солнца; улица наполнялась горьковатым запахом сжигаемых листьев.

Но она смутно жаждала иметь кого-нибудь, с кем она могла бы делиться мыслями.

Однажды, когда она коротала за шитьем послеобеденные часы и, скучая, ждала, не зазвонит ли телефон, Би доложила о приходе мисс Вайды Шервин.

Если бы вы пристально вгляделись в Вайду Шервин, то заметили бы, что, хотя у нее живые голубые глаза, но на лице уже появились тонкие морщинки, что кожа пожелтела, или, вернее, выцвела; вы заметили бы, что грудь у нее плоская, а пальцы огрубели от иглы, мела и пера; что блузка и платье у нее самые будничные, из простой материи, а шляпа, слишком сдвинутая на затылок, открывает сухой лоб. Но в Вайду Шервин никто не вглядывался пристально. Да это и невозможно было. Ее необычайная подвижность скрывала ее словно дымкой. Она была проворна и деятельна, точно белка. Пальцы у нее так и порхали. Ее симпатия проявлялась бурными вспышками. Она всегда сидела на самом краешке стула, стремясь быть ближе к слушателю, чтобы заражать его своим энтузиазмом и оптимизмом.

Влетев в комнату, она выпалила залпом:

— Боюсь, вы считаете некрасивым со стороны учителей, что они как будто не проявили желания сблизиться с вами. Но мы хотели дать вам немного освоиться здесь. Я Вайда Шервин и в меру сил преподаю французский, английский и еще некоторые предметы в средней школе.

— Я была бы рада познакомиться с учителями. Я ведь была библиотекаршей…

— О, вам незачем рассказывать! Я знаю о вас решительно все! Просто ужас, как много знаешь в этом городишке, начиненном сплетнями. Вы нам очень-очень нужны. Это милейший и честнейший городок (а разве честность не лучшая вещь на свете?), но это сырой алмаз, и вы должны его отшлифовать, а мы смиренно…

Она остановилась перевести дух и закончила свой комплимент улыбкой.

— Если бы я хоть чем-то могла помочь вам… Не совершу ли я непростительный грех, если скажу шепотом, что нахожу Гофер-Прери не очень красивым?

— Конечно, он безобразен. Страшно безобразен! Впрочем, я, вероятно, единственный человек в городе, кому вы можете без опасения сказать такую вещь. (За исключением, пожалуй, адвоката Гая Поллока — вы уже знакомы с ним? — о, вам, необходимо познакомиться! Он страшно мил — умница, интеллигентный и такой деликатный!) Но меня не особенно смущает безобразие города. Это все изменится. Дух жителей внушает мне надежду. Это здоровый, трезвый дух, но робкий. Его нужно пробудить, а это могут сделать живые люди вроде вас. И я буду вас подгонять!

— Великолепно! Что же я должна делать? Я подумывала, нельзя ли пригласить сюда хорошего архитектора прочесть несколько лекций.

— Да-а, но не находите ли вы, что лучше использовать имеющиеся средства? Может быть, это покажется вам слишком медленным, но я думала… было бы так мило, если бы нам удалось привлечь вас к преподаванию в воскресной школе.

Кэрол сразу почувствовала себя так, как бывает, когда заметишь, что сердечно раскланялся с совершенно незнакомым человеком.

— Да, пожалуй… Но боюсь, что я для этого не гожусь. У меня очень туманная вера.

— Я понимаю. У меня тоже. Меня нисколько не интересуют догматы. Но я твердо верю в то, что бог — наш отец, что люди — братья и что Иисус Христос — наш учитель. С этим и вы, несомненно, согласны.

Кэрол напустила на себя солидность и начала хлопотать насчет чая.

— А это все, чему вы должны учить в воскресной школе. Все дело в личном влиянии. Потом здесь есть библиотечный совет. Вы были бы там чрезвычайно полезны. А потом у нас есть еще женский образовательный клуб — Танатопсис-клуб.[15]

— И в нем что-нибудь изучают? Или читают рефераты, надерганные из энциклопедии?

Мисс Шервин пожала плечами.

— Возможно! Но, во всяком случае, у них вполне серьезные намерения. Они откликнутся, если вы внесете в эту работу более живую струю. И, кроме того, клуб развернул большую деятельность по благоустройству города: ведь это он заставил город посадить столько деревьев и именно он содержит комнату отдыха для приезжающих в город фермерских жен. Клуб интересуется всяким прогрессом и усовершенствованием. Это, безусловно, единственное в своем роде учреждение.

Кэрол упала духом, но отчего — ей и самой трудно было уловить.

— Я подумаю обо всем этом, — вежливо сказала она. — Мне необходимо сначала немного оглядеться.

Мисс Шервин подскочила к ней, погладила по волосам и уставилась на нее.

— О, моя милая, вы думаете, я не понимаю! Эти первые, нежные дни замужества — они для меня священны. Дом, дети! Вы нужны этим малюткам, от вас зависит их жизнь, они улыбаются нам своими маленькими сморщенными личиками! И очаг и…

Она отвернулась и начала нервно гладить подушку кресла, но затем продолжала с прежней торопливостью:

— Вы поможете нам, когда освободитесь… Вы, вероятно, считаете меня консервативной. Я действительно консервативна! Так много старого нужно оберегать! Неоценимые американские идеалы! Бодрость, демократизм, предприимчивость! У меня есть одно хорошее качество — вера в ум и сердце нашей нации, нашего штата, нашего города. Она так сильна во мне, что и я иной раз способна оказывать некоторое влияние на наши «высшие круги». Я тормошу их, я заставляю их поверить в идеалы, поверить в самих себя. Но я уже сбилась на поучительный тон. Мне нужны молодые критические умы, как вы, которые немного отрезвляли бы меня. Скажите, что вы читаете?

— Я перечитываю «Осуждение Тэрона Уэра». Вы знаете эту книгу?

— Да. Умно написано. Но жестоко! Человек, который хотел разрушать, а не созидать. Что за цинизм! Я вовсе не считаю себя сентиментальной, но я не вижу толку во всех этих произведениях высокого искусства, которые не ободряют нас, незаметных тружеников, в повседневной работе.

Последовал пятнадцатиминутный спор на самую старую в мире тему: «Должно ли художественное быть непременно красивым?» Кэрол красноречиво отстаивала честное изложение фактов. Мисс Шервин была за деликатность и осторожность при освещении темных сторон жизни. В конце концов Кэрол воскликнула:

— Пусть мы расходимся во взглядах — это мне все равно! Я так рада, что могу поговорить не только об урожае! Давайте потрясем до основания Гофер-Прери: выпьем послеобеденного чаю вместо послеобеденного кофе!

Би с восторгом помогла своей хозяйке принести прабабушкин складной рабочий столик, — его черно-желтую столешницу, испещренную щербинами и порезами закройного колесика, застлали вышитой чайной скатертью и расставили сиреневый глазурованный японский сервиз, купленный Кэрол еще в Сент-Поле. Мисс Шервин поделилась с ней своим последним планом — организовать на фермах показ нравоучительных кинокартин. Ток можно было бы брать от динамо, соединенного с двигателем автомобиля. Би дважды наполняла чайник кипятком и поджаривала гренки с корицей.

Когда к пяти часам вернулся Кенникот, он постарался быть любезным, как подобает супругу хозяйки дома, хлопочущей за послеобеденным чаем. Кэрол настояла на том, чтобы мисс Шервин осталась к ужину, и попросила мужа пригласить Гая Поллока, расхваливаемого всеми адвоката, старого холостяка и любителя стихов.

Да, Поллок может прийти. Да, он уже оправился от гриппа, который в тот раз помешал ему быть у Кларков.

Кэрол уже жалела, что поддалась минутному порыву. Это, несомненно, самоуверенный политикан, который станет отпускать тяжеловесные шутки на тему о молодоженах. Но как только вошел Гай Поллок, она сразу увидела, что перед ней индивидуальность. Поллок был человек лет тридцати восьми, худощавый, молчаливый, почтительный. Голос у него был низкий.

— С вашей стороны было очень любезно пригласить меня, — сказал он, не прибавив к этому никаких юмористических замечаний и не спросив Кэрол, не находит ли она Гофер-Прери «самым оживленным городком на свете».

Она подумала, что под ровным серым тоном могут скрываться тысячи оттенков лилового, и голубого, и серебряного.