Артур Шницлер - Тереза Страница 17

Пока мать предавалась послеобеденному отдыху на диване, Тереза смотрела из эркерного окна на улицу — та была вся на виду, вплоть до моста через реку, чей шум доносился и сюда. Она думала о людях, с которыми приехала, они сейчас, вероятно, сидят в ресторане гостиницы за обедом, думала о Максе, об Альфреде и, наконец, о самом чуждом из этих чужих ей людей, о Казимире, от которого носила теперь дитя и который не ответил на ее последние письма. Но даже если б он был ей менее чужд, разве он мог бы ей помочь? С его любовью и без нее — она была одинаково одинока.

Чтобы не разбудить мать, она тихонько прикрыла за собой дверь и отправилась бродить по городским улицам, которые в этот жаркий летний послеполуденный час были тихими и безлюдными. Сначала у нее возник соблазн посетить все те места, которые были связаны с ее воспоминаниями. Однако эти воспоминания утратили свою прежнюю радость. И сама она чувствовала себя такой усталой, такой выпотрошенной, как если бы ее жизнь уже подошла к концу. Так что вскоре Тереза направилась, без всякого внутреннего побуждения, почти машинально, в гостиницу, где остановились ее спутники. Но оказалось, что те ушли на прогулку. И Тереза, сидя в прохладном вестибюле, стала просматривать иллюстрированные журналы. А когда сквозь стеклянную дверь она случайно увидела почтовую комнату, ей пришло в голову еще раз послать письмо Казимиру. Она употребляла выражения страстной нежности, долженствовавшие вновь пробудить в его памяти часы их взаимных ласк, описывала ему заманчивую возможность свидания ночью в парке виллы или же в лесу и намеренно ни словом не упомянула о том, что ее на самом деле тревожило.

Закончив письмо, она почувствовала некоторое облегчение и ушла из гостиницы. Ей не оставалось ничего другого, как вернуться в квартиру матери. Та уже сидела за работой, и Тереза взяла с книжной полки первый попавшийся под руку томик. Это оказался криминальный роман, который полностью завладел ее вниманием до самых сумерек. Тут и мать отложила свою работу в сторону и предложила дочери вместе совершить небольшую прогулку. Они молча шли вдоль реки, наслаждаясь вечерней прохладой, и наконец оказались за столиком в скромном, вряд ли посещаемом туристами открытом ресторанчике, хозяин которого приветствовал фрау Фабиани как свою постоянную гостью. Терезу крайне удивило, что мать выпила целых три кружки пива. Ночевать ей пришлось на диванчике. Проснувшись, она почувствовала себя разбитой. Хотя встречаться с друзьями ей предстояло лишь в полдень, она вскоре попрощалась с матерью, лежавшей в алькове, отделенном от комнаты занавесом, и с удовольствием вышла из дому.

Утро было светлое и радостное, Тереза сидела в саду Мирабель в окружении многоцветья и ароматов множества цветов. Мимо прошли две молодые девушки, ее бывшие соученицы, которые ее не сразу узнали, но потом обернулись и подошли к ней. Начались восклицания и вопросы. Тереза поведала им, что состоит компаньонкой в одном респектабельном венском доме, а сюда приехала, чтобы навестить свою матушку. Потом и сама осведомилась, что новенького слышно в городке. Но поскольку она не решилась спросить прямо ни о Максе, ни об Альфреде, то услышала просто всякие сплетни, которые ее нимало не интересовали. Ей казалось, что она намного старше обеих одноклассниц, своих ровесниц. Терезу ничто больше не связывало ни с ними, ни с этим городом, и она была рада встретиться на вокзале со своей компанией, чтобы вместе со всеми вернуться в Ишль.

Все последующие недели на вилле в Ишле Тереза с нетерпением ожидала вестей от Казимира. Тщетно. Она начала падать духом, и ей стало ясно, что придется что-то предпринимать, по крайней мере, с кем-нибудь поговорить. Но кому она может довериться? Ближе всех ей казалась пятнадцатилетняя Берта, которая каждый день влюблялась то в одного, то в другого и имела обыкновение перед сном плакаться на груди у Терезы. Именно эта девочка, думалось ей, могла бы лучше всех ее понять и утешить. Но тут же осознала всю бессмысленность этой затеи и промолчала. Среди гувернанток и компаньонок, с которыми она близко познакомилась за лето, не было ни одной, к которой она питала бы приязнь. У некоторых из них, вероятно, был собственный опыт в такого рода делах, но Тереза боялась насмешек, разглашения ее тайны, предательства. Конечно же она знала, что существуют пути и средства ей помочь, известно было ей также, что такие вещи связаны с опасностью серьезно заболеть, умереть или попасть за решетку. И какая-то полузабытая история, разыгравшаяся два или три года назад в Зальцбурге и закончившаяся трагически, смутно всплыла в ее памяти.

Она назначила самой себе срок в восемь дней, в течение которого будет ждать вестей от Казимира. И все эти дни находила обманчивое удовольствие и успокоение в обычных развлечениях дачной жизни. Когда восемь дней пролетели, она испросила себе три дня отпуска: ей-де нужно срочно обсудить с братом вопросы, связанные с оставшимся от отца наследством. Отпуск был ей тут же предоставлен.

Она приехала в Вену в полдень и направилась прямиком к дому Казимира. Торопливо взбежала по лестнице. Дверь открыла пожилая женщина. Здесь нет никакого Казимира Тобиша, такой господин вообще никогда здесь не жил. Правда, несколько недель назад какой-то молодой человек занял эту комнату и дал небольшую сумму в задаток, но уже на следующий день он исчез, не успев зарегистрироваться в полиции. Тереза ушла, пристыженная и подавленная. У привратника она узнала, что по этому адресу господину Казимиру Тобишу пришло несколько писем, первое он получил, остальные остались невостребованными. Тереза взглянула на них и узнала свой собственный почерк. Попросила ей их вернуть. Привратник отказался. Она удалилась с пылающими щеками и поехала к тому дому, где Казимир раньше снимал ателье. Здесь фамилия Тобиш была совершенно не известна привратнику. Может, о нем что-нибудь знают те два художника, что теперь живут наверху, в ателье? Тереза взлетела по лестнице. Дверь открыл пожилой человек в белом, измазанном красками халате. Но он слыхом не слыхал о господине Казимире Тобише. До него самого здесь обретался один иностранец, румын, который уехал, не расплатившись до конца за квартиру. Тереза пролепетала слова благодарности, в глазах художника засветилось что-то похожее на жалость. Спускаясь по лестнице, она физически ощущала его взгляд у себя на затылке.

И вот она опять на улице. Вопреки всему она не верила, что Казимир покинул Вену. Ведь ей не надо было немедленно возвращаться, она могла еще несколько дней побродить по улицам, пока он в конце концов не встретится ей. И хотя Тереза в глубине души чувствовала смехотворность своей затеи, она в самом деле стала бродить по улицам города вдоль и поперек, пока усталость и голод не заставили ее зайти в первый попавшийся ресторанчик. Время было послеобеденное, так что она сидела одна-одинешенька в просторном, неуютном зале и, дожидаясь, когда ей принесут еду, непрерывно, словно в бреду, пересчитывала покрытые белыми скатертями столики, начиная с тех, что стояли на свету, возле оконных ниш, и кончая теми, что были погружены в полумрак неосвещенной части зала. Взгляд Терезы случайно упал на ее сумку, которую она, войдя в ресторан, положила на какой-то стул, и только тут поняла, что все эти часы блуждала по улицам с багажом и что у нее все еще нет крыши над головой. Ресторан, в котором она сидела, был при второсортной гостинице, и она решила в ней и остановиться.

Когда Тереза у себя в номере почистила платье от дорожной и уличной пыли, до вечера было еще далеко. Из своего окна на пятом этаже она вглядывалась в городскую дымку над улицей, с которой до нее долетали шум и грохот колес — монотонные и неприятные звуки. Она спрашивала себя: если б здесь внизу проходил Казимир и она быстро сбежала бы по лестнице, успела бы она его догнать? Вообще — смогла бы она его отсюда разглядеть? Лица людей внизу казались ей мутными пятнами. Может, он и в самом деле проходит сейчас мимо, только она об этом не знает. Тереза свесилась пониже, голова у нее закружилась, она отошла от окна и села у стола. Уличный шум стал глуше, ее одиночество, ее оторванность от всех, сознание, что в эту минуту никто на свете не знает, где она находится, ненадолго дали ей странное ощущение покоя, чуть ли не блаженства. Почему же в последние дни и недели ее не оставляло плохое настроение, как будто ей угрожала реальная опасность? Чего ей, в сущности, следовало бояться? Кому она обязана отчитываться? Матери, что ли? Или тем более братцу? Ведь они никогда о ней не заботились! Или людям, которые ее наняли и платили ей за работу, но которые в любом случае — спустя годы или месяцы, когда им заблагорассудится, — выставят ее за порог как чужого человека? Что ей за дело до всех этих людей? Кроме всего прочего, ей полагалась, как она недавно узнала от матери, значительно большая сумма из наследства отца, чем она раньше думала, с которой вполне можно продержаться несколько месяцев, и, значит, она вполне независима. Выходит, вероятно, даже к лучшему, что она не встретилась с Казимиром, что у нее с ним вообще нет больше никаких дел. Тот, в конце концов, был бы способен отобрать у нее жалкие несколько гульденов, которые могли и должны были помочь ей пережить трудное время. Зачем же тогда она пожаловала в Вену? Что ей было от него нужно? Ах, к чему этот вопрос? Она же знала ответ. Он ей был нужен, он сам, его поцелуи, его объятья. И внезапно, после краткого обманчивого успокоения, на нее опять навалилось отчаяние. Ради него отправилась она в Вену, полная надежд и любовной тоски, — правда, уже боясь, что найти его не удастся. А теперь сомнений не было, теперь она твердо знала, что он удрал, просто взял и удрал, дабы избавить себя от всякой ответственности, даже малейшего неудобства. Как глупо с его стороны! Ведь она не стала бы предъявлять к нему никаких требований. Разве он этого не знал? Почему она ему сразу не сказала, с самого начала? У него же не было перед ней никаких обязательств. Она не была неопытной, невинной девушкой, когда стала принадлежать ему. И к тому же знала, что в его карманах всегда пусто. Никогда и не подумала бы от него чего-то требовать. А как же ребенок? Это была ее проблема, только ее одной.