Мигель Астуриас - Зеленый папа Страница 17

— А мне все-таки не очень верилось про столицу, кум…

— Мне тоже… — согласился дон Косме, прочитав телеграммы.

Донья Флора внимательно посмотрела на него и промолвила:

— Скажите же, говорите…

— Я не верил в ее бегство в столицу. Она ходит, наверное, где-нибудь рядом, тормошит народ, дрожащий за свои земли; тут она и сыщется…

— Да услышит вас бог, кум; со столицей-то не получилось ничего. Вздохнув и помолчав, она продолжала:- Зачем она надела подвенечное платье? Об этом я все время себя спрашиваю… Она бы не оделась невестой, чтобы идти в лес «подстрекать», как выразился комендант. Она оделась невестой, чтобы покончить с собой, вот и все: просто чтобы кинуться в реку. И никто меня в этом не переубедит. Я сердцем вижу ее в наряде новобрачной, плывущей по воде, как белая орхидея… Вы же знаете, кум, сердце не обманывает…

— Если бы вы были более начитанны, я сказал бы, что вас сбила с толку Офелия…

— Дочка моя, дон Косме; какая там Офелия… Подстрекательница в наряде невесты! Представляете вы ее такую, кум?..

— А если она взяла с собой платье в знак того, что не хотела выходить замуж за вашего возлюбленного? Давайте, кума, называть вещи своими именами. Не думаете ли вы, что девочка ревновала к вам гринго? В этом случае действительно можно было бы предположить самоубийство.

— Не болтайте, кум, глупостей. Мы не давали никакого повода для ревности.

— Откуда вы знаете!.. Она ведь, кажется, уже не сопровождала вас в поездках, оставалась одна дома… А вы ведь еще очень аппетитны, милая сеньора, очень аппетитны! Ну и телеса…

— Поосторожнее, кум, не то превратитесь в камень!

— Из-за вас — хоть в скалу!

— Бросьте свои дурацкие шутки, старый бабник; они хуже всякой пошлости… Я скажу куме, она отобьет у вас охоту задевать людей…

С парохода спускался Мейкер Томпсон. Он приветствовал ее громким возгласом. Знаками дал понять, что бананы грузятся. Дон Косме глядел на воду.

— В столице ее нет, — сказала она, идя навстречу Джо с телеграммами в руке.

— Ну и что же? Она, может быть, не захотела зайти к вашему брату или к приятельнице. Это тоже вполне возможно. Не на прогулочку ведь отправилась!.. Ответ на запрос коменданта прояснит все дело. Идемте туда, спросим, нет ли у него новых известий.

— Телеграфист говорит, что нет…

— Ладно; не хотите ли тогда подняться на пароход?..

— Да, да. Меня очень расстроил старый дурак, мой кум. Этот прохвост говорит, что Майари ушла из-за ревности, из-за того, что между мной и вами будто бы что-то есть.

— Ну конечно, предположить такое всегда можно. Еще и побольше могут наплести, но это же неправда.

На верхней палубе парохода, в салончике под вентиляторами, жара донимала меньше. Они спросили лимонада со льдом. Не произнося ни слова, разговаривали дымками сигарет. Его мысли неслись легким бризом туда, к зубчатым островкам, которые едва рисовались вдали. Какой же из них? Можно ли теперь узнать? Тот ли это был? Или другой? По одному из них он бежал однажды вечером. «Майари! Майари!»- позвал ее Джо. И она остановилась. В радуге моря — хрустальные брызги слез, застывших в затуманенных глазах доньи Флоры.

— Не плачьте, еще получим известие…

— Теперь я знаю, что вы ее любите; это так меня утешает, вы даже представить себе не можете. Если бы мы вас не удержали вчера вечером, вы бросились бы в море искать ее. Скажите мне, что влекло вас? Хотелось бы знать. Ведь души призывают друг друга, и, может быть, моя бедная дочь звала вас из пучины? Теперь я спрашиваю себя: почему мы вас удержали? Мы, люди, так глупо поступаем, желая изменить предначертания судьбы, и потому все идет у нас кувырком. Она вас звала. Хотела взять с собой. Не хотела оставлять здесь. Не хотела оставлять…

— Я ничего не помню, кроме того, что звал ее и обещал вернуться добывать жемчуг. Я был здорово пьян.

— А почему вас так задела болтовня глухого старика, моего кума?

— «Забыть»! Он все твердил «забыть, забыть…».

— Ну и нахал! Заварил кашу, а потом заявляет: я, мол, сам не знаю, что говорил. Он, значит, просил вас забыть ее. Ну и хитрец!

Они долго молчали и курили сигарету за сигаретой. Затем, когда Джо протягивал пустой стакан из-под лимонада глядевшему на него с усмешкой слуге-негру — одному из тех, кто приволок янки сюда вчера вечером, — донья Флора сказала, что, будет ли получено в комендатуре известие или нет, она думает вернуться в Бананеру.

— Деньги за мои бананы получите вы. Я уеду сегодня же вечером; нельзя мне так забрасывать дела. Вспомните, я ведь там и администратор, и работник, и вол…

— Позавтракаем на пароходе?

— Нет, я хочу отдохнуть. Спасибо за все.

— Я вас провожу… У меня не хватает людей в Бананере, пойду посмотрю, не найдется ли здесь хоть нескольких человек. Дело расширяется, а рабочих рук недостает.

— Заодно зайдем, если не возражаете, в комендатуру, это ведь нам по пути. Кто знает, может быть, там уже известно что-нибудь… Какой же вы бесчувственный! Ну, не будьте таким бесчувственным! Только потому, что вчера я сама видела, как вы бросились искать ее в море, я прощаю вам ваше поведение. Вы хуже истукана, равнодушный человек! Словно вас и не интересует, где сейчас ваша будущая супруга…

— Для меня она уже не…

— Почему же?.. Из-за платья?.. Сеньор, мы выпишем другое…

— Даже если она объявится, она уже не для меня… — И через секунду, стараясь пояснить свои слова, прибавил:- Не из-за платья. Если и объявится, она уже не для меня. Она встала на сторону тех, других, — индейцев, мулатов, негров, но я вовсе не собираюсь требовать или просить у нее объяснений. Зачем? Поступки стоят больше, чем слова. Майари стала другой; для меня она потеряна навсегда.

— Знаете, сеньор, у меня и так сегодня с утра неприятности, не хватает только, чтобы еще ястреб на голову наделал! Не кум, так вы; то глухой старик пытался растравить мне душу, то вы теперь огорчаете меня, даже больше, чем дочь, переметнувшаяся к другим. Мне остается одно: уйти…

Печаль подчеркивала ее красоту. Богатство увеличивало соблазны этой знойной женщины.

Коменданта не оказалось на месте. Донья Флора отправилась отдыхать, а Джо пошел за людьми. Теперь он знал, как действовать! Глупая девчонка! Он вербовал людей для всяких работ. Корчевка пней, вывоз леса, очистка земли… может быть, придется жечь ранчо, говорил янки, как бы между прочим, жечь, чтобы покончить с болезнями, с заразой, идущей к нам из Панамы, с черной оспой и желтой лихорадкой… Надо все предать огню, все старые хибарки, они лишь очаги заболеваний… Подряд их надо жечь, ибо лучше покончить с несколькими ранчо и пустить по миру какойнибудь десяток человек, чем позволить, чтобы все нанятые туда рабочие погибли от этих болезней…

Больше всего не нравилось людям то, что надо было отказаться от развлечений портового города. В лесах нет никакого веселья, говорили они между собой, нет радости, а хуже всего в этих дебрях то, что там только лес да лес, один сплошной лес. Кто не умеет обходиться без увеселений, тому лучше не ехать. Хороши часы, когда поют трубы и горны в военной комендатуре. Слушаешь, как они заливаются на утренней зорьке или играют вечернюю зорю. Смотришь, как швартуются пароходы, приходящие из Белиза, с островов или из самого Ливингстона. Гуляешь по молу, когда на волнах бурлит водоворот помоев, превращающийся в водоворот акул. Дивишься на красивые корабли, что заходят за бананами, глядишь на вереницу людей, ползущих, как муравьи, друг за другом с кистями бананов на плечах. Есть ли большее наслаждение для бедного люда, чем наблюдать, как работают «канчес»[47], как обливаются они потом на пароходах, как моют палубы, готовят обед, чистят картошку…

Много чего дорогого сердцу придется бросить в порту, если уйти в сельву на заработки… Или вот ждешь прихода пассажирского поезда и поднимаешься в вагоны первого класса, потом выходишь из второго: или, наоборот, проберешься во второй, а выйдешь через первый, сядешь и вообразишь себя путешественником. А зрелища? Можно любоваться в вечерний час фонариками на молу, блестящими четками, которые тускнеют рядом с иллюминацией трансатлантических гигантов. Можно пристать к толпе зевак и ждать, когда всхлипывающая цепь вытащит какоенибудь морское чудище. Да и бойцовых петухов не бросишь ради леса. А другим жаль бросить спиритизм. А иные не могли отказаться от… В общем, и думать нечего. Да и гуаро там вовсе не жгуч. О какой выпивке с приятелями можно говорить, если в тех местах живой души не сыщешь. Дай бог здоровья мистеру, предлагающему им такие большие деньги, но лучше оставаться бедными в порту, где от долгого любования морем нет-нет да и блеснут жемчужинки в глазах. Единственная надежда. И ради этого часами без устали глядят они в бескрайнюю даль. Если долго глядеть на море, соленая слеза может превратиться в жемчужину. Деньги предлагались хорошие, огромные. Дьявольски высокую плату предлагал гринго. Это все так, но есть и еще одно «но»… Надо жечь ранчо. Чтобы не было болезней. Ну, а если дело не только в этом, и есть какая-нибудь другая причина, и они совершат преступление? Деньги в конце концов всегда делают из человека преступника, хоть его никто и не арестовывает и не судит.