Ивлин Во - Незабвенная Страница 17

Они долго ехали по бульвару Санта-Моника, прежде чем свернули в какой-то захудалый район. Создавалось впечатление, что квартал этот знавал лучшие времена, но потом счастье изменило ему. Многие дома до сих пор пустовали, но и те, что были обитаемы, уже утратили первоначальную свежесть. Деревянный домишко, возле которого они наконец остановились, не отличался сколько-нибудь выгодно от своих соседей. Дело в том, что похоронщикам, даже самым выдающимся, платят меньше, чем звездам кино. К тому же мистер Джойбой был человек предусмотрительный. Он откладывал на черный день, а также выплачивал страховку. Он старался производить на окружающих благоприятное впечатление. В один прекрасный день он обзаведется домом и детьми. Пока это не случилось, тратить деньги просто так, незаметно для окружающих, тратить их на мамулю — все равно что бросать деньги на ветер.

— Никак не соберусь заняться садом, — сказал мистер Джойбой, словно уловив невысказанное порицание во взгляде Эме, озиравшейся вокруг. — Этот домишечко я купил в спешке, просто так, чтобы пристроить мамулю, когда мы перебрались на Запад.

Он отпер парадную дверь, пропустил Эме вперед и громко заулюлюкал у нее за спиной.

— У-у-у, мамуля. А вот и мы!

Угрожающие раскаты мужского голоса сотрясали крохотный домишко. Мистер Джойбой распахнул дверь и повел Эме к источнику шума — радиоприемнику, который стоял на столе посреди невзрачной гостиной. Миссис Джойбой сидела, уткнувшись в приемник.

— Сидите тихо, пока не кончится, — сказала она.

Мистер Джойбой подмигнул Эме.

— Старушка страсть как не любит пропускать международный комментарий, — сказал он.

— Тихо! — злобно повторила миссис Джойбой.

Они сидели молча минут десять, пока хриплый голос, изливавший на них поток дезинформации, не сменятся другим, более вкрадчивым, который принялся расхваливать новый сорт туалетной бумаги.

— Выключи, — сказала миссис Джойбой. — Слышал, он говорит, что в этом году снова будет война.

— Мамуля, это Эме Танатогенос.

— Хорошо. Ужин на кухне. Ужинай, когда захочешь.

— Проголодались, Эме?

— Нет, да. Немножечко.

— А ну-ка посмотрим, что за сюрприз приготовила нам старушечка.

— Что и всегда, — сказала миссис Джойбой. — Нет у меня времени сюрпризами заниматься.

Миссис Джойбой повернулась в кресле к какому-то странному, накрытому платком предмету, который стоял тут же, на столе, рядом с приемником. Она откинула край остатка — под ним оказалась проволочная клетка, а в ней почти совсем лысый попугай.

— Самбо, — сказала она зазывно. — Самбо. Попугай склонил голову набок и моргнул. — Самбо, — повторила она. — Ты не хочешь поговорить со мной?

— Ты же отлично знаешь, мамуля, что птица уже много лет не говорит.

— Говорит сколько угодно, когда тебя нет. Правда ведь, мой Самбо?

Попугай склонил голову на другой бок, моргнул и, взъерошив жалкие остатки перьев, вдруг засвистел, как паровоз.

— Вот видишь, — сказала миссис Джойбой. — Не будь у меня Самбо, который меня любит, незачем было бы и жить.

На ужин был консервированный суп с вермишелью, миска салата с консервированными крабами, мороженое и кофе. Эме помогла принести посуду из кухни. Эме и мистер Джойбой вместе сняли приемник и накрыли на стол. Миссис Джойбой недружелюбно следила за ними из своего кресла. Матери знаменитостей часто обескураживают поклонниц своих сыновей. У миссис Джойбой были маленькие злобные глазки, волосы в мелких завитках, пенсне на непомерно толстом носу, бесформенное тело и прямо-таки омерзительное платье.

— Так мы жить не привыкли, и тут мы жить не привыкли, — сказала она. — Мы перебрались сюда с Востока, и, если бы меня кто-нибудь слушал, мы бы и сейчас там жили. В Вермонте нам каждый день помогала за пятнадцать монет в неделю цветная девчонка, да еще рада была радехонька. А здесь разве найдешь такую? Да и вообще, что здесь найдешь? Вы только поглядите на этот салат. Там, где мы жили раньше, там всего было больше, и все было дешевле, и все было лучше. Конечно, вдоволь у нас дома никогда ничего не было, еще бы, попробуй-ка вести хозяйство на те деньги, что мне дают.

— Мамуля любит шутить, — сказал мистер Джойбой.

— Шутить? Хорошенькие шутки — вести хозяйство на такие деньги, да еще чтоб гости ходили! — Потом, уставившись на Эме, она добавила: — А девушки в Вермонте работают.

— Эме очень много работает, мамуля. Я же тебе рассказывал.

— Хорошенькая работа. Да я бы свою дочь и близко не подпустила к такой работе. А ваша мать где?

— Она уехала на Восток. Наверно, умерла.

— Уж лучше умереть там, чем жить тут. Наверно? Это так нынешние дети заботятся о своих родителях.

— Полно, мамуля, как можно говорить такие слова. Ты ведь знаешь, как я забочусь…

Некоторое время спустя Эме смогла наконец проститься, не нарушая приличий; мистер Джойбой проводил ее до калитки.

— Я бы вас отвез, — сказал он, — но мне не хочется оставлять мамулю одну. Трамвайная остановка за углом. Вы легко найдете.

— Да, конечно, — сказала Эме.

— Вы очень понравились мамуле.

— Правда?

— Ну конечно. Я это сразу чувствую. Когда человек нравится мамуле, она обращается с ним запросто, без церемоний, как со мной.

— Она и правда обращалась со мной запросто.

— Ну еще бы. Она обращалась с вами запросто — это уж точно. Вы наверняка произвели на мамулю очень большое впечатление.

В тот вечер, прежде чем лечь спать, Эме написала еще одно письмо Гуру Брамину.

Глава 7

Гуру Брамином были двое мрачных мужчин и способная юная секретарша. Один мрачный мужчина писал в рубрику, другой, мистер Хлам, занимался письмами читателей, на которые нужно было отвечать лично. К тому времени, когда мужчины появлялись в редакции, секретарша успевала рассортировать письма и положить каждому на стол. Мистеру Хламу, который работал здесь еще со времен «Тетушки Лидии» и сохранил ее стиль, обычно доставалась меньшая пачка, ибо корреспонденты Гуру Брамина любили, чтобы их проблемы обсуждались публично. Это преисполняло их чувства собственной значимости, а иногда и помогало завязать переписку с другими читателями.

Над письмом Эме еще витал запах «Яда джунглей».

«Дорогая Эме, — диктовал мистер Хлам, присовокупляя новый окурок к бесконечной цепочке выкуренных сигарет. — Меня чуточку встревожил тон Вашего последнего письма».

Сигареты, которые курил мистер Хлам, были, если верить рекламе, приготовлены медиками с единственной целью — уберечь его дыхательные пути от страданий. И все-таки мистер Хлам страдал ужасно, а вместе с ним ужасно страдала и юная секретарша. С самого утра мистера Хлама по нескольку часов бил кашель; он поднимался откуда-то из самых глубин ада и облегчить его могло только виски. В особо тяжкие дни безмерно страдающей секретарше начинало казаться, что еще немного — и мистера Хлама вырвет. Сегодня выдался особо тяжкий день. Мистер Хлам тужился, корчился, содрогаясь всем телом, и отирал лицо носовым платком.

«Хозяйственная и домовитая американская девушка не найдет ничего предосудительного в том приеме, который Вам был оказан. Ваш друг оказал Вам самую большую честь, какую только мог, пригласив Вас, чтобы познакомить со своей матерью, а она не была бы матерью в истинном смысле этого слова, если бы не пожелала Вас увидеть. Настанет время, Эме, когда Ваш собственный сын приведет домой незнакомку. Тот факт, что человек этот помогает матери по хозяйству, тоже, на мой взгляд, не бросает на него тени. Вы пишете, что в переднике он выглядел недостойно. Нет сомнения в том, что помогать другим, не считаясь при этом с условностями, и есть высшее проявление истинного достоинства. Единственное, чем можно объяснить перемену в Вашем отношении к нему, — это то, что Вы не любите его так, как он того заслуживает, но тогда Вы должны сказать ему об этом прямо при первом же удобном случае.

Вам отлично известны недостатки Вашего второго друга, о котором Вы упоминаете, и я уверен, что Ваш здравый смысл поможет Вам отличить внешний блеск от истинного достоинства. Стихи — вещь неплохая, но, на мой взгляд, человек, который с таким энтузиазмом и скромностью возлагает на себя бремя домашней работы, стоит десятка речистых поэтов».

— Не слишком ли я сильно?

— Да, это сильно сказано, мистер Хлам.

— А черт, я себя сегодня премерзко чувствую. Да и девица, судя по всему, первостатейная сука.

— Мы уже привыкли к этому.

— Да. Ладно, смягчите чуть-чуть. Тут еще одно письмо, от женщины, которая кусает ногти. Что мы ей советовали в прошлый раз?

— Размышлять о Прекрасном.

— Напишите ей, чтоб продолжала размышлять.

А в пяти милях от редакции, в своем крошечном косметическом кабинете, Эме, прервав работу, перечитывала стихи, которые получила утром от Денниса.