Элиза Ожешко - Господа Помпалинские. Хам Страница 17

— Regarde ton vis-à-vis, Stephanie! [296]

Стефания, словно очнувшись, обратила мечтательный, еще затуманенный волнением взор в ту сторону, куда указывала мать, и, вздрогнув всем своим жалким, уродливым телом, прошептала:

— Oh, maman! C’est un cadavre! [297]

— Non, ma chère, c’est ton futur! [298] — отрезала княгиня, и по ее поджатым губам и взгляду, брошенному на побледневшую дочь, видно было, что у нее достаточно сильный характер, и она не потерпит непослушания, В середине антракта Мстислав вдруг вскочил, как подброшенный пружиной.

— Не нанести им визита просто невозможно, это было бы de la dernière inconvenance [299]. Пойду и сюда больше не вернусь. А ты, если хочешь, можешь смотреть до конца эту крикливую трагедию.

И, закрывая за собой дверь ложи, прошептал:

— C’est à en devenir fou! [300]

Через минуту он уже стоял за креслом княгини — чопорный, с шапокляком под мышкой. Длинные, худые пальцы княжны дрожали под кружевными манжетами, но княгиня, не обращая внимания на смятение дочери, с величественно благосклонной улыбкой обсуждала со своим чопорным гостем достоинства оперы и сравнивала голоса певцов. Лорнеты со всех сторон устремились на ложу аристократки, и имена княжны и молодого графа передавались из уст в уста. Расчет графини Виктории оказался верным. Мстислав был в глазах публики претендентом на руку княжны, и теперь, откажись он от этого брака, сочтут, что ему указали на дверь.

— Je sais bien он не перенесет такого позора, — говорила вечером графиня аббату в своем будуаре, белоснежной ручкой подавая ему чашку чая. Аббат составил в тот вечер общество одинокой матери, озабоченной будущим своих сыновей.

Павел пробыл в театре до конца представления. И всякий раз, когда зал замирал, потрясенный бурей страстей, бушевавшей на сцене, или тронутый благородством какого-нибудь персонажа, Павел с нежностью и болью вспоминал о Розе, жалея, что ее нет здесь и она не видит всех этих чудес. С тоской поглядывал он из своей ложи наверх, где под самым потолком прилепилась невзрачная, душная галерка, готовый закричать: «На самое последнее, самое незаметное место в жизни, но только с ней, вместе с ней!»

На следующее утро Павел ехал на вокзал Варшавско-Петербургской железной дороги, но по пути, на Краковском предместье, вдруг наклонился вперед и крикнул извозчику: «Стой!» Это вырвалось у него безотчетно, само собой, при виде девушки в скромной серой шляпке и темном шерстяном платье, которая торопливо шла по тротуару. Выскочив из пролетки, Павел быстро догнал девушку.

— Добрый день, кузина!

Бледное личико Розы залилось ярким румянцем.

— О! — промолвила она смущенно и взволнованно. — Вот не ожидала вас увидеть сегодня!

— Ия тоже… Вы на эту проклятую фабрику идете?

— Да!

Некоторое время они молча шли рядом. Роза задумалась и побледнела, будто собираясь сказать что-то печальное.

— Пан Павел, — начала она.

— Почему вы меня называете «паном», кузина?

— Кузен, — поправилась она, — я хочу вас о чем-то спросить. Мама с папой встревожены тем, что вы такой невеселый в последнее время, все думаете о чем-то, а мне… мне кажется…

Она замолчала. На ее лице отразилось трогательное и робкое волнение. Павел бросил на нее взгляд, полный любви и муки, и дрогнувшим голосом спросил:

— Что вам кажется?

— Что вы стали к нам хуже относиться, — прошептала она, и губы у нее задрожали.

Павел побледнел.

— Неужели вам так показалось, кузина?

Он остановился и сжал ее маленькую ручку в черной перчатке.

— О! — воскликнул он. — Ради бога, не думайте обо мне плохо! Видите ли… я не могу вам всего сказать… Человек иногда попадает в такое положение, что обязан молчать… Поймите меня… И если жизнь моя не изменится, я, может, совсем перестану бывать у вас. Я не имею права поступить иначе. Но вы, Роза, не думайте обо мне плохо, хотя я отчасти заслужил это… Не осуждайте меня, это мне будет очень больно…

Он схватился рукой за лоб, и лицо его исказила жестокая мука. Роза полными слез глазами смотрела на него. Поняла ли она смысл его слов или только догадывалась о нем, не смея себе в этом признаться, но на душе у нее стало тяжело, и это бедное дитя нищеты и горя склонило головку, как надломленный цветок. Павел посмотрел на нее и вдруг выпрямился, словно почувствовав прилив сил и энергии.

— Очень прошу вас, кузина, — бодро, несмотря на свое отчаяние, сказал он, — берегите себя, пока я буду в отъезде… Берегите себя, не надрывайтесь на этой проклятой фабрике и знайте, что я… — Он опять замолчал. — Нет, не могу, не имею права говорить… Будьте здоровы.

Он крепко пожал маленькую девичью ручку и опрометью бросился к ожидавшему его извозчику.

Занятый своими мыслями, приехал Павел на вокзал, как во сне, купил билет и, опустив голову и ни на кого не глядя, вошел в вагон второго класса. Вдруг рядом кто-то зашипел от боли. Это Павел, задумавшись, нечаянно наступил на ногу какому-то, хорошо одетому, пухлощекому и вислоусому господину, чье самолюбие оказалось чувствительней конечностей. Дрыгая отдавленной ногой и готовый растерзать наглеца, который, причинив ему такую боль, даже не подумал извиниться, он обратился к Павлу таким тоном, словно собираясь, по меньшей мере, вызвать его на дуэль:

.— С кем имею честь?

Павел, который не заметил своей оплошности, с недоумением посмотрел на него. Г розная мина усача показалась ему забавной, и, любопытствуя, чем кончится назревающий скандал, он учтиво ответил:

— Павел Помпалинский, к вашим услугам!

При этом имени гнев оскорбленного господина моментально испарился, и лицо преобразилось. Словно по мановению волшебной палочки лоб разгладился, встопорщенные усы опустились, в глазах появилось умильноподобострастное выражение, на губах заиграла льстивая улыбка, и, за минуту перед тем воинственно выгнувший грудь, господин поспешил отвесить низкий поклон.

— Ах! Прошу прощения, — пробормотал он. — Право, не знал… Очень, очень приятно…

«Чудак какой-то», — подумал Павел, ничего не понимая. Усевшись в уголок, он задумался, и перед глазами у него ожило нежное, милое, как у ребенка, личико Розы. Чудесным видением промелькнуло оно сегодня перед ним и вот опять с волшебной, притягательной силой встало в воображении. «Да, — мысленно сказал он, словно заканчивая долгий спор с самим собой, — старуха генеральша права! Конечно, до меня ей дела не больше, чем до старого корсета, выброшенного на помойку, я нужен ей только затем, чтобы лишний раз досадить графу Святославу. Но все-таки старуха права, и рано или поздно придется последовать ее совету».

Между тем поезд тронулся, но Павел, погрузясь в свои мысли, не замечал, что стал для своих спутников предметом живейшего интереса. Усатый господин, с виду помещик средней руки, уже успел подмигнуть соседям: мелкому чиновнику и какому-то франту невысокого полета. Франт и чиновник, услышав произнесенную шепотом фамилию, встрепенулись и уставились на Павла.

— Вторым классом ездит, — тихо заметил чиновник. — Ишь, научились деньги экономить господа помещики!

— А что особенного! Теперь хорошим тоном считается ездить вторым классом, — сказал франт, как бы намекая, что и он тоже неспроста путешествует вторым классом.

— Да, тяжелые времена настали, — вздохнул псме-Щик.

И все трое снова уставились на Павла. Так он и ехал, будто царек со своей свитой.

— Куда изволите направляться, господин граф? — начал разговор помещик.

— Я выхожу на станции Зет.

— Я тоже.

— Ия.

— Ия.

— Тем приятнее будет путешествовать!

Павел не выразил восторга, — как видно, он был на этот счет иного мнения.

— Вам, вероятно, неудобно сидеть на этой жесткой лавке.

— Да, ничего не скажешь, управление железных дорог не очень-то заботится о пассажирах…

— После той мебели, которую я недавно приобрел для моего кабинета, эти лавки…

В таком духе разговор продолжался всю дорогу.

Когда поезд подошел к большой станции, франт первым соскочил на перрон и услужливо подал Павлу руку.

— Обопритесь, граф, из вагона не так ловко выходить, как из кареты…

В буфете все трое устремились за Павлом, спеша занять место возле него.

— Как здесь ужасно готовят! — пожаловался помещик.

— Вы, конечно, не привыкли к такой пище, — угодливо улыбнулся чиновник, все время ловивший взгляд Павла.

— Я этого просто в рот не возьму! — воскликнул франт, брезгливо отодвигая нож и вилку, хотя сам пожирал голодными глазами выставленные кушанья.

В вагоне франт и чиновник просительным тоном обратились к помещику:

— Вы знакомы с графом… сделайте одолжение, представьте нас…