Геннадий Красухин - Мои литературные святцы Страница 17

Окончил Ленинградский университет. Печататься начал ещё студентом – в 1950-м. Первую книгу стихов «Именем любви» издал в Ленинграде в 1957 году.

До «Литературки» с 1957 по 1962 год Фоняков был сотрудником газеты «Советская Сибирь». Поэтому поднаторел в газетной журналистике, освоил все её жанры – от очерка, репортажа – до статьи об искусстве, до литературного портрета.

Он был честен с читателем. Писал о том, что видел. Поэтому (сужу по периоду моей работы в «Литгазете») к его статьям начальство относилось кисло. Предпочитало им прямые репортажи Ильи о том или ином событии.

Позже он писал в своей биографии: «Сознаю, что по возрасту я для многих уже – динозавр. Оказывается, это совсем не так уж плохо. Хотя бы потому, что совершенно не волнуют проблемы самоутверждения. Уж какой есть, такой есть». Мне думается, что такие проблемы перестали волновать его рано. Чуть ли не с первых его поэтических книжек. Он их выпустил много. А вместе с книгами критических эссе, вместе с книгами переводов разных поэтов их у Фонякова более тридцати. И на всех лежит отпечаток его личности: всё, что он делал, очень серьёзно.

Лично мне очень нравятся его поэтические портреты коллег-современников, которые он создал в ноябре 2011 года – за месяц до собственной смерти 23 декабря. Оцените, каков у Фонякова Ярослав Смеляков:

Вот он весь – поношенная кепка,

Пиджачок да рюмка коньяка,

Да ещё сработанная крепко

Ямба старомодного строка, —

Тот, за кем классическая муза

Шла, сопровождая, в самый ад,

Трижды зек Советского Союза

И на склоне лет – лауреат,

Что он знал, какую тайну ведал,

Почему, прошедший столько бед,

Позднему проклятию не предал

То, во что поверил с юных лет?

Схожий с виду с пожилым рабочим,

Рыцарь грубоватой прямоты,

Но и нам, мальчишкам, между прочим,

Никогда не говоривший «ты», —

Он за несколько недель до смерти,

Вместо всяких слов про стыд и честь,

Мне сказал: «Я прожил жизнь. Поверьте,

Бога нет. Но нечто всё же есть…»

Светлая память! Пусть Илье Олеговичу земля будет пухом!

Увы, точная дата рождения Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал неизвестна. Знают только, что родилась она в 1866 году. Знают, что в ней текла кровь Ганнибала, прадеда Пушкина. Что она вышла замуж за своего домашнего учителя Константина Семёновича Шварсалона, что под его влиянием сблизилась с народниками, заинтересовалась социализмом. Родила трёх детей.

Но потом вместе со всеми детьми бежала от мужа за границу, и в Риме в 1893 году встретила Вячеслава Иванова.

Женатому Иванову удалось получить развод, а Лидии Дмитриевне муж развода не давал долго. Несмотря на то, что у неё от Иванова родилась дочь. Но в конце концов, всё утряслось.

В круглом выступе петербургского дома 25 на Таврической Иванов с женой организовали знаменитый салон «На башне», где побывали, кажется, все известные писатели того времени.

Лидия Дмитриевна дебютировала дважды. Под фамилией Шварсалон в 1899 году в «Северном вестнике с этюдом «Неизбежное зло». За подписью Зиновьева-Аннибал – драмой «Кольца» (1904). Продолжала писать стихи и пьесы, но прославилась как прозаик. Её сборник рассказов «Трагический зверинец» ценила Цветаева. Он оказал влияние на Хлебникова, написавшего «Зверинец» и на Елену Гуро, создавшую книгу «Небесные верблюжата».

Писала статьи и рецензии, посвящённые книгам или творчеству Андре Жида, Г. Джеймса, Ф. Сологуба, А. Ремизова, где мечтала о «дерзком реализме», который поможет «с бережной медлительностью, всё забывая, читать и перечитывать книгу, который подхватит читателя волною тончайшего, как кружевная пена, и меткого как имманентная правда жизни, искусства».

Написала повесть «Тридцать три урода», получившую далеко не однозначную оценку. Критика окрестила её «лесбийской», потому что в центре две героини – актриса Вера и её юная возлюбленная, которую она обращает в свою веру. Тираж повести поначалу был арестован. Но когда арест был снят, критик А. Амфитеатров назвал её рисунком из анатомического атласа.

Умерла неожиданно и скоропостижно от скарлатины 17 октября 1907 года.

Вскоре после её смерти Вяч. Иванов написал 42 сонета (столько лет прожила Лидия Дмитриевна) и 12 канцон (столько лет они прожили вместе).

«Того, что она могла дать русской литературе, мы вообразить не можем», – писал о ней Блок.

Но её стихи не подтверждают такой высокой оценки:

Червлённый щит тонул – не утопал,

В струях калился золотого рая…

И канул… Там, у заревого края,

В купели неугасной свет вскипал.

В синь бледную и в празелень опал

Из глуби камня так горит, играя.

Ночь стала – без теней. Не умирая,

В восточный горн огонь закатный пал.

Не движет свет. Дома, без протяженья, —

И бдительны, и слепы. Ночь – как день.

Но не межует граней чётко тень

Река хранит чудес отображенье.

Ей расточить огонь чудесный – лень…

Намёки здесь – и там лишь достиженья.

Сонет называется «Белая ночь», и содержание соответствует своему названию. Но сказать, что он хорош, – трудно.

Правда, Блок сказал ту фразу по поводу сборника «Трагический зверинец» (1907), увидевший свет уже после смерти Зиновьевой-Аннибал. Этот сборник оказал большое влияние на футуристов.

18 октября

Прежде чем стать беллетристом, Юрий Николаевич Тынянов, родившийся 18 октября 1894 года (умер 20 декабря 1943-го), занимался литературоведческой наукой, где достиг немалых успехов. Он, профессор института истории искусств (1921—1930), напечатал в 1921 году статью «Гоголь и Достоевский (К теории пародии)», сразу же обратившую на себя внимание учёных. Будучи членом ОПОЯЗа, он выпустил книги «Проблемы поэтического языка» (1924), «Архаисты и новаторы» (1929), ставшими явлением в литературоведении.

Как прозаик, дебютировал романом «Кюхля» (1925). Не оставляя научных занятий, написал роман о Грибоедове «Смерть Вазир-Мухтара» (1927—1928, отдельное издание 1930), повести «Подпоручик Киже» (1928), «Восковая персона» (1931), «Малолетний Витушишников» (1933), исторические миниатюры «Исторические рассказы» (1930). Начал, но не закончил роман «Пушкин» (первая часть – 1935, вторая – 1936—1937). Третья незавершённая часть романа опубликована в 1943 году посмертно.

Но две части романа «Пушкин» вкупе с романами «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мухтара» и с другими произведениями Тынянова позволяют говорить, что писатель встал у истоков традиции исторической прозы, которая была подхвачена и развита в произведениях его современников и потомков (например, Булата Окуджавы).

Прозу Тынянова обычно называют документальной в том смысле, что её можно подтвердить документами. Да, Тынянов не шёл против истории, но очень характерно его заявление: «Там, где кончается документ, я начинаю». А это значит, что, не утрачивая своего значения, документ у Тынянова обрастает массой живописных и психологических подробностей, которые преобразуют документ в художественное произведение.

Тынянов оставил нам не только выдающиеся литературоведческие работы, не только замечательную прозу. Он был ещё и поэтом. Перевёл поэму «Германия. Зимняя сказка» Гейне (1933) и его стихотворения, составившие книги «Сатиры» (1927» и «Стихотворения» (1934).

Вот небольшое стихотворение Гейне, переведённое Тыняновым:

Девица, стоя у моря,Вздыхала сто раз подряд —Такое внушал ей гореСолнечный закат.Девица, будьте спокойней,Не стоит об этом вздыхать;Вот здесь оно спереди тонетИ всходит сзади опять.

19 октября

Вы не задумывались над тем, что эпиграф, стоящий у начала романа «Капитанская дочка» – «Береги честь смолоду», корреспондирует с его концовкой, которая представляет собой календарную дату: «19 окт. 1836»?

Очень многие исследователи решили, что Пушкин попросту обнародовал дату окончания «Капитанской дочки». Но публично выставлять даты под своими произведениями было не в пушкинских правилах. Кроме «Капитанской дочки» он сделал это лишь однажды в стихотворном диалоге «Герой», в котором собеседники по-разному относятся к посещению Наполеона чумного госпиталя в египетской Яффе, где французский император пожал руку больному. Один восхищается подобным поступком, другой, ссылаясь на недавно опубликованное свидетельство историка (как выяснилось позже – недостоверное), настроен скептически – отрицает, что Наполеон пожимал руку чумному. Напечатанный впервые в «Телескопе» (1831, №1) этот диалог имел такую концовку: