Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод) Страница 17

С этими словами она взяла лампу, чтобы зажечь ее, но молодая девушка не захотела никакого освещения и, сказав, что будет ждать в темноте, взобралась на подоконник в столовой.

Она сидела там и думала. Старые часы своим медленным тиканием как бы успокаивали бурю, разбушевавшуюся в ее душе; озлобление Рейнгольда и высокомерие его и бабушки глубоко волновали ее, но она подавила это; нет, не следовало омрачать возвращение под отчий кров! Прочь неприятные впечатления! Вот, например, лицо прекрасной «дамы из дворца»; в нем не было ничего волнующего! Эта герцогская племянница с невыразимым спокойствием в лице и движениях была, вероятно, очень сдержанной и рассудительной или флегматичной натурой. Раньше почти не знали о существовании этой Элоизы фон Таубенек. Принц Людвиг занимал высокий военный пост, жил в Кобленце и только изредка приезжал к родному двору, так что его маленький замок Принценгоф многие годы стоял необитаемым.

Теперь он снова был обитаем, и тетя София много рассказывала в Берлине об этой перемене. Вдова принца Людвига была рада, что после смерти супруга могла приютиться хотя бы здесь, так как покойный почти не оставил капитала, а вдовья пенсия была не слишком-то велика. Однако, насколько было известно, герцогская чета очень тепло относилась к осиротевшей племяннице, и благодаря этому мать и дочь пользовались особыми привилегиями.

К подъезду подкатил экипаж. Прошло довольно много времени, пока общество наверху решило разойтись, пока гул голосов перешел на лестницу и распахнулись ворота дома.

В яркой полосе света от ламп показалась сначала баронесса Таубенек и, опираясь на руку Герберта, направилась к своему экипажу; она была необычайно толста, и дочь, следовавшая за нею, казалось, обещала в будущем последовать ее примеру; она натянула черный кружевной шарф на белокурые волосы, ниспадавшие на лоб, с благородным спокойствием села рядом с запыхавшейся мамашей и довольно безучастным взором окинула остальных гостей, которые, прощаясь, окружили экипаж, чтобы потом рассеяться по всем направлениям.

Герберт тотчас же отошел с глубоким поклоном. Вовсе не похоже было на то, что состоялась помолвка. Советница, наоборот, взяла руку Элоизы в свои и пожимала ее, непрестанно что-то говоря, и вдруг, как бы охваченная приливом нежности, внезапно наклонилась над ней. Маргарита не могла рассмотреть, прижала ли она эту одетую в светлую перчатку руку к своей щеке или к губам.

Она невольно отшатнулась от окна; кровь ударила ей в голову; ей было до глубины души стыдно за эту старую седую даму, совершенно забывшую свое достоинство по отношению к этому созданию.

Маргарита, сильно раздосадованная, соскочила с окна. В какой ничтожный, ограниченный мир она возвратилась! Нет, эта клетка была слишком тесна для нее; она не хотела жертвовать даже кончиками своих крыльев, чтобы приспособиться к ней! Право, даже прекрасная «дама с рубинами» казалась великой по сравнению с этими мелкими душонками.

IX

Экипаж отъехал. Маргарита вышла из столовой; однако она не бежала к своим, как сделала бы это в первом порыве сейчас по прибытии, а медленно спускалась в сени.

Герберт, казалось, как раз собирался подняться по лестнице, а коммерции советник только что переступил порог сеней. На его лице еще лежало выражение удовлетворенной гордости высокой честью, оказанной его дому. Он изумился при виде Маргариты, но тотчас же раскрыл свои объятия и с радостным восклицанием прижал ее к своей груди.

— Это действительно ты, Гретхен?! — воскликнула советница, вернувшись с улицы в сопровождении Рейнгольда.

Она протянула девушке руку и с достоинством подставила ей щеку для поцелуя. Внучка, казалось, не заметила этого; она прикоснулась губами к руке бабушки и затем бросилась на шею к брату.

— Пойдем наверх, сени — неподходящее место для приветствий, — заметил коммерции советник, а затем, положив руку на плечо Маргариты, стал подыматься вместе с дочерью по лестнице вслед за Гербертом, который уже успел уйти вперед. — Совсем большая девочка, — сказал папа, меряя взглядом, полным отеческой гордости, юную фигурку, стоявшую возле него.

— Да, она очень выросла, — заметила бабушка, медленно шедшая за ними под руку с Рейнгольдом, — разве она своими лицом и фигурой не напоминает тебе Фанни, Балдуин?

— Нет, нисколько; у Греты настоящий лампрехтский тип, — возразил советник, причем его лицо омрачилось.

Наверху, в большом зале, стояла тетя София и пересчитывала серебро, бывшее в употреблении. Радостная улыбка озарила ее лицо, когда Маргарита бросилась к ней.

— Твоя постель готова и стоит на том же месте, где ты спала девочкой, — сказала тетя, отдышавшись после бурных объятий молодой девушки, — а в «надворной» комнате так же уютно, как ты всегда любила.

— Так, это, значит, — заговор? — неодобрительно заметила советница, — тетя София была поверенной, а мы, остальные, должны были ждать, когда наступит великое событие. Ты, Грета, должна была бы приехать раньше, а теперь твое возвращение не имеет никакого смысла: двор через две недели уезжает в М., и твое представление ко двору вряд ли может состояться.

— Будь довольна, милая бабушка; тебе со мною было бы мало чести; ты не знаешь, какая я трусиха и каким неловким созданием я становлюсь, когда теряю мужество. Да я приехала вовсе не за тем; меня привлекла елка, Рождество там внизу, в столовой; мне уже надоели эти сахарные фигуры и бумажные коробочки, которые покупает тетя Элиза и вешает на елку; я снова хочу пережить те приготовления в темные вечера, когда завывает ветер и идет снег, в теплой комнате на большом столе лежат орехи и золото, а из кухни доносится аромат свежих кренделей и всевозможных необычайных зверей, не поддающихся описанию; самого лучшего, к сожалению, не будет — закрытой корзинки тети Софии, из которой иногда выглядывали начатые кукольные платья. Но от Варвары я все-таки потребую своего пряничного всадника.

— Ребячество! — рассердилась бабушка. — Стыдись, Грета! Ты вернулась, не исправившись ни на волос!

— Да, это уже сказал мне дядя Герберт.

— Что? Ты уже говорила с дядей? — с большим изумлением спросил Рейнгольд, — как же это может быть?

— Очень просто, Гольдик: потому что я собственной персоной уже была наверху…

— Неужели ты собиралась войти сюда? — с запоздавшим испугом воскликнула советница.

— С этой прической эскимоски и в таком ужасном черном платье? — добавил Рейнгольд, делая комичное движение отвращения. — Ты прекрасно вырядилась в своем Берлине, Грета!

— Не волнуйся, Рейнгольд, это платье не единственное у меня! — сказала Маргарита и, пожимая плечами, стала со всех сторон осматривать свою юбку. — Бедное платьице! Свежим его, конечно, нельзя больше назвать. Оно должно было лазить со мною по катакомбам и пирамидам и часто промокало насквозь от горного дождя и льда глетчеров. Верный старый товарищ! Сегодня мне было стыдно, и я отреклась от него! Дядя Герберт может удостоверить, что я сама не считала себя достаточно нарядной, чтобы дебютировать пред высокими гостями…

— Прошу тебя, ради Бога, сделай мне одолжение и не запускай постоянно руки в волосы, как мальчишка, — прервала ее бабушка. — Ужасная привычка! Как могла тебе прийти в голову такая нелепая фантазия — остричь волосы?

— Надо было, бабушка; дело не обошлось без тайных слез; этого я нисколько не отрицаю. Но было от чего прийти в отчаяние, когда надо возиться с косами, а дядя Теобальд у двери бегает взад и вперед от нетерпения и страха, что мы опаздываем на поезд или пропустим почтовый дилижанс. Тогда я, недолго думая, схватилась за ножницы… Впрочем, дело вовсе не так плохо, бабушка; мои космы растут, как сорная трава, и ты не успеешь оглянуться, как у меня будет порядочная коса.

— Да, как же! — сухо заметила старушка. — Тетя Элиза могла бы получше смотреть за тобой и не допустить такой выходки!

— Тетя? Ах, бабушка, там дело обстоит не лучше, у нее тоже немногим больше этого! — и Маргарита с лукавой улыбкой вытянула один из своих локонов.

— Ну, и хорошую же жизнь вы вели во время своих ученых поездок, нечего сказать! — с негодованием воскликнула бабушка, нервно собирая в одну кучку крошки на скатерти. — Как моя сестра может принимать участие в занятиях своего мужа и подчиняться им, — мне совершенно непонятно. Где же тогда права жены и положение в обществе? Посмотри только на девочку, Балдуин! Пройдут целые годы, пока она снова станет презентабельной. Спрашивается, Грета, как ты приколешь к этой копне цветок, не говоря уже о драгоценностях? Рубиновые звезды, например, которые так шли твоей матери…

— А, «красные камни», которыми украшена прическа Прекрасной Доры в красной гостиной? — с живостью перебила ее Маргарита.

— Да, Гретель, те самые, — вместо бабушки подтвердил коммерции советник, до сих пор молчавший. Он совершенно побледнел, но его глаза засверкали, а пальцы так крепко обхватили стакан с шампанским, словно хотели раздавить его на мелкие кусочки. — Я тебя горячо люблю, дитя мое, и дам тебе все, что хочешь, но только рубиновые звезды выбрось из головы; пока я жив, они не будут украшать ни одной женщины!