Борис Васильев - Утоли моя печали Страница 18

Он заново открыл их, повстречавшись с Наденькой Олексиной.

А Наденька вместе со своей горничной бродила по шумной, многолюдной Москве с горящими глазами и ликованием в сердце, и не подозревая, что стала необыкновенно желанной и, увы, недоступной принцессой последней сказки суховатого и – еще раз увы! – уже немолодого одинокого мужчины. Сейчас ее интересовало совсем иное – степенно обедающие из общего котла артельщики, чумазые трубочисты, звонкий выезд пожарных…

– Смотри, смотри, Феничка, гнедые понеслись!

– Стало быть, Арбатская часть выехала, барышня, – важно поясняла горничная. – Это у них гнедые битюги.

Темно-русая головка и толстая пшеничная коса, выглядывающие из-под двух одинаковых шляпок, постоянно мелькали в самых людных местах. Обладательницы их вместе с артельным людом весело хохотали над мальчишкой-штукатуром, неосторожно шагнувшим в известковый раствор; старательно перевязывали голову бородачу-плотнику, не успевшему увернуться от упавшей доски; с радостной готовностью относили записку подрядчика, которому ну никак невозможно было отлучиться даже на соседний участок. К ним скоро настолько привыкли, что стали приветливо здороваться, меж собой называя их «Феничкой с барышней».

– Варенька, там такие замечательные люди, такие интересные! Я непременно напишу о них, непременно! И нисколько не хуже, чем господин Гиляровский, вот увидишь. Дядя Роман, ты ведь меня понимаешь, правда?

Хомяков понимал, озорно подмигивая.

– Вот у них – идеи, – говорил он. – А у нас – некая сумма смутных мечтаний и туманных представлений, далеко не всегда правильная к тому же.

– Идей много, – строго предупреждала Варвара. – Только, пожалуйста, не старайся запоминать непереводимой игры слов. Даже во имя жизненной правды.

Впрочем, она беспокоилась напрасно. При девушках никогда и никто не позволял себе ни одного дурного слова. Даже когда доска упала на плотника, он только прорычал:

– Ах, чтоб тебя!..

Так что гуляний их ничто не омрачало. И бродили они до изнеможения.

– Барышня, за нами ктой-то следит, – зловещим шепотом сообщила как-то Феничка.

– Кто следит?

– Да вон, тощий такой. В гимназической фуражке.

Наденька оглянулась. Действительно, позади стоял совсем еще юный господин в далеко не новой гимназической фуражке, из-под которой во все стороны лезли упрямые завитки белокурых волос. Заметив, что на него смотрят, юноша тотчас же отвел глаза.

– Весь день бродит след в след, – пояснила Феничка. – Может, бомбист какой?

– Почему же непременно бомбист?

– Не знаю.

– Проверим. Иди не оглядываясь.

– Куда идти?

– За мной.

Наденька быстро пошла от Триумфальной к дому генерал-губернатора. Однако на подходе к Скобелевской площади народу оказалось столько, что шаг пришлось существенно укоротить. Может быть, поэтому Надя не выдержала и снова оглянулась.

Белокурый юноша упорно шел сзади.

– Прилип как банный лист, – недовольно шептала Феничка. – Может, городового позвать?

– А в чем он провинился? В том, что на тебя смотрит?

– Он на вас смотрит, барышня.

– Ну и что? И пусть себе смотрит. Вот сейчас подойду к нему и спрошу…

Наденька остановилась, повернулась лицом к преследователю и решительно уставилась ему в глаза. Юноша засмущался, опустил голову, но не ушел, и толпа толкала их почти одновременно.

«Сейчас я ему все выложу! – сердито подумала Надя. – Наглость какая!..»

Она и впрямь шагнула к нему, но гимназист вдруг странно изогнулся, словно пытаясь то ли от кого-то отбиться, то ли кого-то схватить. Возникла некая дополнительная толчея, шум, почти тотчас же раздался свисток, и к этому месту устремился рослый городовой, доселе почему-то невидимый.

– Р-разойдись! Что за крик?.. Прошу предъявить пачпорт.

– У меня нет паспорта, – растерянно сказал гимназист, поскольку последние слова городового относились к нему.

– Тогда пожалуйте в участок!

– Но ко мне залезли в карман…

– Пожалуйте в участок!..

– На каком основании? – строго спросила Наденька, к тому времени уже пробившаяся к ним. – К этому господину действительно залезли в карман.

– А вы кто такая будете, мамзель?

– Я – племянница Романа Трифоновича Хомякова. А этот господин приехал к нему из… из Костромы.

– Верно! – закричали с лесов артельщики. – Ты вон лучше карманника лови, селедка!..

– Что творится? – заворчали в толпе. – Честных людей хватают средь бела дня, а ворье что хочет, то и делает.

– И в такое знаменательное для всей святой Руси время!

– Нет, надо искать на них управу. У меня, знаете ли, третьего дня семь рублей из кармана увели…

– Из кармана, говорите?.. – растерянно спросил городовой, не зная, что предпринять для приличного отступления.

– Держи вора! – завопили с лесов.

– Держи вора! – тотчас же откликнулся городовой.

Подхватив шашку, он засвистел и кинулся куда-то в толпу. Сверху, с лесов, заулюлюкали, засвистели, захохотали. Прохожие как ни в чем не бывало тут же двинулись по своим делам, и молодые люди остались вдвоем. Но только на мгновение, потому что к ним наконец-то пробралась Феничка.

– Детина какой-то растопырился, ни тебе ходу, ни проходу, – недовольно сообщила она.

– У вас и вправду что-то украли? – строго спросила Наденька нескладного гимназиста.

– Украсть не успели, но в карман залезли. Я хотел было схватить вора за руку, только он вырвался.

– А зачем вы нас преследовали?

– Я… – Юноша очень смутился, опустил голову, и уши его начали краснеть. – Извините.

– А кто ты есть? – сердито спросила Феничка. – Почему ты из Костромы?

– Я не из Костромы.

– А барышня сказала, что из Костромы!

– Это ошибка. – Гимназист в явно тесном мундирчике снял фуражку, застенчиво поклонился. – Еще раз прошу меня извинить за назойливость, с которой я…

Он окончательно смутился и угнетенно замолчал, не решаясь поднять голову. Надя улыбнулась.

– Почему же вы вдруг замолчали?

– Позвольте представиться, – вдруг сказал молодой человек, с отчаянной решимостью подняв голову. – Нижегородский дворянин Иван Каляев.

И дальше они пошли втроем.

– Я только что досрочно закончил в гимназии, – рассказывал Ваня, все еще немного смущаясь. – Потому досрочно, что очень уж хотел увидеть коронацию.

– Сбежали из дома?

– Нет, что вы, Надежда Ивановна. Я к тете приехал, у меня тетя в Москве живет. На Неглинке. А осенью поеду поступать в Петербургский университет.

– А почему же не в Московский?

– Н-не знаю. Может быть, и в Московский. – Ваня помолчал, добавил решительно: – Я Москвы совершенно не знаю. А в Петербурге бывал два раза.

– Тетю, значит, до сей поры не навещал? – подозрительно отметила Феничка.

– Нет, что вы, – смутился недавний гимназист. – Как можно, остановился у нее…

– Мы вам покажем Москву, – улыбнулась Надя. – И начнем с Кремля.

На Красной площади и в Кремле шли особенно напряженные работы, поскольку именно здесь и должно было происходить таинство Священного Коронования. Строили помосты и переходы, готовили иллюминацию, громоздили деревянный слив в Москву-реку с Тайницкой башни. В некоторые места вообще не пропускали, но главное показать Ване Каляеву все же удалось. А когда вышли к Манежу через Троицкие ворота, Наденька решительно объявила:

– Сегодня вы обедаете у нас, Ваня.

– Что вы! – растерялся юноша. – Мы так мало знакомы и… и мундир у меня…

– У нас принимают не по мундиру, – улыбнулась Надя. – Феничка, возьми лихача.

Лихач и особняк, возле которого Наденька велела остановиться, настолько потрясли Ваню, что он окончательно сник. А тут еще – швейцар, дворецкий, прислуга в ливреях…

– Я представлю гостя сама, Евстафий Селиверстович.

Зализо невозмутимо принял потрепанную фуражку, предупредительно открыл двери.

– Мой друг, нижегородский дворянин Иван Каляев, – с некоторым вызовом объявила Надежда.

– Рад познакомиться, – серьезно сказал Роман Трифонович, крепко, как всегда, пожимая руку молодому человеку. – Иван… простите, не знаю отчества.

– Ваня.

– Здравствуйте, Ваня, – чересчур вежливо улыбнулась Варвара. – Извините, отдам кое-какие распоряжения.

И вышла, полоснув взглядом по лицу сестры, сияющему непонятным озорным торжеством.

– Садитесь, Ваня, садитесь, – с искренним радушием говорил Хомяков. – Вина, сигару?

– Нет… То есть… нет.

– Позвольте оставить вас одних, – сказала Наденька. – Встретимся за обедом.

– Да вы не смущайтесь, Ваня, – добродушно улыбнулся Роман Трифонович, когда Надя ушла. – Здесь не кусаются, а лишних за столом не будет, так что располагайтесь как дома. Признаться, люблю ваш Нижний, ежегодно бываю на ярмарке…

Пока в гостиной происходил мужской разговор, на втором этаже особняка состоялся разговор женский.