Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле Страница 18

— Почему вы не любите луны?

— Не знаю. Кажется, я ее боюсь. — Но чего же?

— Нe знаю. Сейчас так светло, что я вижу ваши глаза — две сияющие звезды, и все же так темно, что я боюсь сбиться с пути. Я новичок в этой стране грез.

— Дайте мне руку, я покажу вам дорогу. Ваша рука казалась мне такой сильной, почему же она дрожит? Да, вы правы, это только сновидение, и надо молчать, — или оно рассеется. Слышите! Это соловей.

— Нет, это дрозд!

— Это, несомненно, соловей. Не говорите, слушайте, слушайте!

Жюльетта запела нежным голосом, ласковым, как ночной ветерок в листве:

Non, non, ce n'est pas le jour,Се n'est pas l'alouette,Dont les chants ont frappe ton oreille inquiete,C'est le rossignolMessager de l'amour[54].

— Молчите, молчите!

C дерева над нами раздался крик совы, зловещий, предостерегающий. Графиня испуганно вскочила. Мы молча пошли обратно.

— Спокойной ночи, — сказала графиня. — Завтра полнолуние. До завтра!

Лео ночевал в моей комнате — без спросу, и мы оба чувствовали себя виноватыми.

— Где ты был и почему ты так бледен? — спросил меня Лео, когда мы тихонько проскользнули в мою спальню. — Все огни погашены, и все собаки в деревне молчат. Должно быть, очень поздно!

— Я был очень далеко, в краю сновидений и тайн, и чуть-чуть не заблудился.

— Я уже засыпал в конуре, но тут меня вовремя раз будила сова, и я как раз успел проскочить за тобой в замок.

— Она и меня тоже разбудила вовремя, милый Лео!

— А ты любишь сов?

— Нет, — сказал Лео, — предпочитаю молодых фазанов. Я как раз такого съел. Он пробегал в лунном свете перед самым моим носом. Я знаю, что это запрещено, но я не мог противостоять искушению. Ты меня не выдашь лесничему, правда?

— Нет, мой друг! А ты не скажешь дворецкому, что мы так поздно вернулись домой?

— Конечно нет.

— Лео, но тебе хоть совестно, что ты украл этого молодого фазана?

— Я уговариваю себя, что совестно!

— Но это не легко! — сказал я.

Нет! — пробормотал Лео, облизываясь.

— Лео, ты вор, и не единственный здесь, а кроме того, ты — плохой сторож. Тебя держат в замке для того, чтобы отгонять воров; почему же ты не будишь громовым лаем своего хозяина, а сидишь здесь и смотришь на меня ласковыми глазами?

— Что поделаешь! Ты мне нравишься.

— Лео, мой друг, во всем виноват сонливый ночной сторож там, в небесах. Вместо того чтобы освещать своим фонарем все темные уголки парка, где под липами стоят уединенные скамейки, он нахлобучил на лысую голову ночной колпак из туч и мирно спал, препоручив свои обязанности сове! Или он только представлялся спящим, а сам все время подглядывал за нами, хитрый старый греховодник, дряхлый донжуан, гуляющий среди звезд, подобно старому фланеру, который слишком изношен, чтобы любить, но рад поглядеть, как делают глупости другие.

— Некоторые утверждают, что луна — юная красавица, — сказал Лео.

— Не верь этому, мой друг. Луна — высохшая старая дева, которая злобно подглядывает за бессмертной трагедией смертной любви.

— Луна — это призрак, — заявил Лео. — Призрак? Кто тебе сказал?

— Один из моих предков в незапамятные времена слышал это от старого медведя на перевале Сен-Бернар. Тот узнал это от Атта Троля, который слышал это от Большой Медведицы, царящей над всеми медведями. Там на небе они все боятся луны. Не удивительно, что и мы, собаки, ее боимся и на нее лаем, раз даже блистательный Сириус, Небесный Пес, царящий над всеми собаками, бледнеет, едва она покидает свою могилу и из сумрака показывается ее зловещее лицо. Что же, по-твоему, на земле только ты один не можешь спать, когда встает луна? Все дикие звери, все твари, которые ползают и копошатся в лесу и в поле, — все они покидают свои убежища и мечутся в страхе под ее злокозненными лучами. Сегодня вечером в парке ты, наверное, не отрывал глаз от кого-то другого, не то ты заметил бы, что она — призрак и следит за тобой. Она любит проникать под липы старых парков, в развалины замков и церквей, любит бродить по старым кладбищам, склоняясь над каждой могилой, чтобы прочитать имя покойника. Она любит созерцать серо-стальными глазами унылую снежную пелену, саваном окутывающую мертвую землю, любит заглядывать в спальни, чтобы пугать спящих кошмарами.

— Довольно, Лео! Не будем больше говорить про луну, или мы всю ночь не сомкнем глаз. У меня и так уже мороз по коже пробегает. Пожелай мне спокойной ночи, дружок, и пойдем спать.

— Но ведь ты закроешь ставни? — спросил Лео.

— Да. Я всегда закрываю их в полнолуние.

Утром за завтраком я сказал Лео, что должен немедленно вернуться в Париж: так будет безопаснее, ведь сегодня полнолуние, а мне двадцать шесть лет, а его хозяйке двадцать пять — или двадцать девять? Лео видел, как я укладываю чемодан, а каждая собака знает, что это означает. Я заглянул к аббату и прибегнул к обычной лжи: меня пригласили на консилиум, и я должен уехать с утренним же поездом. Он сказал, что очень об этом сожалеет. Граф, уже садившийся на лошадь, также выразил сожаление, ну, а о том, чтобы тревожить графиню в столь ранний час, не могло быть и речи. К тому же я обещал вернуться в самом скором времени.

По дороге на станцию я встретил моего друга сельского врача, который возвращался в своей тележке от виконта. Больной чувствовал большую слабость и требовал, чтобы ему подали завтрак, но доктор наотрез отказался взять на себя ответственность и разрешить ему что-нибудь, кроме воды. Может быть, я порекомендую другое лечение.

О нет, зачем же! Больной в надежных руках, я в этом не сомневаюсь. Конечно, если состояние больного не изменится, можно положить горячую припарку на голову и пузырь со льдом на живот.

А сколько времени, по моему мнению, следует держать больного и постели, если дело обойдется без осложнений?

— По крайней мере, неделю, а лучше — до новолунии.

День тянулся долго. Я был рад снова очутиться на авеню Вилье. Я сразу лег спать. Мне было не по себе, пожалуй, меня лихорадило, ведь врачи никогда не знают, есть у них жар или нет. Я сейчас же уснул, так велика была моя усталость. Не знаю, долго ли я спал, но вдруг я почувствовал, что в комнате я не один. Открыв глаза, я увидел в окне свинцово-бледное лицо, глядящее на меня белыми, пустыми глазами — на этот раз я забыл закрыть ставни. В комнату незаметно и бесшумно прокралось что-то, и по полу к кровати протянулась белая рука, как щупальца громадного осьминога.

— Так, значит, ты хочешь вернуться в замок? — насмехался надо мной беззубый рот с бескровными губами. — Как мило и уютно было вчера под липами, когда я служил вам шафером, а кругом пели соловьи, не так ли? Соловьи в августе! Право, вы оба унеслись в какой-то очень дальний кран. А теперь ты хотел бы снова очутиться там? Что же, одевайся, садись на этот белый луч, который ты так любезно назвал щупальцем осьминога, и менее чем за минуту я отнесу тебя назад под липы, ибо мой свет летит так же быстро, как и твои грезы.

— Я уже не грежу. Я очнулся от сновидений и но хочу туда возвращаться, призрак Мефистофеля!

— О, так тебе снится, что ты проснулся? И твой запас нелепой брани еще не исчерпан? Призрак Мефистофеля! Ты уже называл меня старым фланером, донжуаном и шпионящей старой девой. Да, я действительно подсматривал за вами вчера вечером в парке и хотел бы знать, кто из нас двоих был донжуаном, или ты предпочтешь, чтобы я назвал тебя Ромео? Только ты на него совсем не похож! Слепой дурак — вот кто ты. Дурак, который не понимает даже того, что было ясно твоему псу — что у меня нет возраста, нет пола, нет жизни, что я призрак.

— Чей призрак?

— Призрак мертвого мира. Бойся призраков! И перестань оскорблять меня, не то я ослеплю тебя лучом моего холодного света, который гораздо более смертоносен для человеческих глаз, чем золотая стрела бога-солнца. Больше я ничего не скажу тебе, кощунствующий сновидец. На востоке занимается заря, и мне пора возвращаться в мою могилу, иначе я не найду дороги. Я стар, и я устал. Ты думаешь, легко всю ночь блуждать, когда все отдыхают? Ты вот называешь меня зловещим и угрюмым, а разве легко быть веселым, когда живешь в могиле- хотя жизнью это называете только вы, смертные. Ты тоже умрешь когда-нибудь, и земля, на которой ты живешь, как и ты, обречена смерти.

Я поглядел на призрака и в первый раз заметил, какой у него старый и усталый вид, но жалость во мне сменилась гневом, когда я услышал угрозу ослепить меня.

— Прочь отсюда, могильщик! — закричал я. — Тебе нечего здесь делать! Я полон жизни!

— А знаешь ли ты, — захихикал он, взбираясь на кровать и положив длинную белую руку мне на плечо, а знаешь ли ты, зачем ты уложил дурака виконта в постель с пузырем льда на животе? Чтобы отомстить за ласточек? Как бы не так! Ты лицемер, Отелло! Ты не хотел, чтобы он прогуливался по парку при лунном свете с…