Натаниель Готорн - Чертог фантазии. Новеллы Страница 18

Никакие мольбы несчастного — перед глазами которого была отрада его жизни, ставшая, увы, недостижимой, — не смягчили сердца сурового исполнителя, неподвластного простому человеческому сочувствию, однако же столь, как видно, властительного над человеческими судьбами. И наконец этот горемыка, утративший бесценный перл, принялся рвать на себе волосы и стремглав выбежал на улицу, пугая встречных своим отчаянным видом. В дверях он чуть не столкнулся с молодым светским львом, который пожаловал справиться о бутоне дамасской розы, подарке своей возлюбленной, и часа не проторчавшем у него в петлице. Так различны были запросы посетителей Главного Ведомства, где, казалось, брали на учет все людские желания и, насколько позволяла судьба, содействовали их исполнению.

Следующим явился мужчина старше средних лет, очевидный дока по житейской части. Он прибыл в собственном отличном экипаже, которому велено было ждать у подъезда, покуда хозяин закончит дела. К столу он подошел быстрым уверенным шагом и твердо взглянул в лицо Посреднику; правда, глаза его таили красноватый отблеск смутной тревоги.

— У меня есть поместье на продажу, — сообщил он кратко, как, видимо, привык.

— Опишите его, — отозвался Посредник.

Тот изъяснил размеры имения и его свойства, то бишь преизбыток пашни, пастбищ, лесных угодий и свободных земель; к ним в придачу имелась усадьба, сущий воздушный замок, призрачные стены которого стали гранитом, а воображаемое великолепие воплотилось воочию. Судя по его описанию, усадьба была так прекрасна, что вот-вот исчезнет, как сон, и так прочна, что простоит многие века. Упомянул он и об изумительной мебели, изысканных обоях и всех тех ухищрениях роскоши, которая превратит пребывание там в череду златых дней и убережет от досадных превратностей судьбы.

— Я человек целеустремленный, — сказал он в заключение, — и еще бедным, обездоленным юношей, вступая на тернистый жизненный путь, я положил себе стать обладателем подобной усадьбы с поместьем, равно как и дохода, достаточного, чтобы ее содержать. Мои самые смелые замыслы осуществились. И вот этим-то имением я теперь и хочу распорядиться.

— На каких условиях? — осведомился Посредник, занесши в гроссбух сообщения незнакомца.

— О, на совершенно необременительных! — отвечал баловень успеха с улыбкой, и в то же время угрюмо и болезненно морщась, точно пересиливая душевную тоску. — Я испробовал разные жизненные занятия: был винокуром, африканским торговцем, ост-индским купцом, биржевым маклером — и в интересах дела принял известного рода договорное обязательство. Приобретателю моего имения надо будет всего-то навсего переписать договор на себя.

— Вас понял, — сказал Посредник и заложил перо за ухо. — И боюсь, что такого рода сделку заключить не удастся. Весьма вероятно, что будущий хозяин получит ваше имение с теми же обязательствами, но договор будет его собственный, и вашего бремени он нимало не облегчит.

— Что же, мне так и жить?! — яростно выкрикнул незнакомец. — Жить и ждать, пока свинцовая грязь этих чертовых акров и гранитные глыбы этой проклятой усадьбы раздавят мне душу? А если я отдам усадьбу под богадельню или больницу или снесу ее и построю церковь?

— Попробуйте, отчего бы и нет, — сказал Посредник, — но так или иначе, за все в ответе вы один.

Баловень горестного успеха удалился и сел в свой экипаж, который легко покатил по деревянной мостовой, даром что был нагружен обширным поместьем, роскошным домом и огромной кучей золота — неподъемным бременем нечистой совести.

Затем явилось немало соискателей вакансий; примечательней других был щуплый, прокопченный вертун, который выдавал себя за одного из злых духов-подручных доктора Фауста в делах науки. Он предъявлял якобы верительную грамоту, выданную ему, по его утверждению, знаменитым чернокнижником и засвидетельствованную несколькими последующими хозяевами, у которых он был в услужении.

— Увы, любезный друг, — заметил Посредник, — вряд ли удастся подыскать вам место. Нынче люди сами служат злыми духами для себя и для соседей, и это у них выходит куда лучше, чем у девяноста девяти из ста ваших собратьев.

Но не успел бес-горемыка снова принять парообразный вид и в унылой досаде втянуться под: пол, как в контору случайно заскочил издатель политической газеты, которому нужен был светский хроникер. Он посомневался, что бывшему служителю доктора Фауста хватит язвительности, но все же решил, так и быть, его испробовать. Следом появился, также в поисках вакансии, таинственный Человек в Красном, который помогал Буонапарту взойти к вершинам власти. Он метил в политики, но был по рассмотрении забракован как несведущий в политическом хитроумии наших дней.

Люди входили, выходили и сменяли друг друга так быстро, будто каждый прохожий норовил отвлечься от городского шума и суеты, завернуть сюда и поведать о своих нуждах, избытках или вожделениях. У некоторых были товары или иное имущество, и им хотелось выгадать на продаже. Один негоциант долго прожил в Китае и потерял здоровье из-за тамошнего губительного климата; он от всей души предлагал свой недуг вместе с богатством любому целителю, который возьмется избавить его от того и другого зараз. Воин менял свои лавры на целую ногу, желательно такую же, какую некогда отдал за эти самые лавры на поле брани. Один горький бедолага просил лишь указать ему приличный способ расстаться с жизнью; ибо невезенье и безденежье так изнурили его, что он потерял всякую веру в возможность счастья и всякую охоту его добиваться. Но он случайно услышал здесь, в конторе, разговор о том, как легко некоторым образом разбогатеть, и решил лишний раз попытать судьбу. Многие желали обменять свои юношеские пороки на более подходящие для солидного, зрелого возраста; иные же, приятно сказать, изо всех сил старались обрести добродетель взамен порока и, как ни дорого им это давалось, ухитрялись добиться своего. Но вот что любопытно: все менее всего хотели расставаться, даже на самых выгодных условиях, с привычками, странностями, особыми замашками, мелкими смешными слабостями, не то изъянами, не то причудами, чем-то притягательными для них одних.

Огромный фолиант, куда Посредник заносил все прихоти пустопорожних сердец, чаяния сердец глубоких, бессильные порывы истерзанных и злобные мольбы растленных сердец, будь он опубликован, оказался бы прелюбопытным чтением. Человеческий характер в его частных проявлениях и человеческую природу в массе удобнее всего изучать по людским желаниям — а здесь они записаны все до единого. Бесконечно многообразные и многоразличные, они, однако же, столь сходствуют в основе своей, что любая страница фолианта — и написанная в допотопные дни, и датированная вчерашним числом, и почти уже дождавшаяся завтрашнего, и готовая к заполнению через тысячу лет — может служить образчиком целого. Встречаются там, конечно, и фантазии, которые могли взбрести на ум лишь кому-нибудь одному — не важно, умнику или сумасброду. Желания самые нелепые — однако же весьма свойственные глубочайшим естествоиспытателям, наделенным высоким, но не возвышенным умом, — сводились к соревнованию с Природой, покушению на ее тайны или стихийные силы, недоступные посягательствам смертных. Она ведь любит завлекать своих пытливых исследователей, дразнить их открытиями, которые, кажется, вот-вот вознаградят беспредельное упорство. Создать новые минералы, вывести новые формы растительной жизни, сотворить насекомое, а лучше бы какое-нибудь более достойное существо — вот желания, зачастую теснившие грудь людям науки. Астроном, который чувствовал себя куда уютней в дальних мирах Вселенной, нежели в наших низменных сферах, изъявил желание созерцать обратную сторону луны, каковую она никогда не сможет показать земле, разве что небосвод вывернется наизнанку. На той же странице фолианта записана была просьба маленького ребенка дать ему поиграть звездочками.

Чаще всего, с назойливым постоянством, желали, разумеется, богатства, богатства, богатства в количестве от нескольких шиллингов до несчетных тысяч. На самом деле при этом каждый раз выражалось что-нибудь свое. Богатство — это золотая вытяжка внешнего мира, воплощающая почти все, что существует за пределами души; и поэтому оно представляет собой естественное устремление той жизни, в гуще которой мы находимся и для которой золото — залог всякой утехи, а их-то люди и взыскуют под видом богатства. Правда, время от времени на страницах гроссбуха сказывались сердца безнадежно испорченные, алчущие золота как такового. Многие желали власти — желание довольно странное, ведь власть — лишь разновидность рабства. Старики мечтали о юношеских восторгах, хлыщ — о модном сюртуке, досужий читатель — о новом романе, стихоплет — о рифме к непослушному слову, художник — о разгадке тайны Тициановых красок, государь — о хижине, республиканец — о царстве и о дворце, распутник — о жене ближнего, заправский гурман — о зеленом горошке, а бедняк — о хлебной корке. Честолюбивые помыслы государственных мужей, обычно ловко сокрытые, здесь выражались прямо и смело, наряду с бескорыстными желаниями человеколюбца, чающего всеобщего благоденствия желаниями такими прекрасными, такими отрадными, вопреки эгоизму с его постоянным предпочтением себя всему остальному миру. В сумрачные тайны Книги Помыслов мы углубляться не будем.