Александр Ванярх - Иван Страница 18

— Да, — ответила спокойно Рита.

— Вот эта папка — документы, собранные о ваших родителях. Вы знаете, что в 1960 году они реабилитированы, а вот теперь только пришли эти документы. Мы вызвали, чтобы передать это вам. Распишитесь, пожалуйста.

Рита Ивановна взяла документы и, ничего не сказав, вышла.

Дома развязала папку и долго читала бумаги, откладывая один лист за другим. За простейшими, часто совершенно безграмотными словами, написанными больше от руки и иногда машинописным текстом, день за днем, месяц за месяцем, год за годом проходила страшная судьба невинных людей, осужденных к двадцати годам лишения свободы.

И в чем же провинились эти «враги народа»? Только в том, что свято хранили память о людях, которые ничего плохого никому не сделали, а просто после революции уехали во Францию и жили себе преспокойно до конца дней своих, а дети и внуки живут и сейчас. А вот простые люди, служившие у этих господ, поплатились двадцатью годами лагерей.

А все начиналось довольно просто. Красивый, стройный и, как утверждала фотография, высокий унтер-офицер, кавалерист Исаев Иван Васильевич, посватался к не менее привлекательной гувернантке Труфановой Валентине Анатольевне, служившей тогда при дворе графов Чубаровых. Дав благословение на брак, графиня подарила невесте серебряный браслет, украшенный несколькими дорогими камнями, а граф снял со своей руки золотую печатку и надел на палец понравившемуся ему гусару.

Вещи оказались именными. С тыльной стороны обеих стояла надпись: «Графъ Чубаровъ». И хотя осужденные после революции закончили учебные заведения, а Иван Васильевич еще и воевал в гражданскую на стороне красных, это не помешало по первому же доносу некоего Бондаренко Ивана Гавриловича и свидетельских показаний преподавателя физкультуры Литвиненко (имени и отчества в документах не было) бросить теперь уже учителей школы, родителей двух детей, за решетку. Больше никаких разбирательств не было. Из существенных доказательств были фотографии, довольно четкие для того времени, золотого кольца-печатки и браслета, даже граверные надписи читались хорошо. Дальше шли неоднократные просьбы заключенных во все инстанции разобраться и освободить их как невиновных, но, видимо, эти заявления, жалобы и просьбы никуда дальше лагеря не шли, так как долгое время одна и та же рука делала в разных углах надписи «В дело». Было подшито много листов с благодарностями, и только в 1940 году стали появляться докладные некоего Денисова, жаловавшегося на строптивый характер Ивана Васильевича Исаева, выражавшийся в нарушении распорядка дня.

Потом появилось заявление Исаева Ивана Васильевича с просьбой разрешить поселиться им с женой вместе. Просьба была удовлетворена. Отдельной подшивкой были прошнурованы заявления Труфановой-Исаевой Валентины Анатольевны с просьбой ответить, где их дети Егор и Рита. Почти на всех было написано: «Адрес не установлен». «Какой ужас!» — подумала Рита Ивановна, представив, как мучились родители.

Пришла из школы Оксана. Поцеловав мать, ушла в свою комнату, не обратив внимания на папку. А Рита Ивановна читала дальше. Последние документы были вообще страшные. Из докладной дежурного по отряду можно было понять, что супруги Исаевы вышли двадцать седьмого октября тысяча девятьсот сорок первого года в свободную зону (видимо, им это разрешалось) для проведения занятий в школе, где учились дети надзирателей и вольнонаемных, и не вернулись. Тут же подшит протокол обыска комнаты, в которой жили Исаевы. Больше документов не было. В конце всей папки была приклеена докладная записка пастуха, где было дословно написано: «Собирал хворост, увидел в яме мертвую женщину, сказал дежурному, дневальный нашел недалеко в ручье мужчину». Стояла подпись. И докладная дневального почти такого же содержания. Внизу размашисто было выведено: «Личных вещей, денег и других ценностей при заключенных не оказалось», и подпись — капитан, дальше неразборчиво. Даже акта опознания не было, может, это и не они были вовсе. Отчего наступила смерть, что могло произойти — непонятно.

Рита сидела, взявшись за голову обеими руками, и думала, до чего же мы ничтожны в этом мире. Она даже вздрогнула, услышав голос дочери:

— Мама, ты обедать будешь?

— Сейчас, сейчас вот соберу все. — Рита сложила документы в папку и завязала шнурки.

— Это еще что? — спросила Оксана, указывая на папку.

— Это все, что осталось от твоих бабушки и дедушки.

И Рита положила папку на полку в книжном шкафу.

— И что там интересного?

— Там все страшное и ничего интересного.

— Можно, я потом почитаю?

— Возьми, только ничего не потеряй.

Постучав в дверь, заглянула соседка.

— Рита Ивановна, звонили из почты, сказали, что вам есть телеграмма из Сибири, пишут, что доехали хорошо, телеграмму занесут завтра.

— Спасибо, Светлана Ивановна, — сказала Рита, и соседка исчезла.

— Вот видишь, — сказала Оксана, — уже почти у всех есть телефоны, а у нас все нет.

— Да ладно тебе, Ваня молодец, дал-таки телеграмму, значит, думал о нас, — сказала довольная Рита Ивановна.

— Ага, думал индюк, да и в суп попал, — зло отозвалась Оксана.

Зимы на Дону бывают разные, но в большинстве своем сравнительно теплые. Бывают даже оттепели, но в отношении ветров, тут уж как водится, — «зимой и летом одним цветом», бывает, так задует, что летом чернозем срывает с полей, а зимой поднимает такие бураны — света белого не видать.

Сейчас начиналось нечто подобное. Уже громко стучали ставни, и гудело в печной трубе.

Рита Ивановна задвинула печную заслонку, накинув шубу и надев валенки, вышла закрывать ставни.

— Ух, как разыгрывается погодка-то, — сказала она, вернувшись и сметая веником снег с черных валенок. — Завтра, видно, задует.

И назавтра действительно задуло, да так, что на три дня даже были отменены занятия в школах, а потом много дней всем поселком убирали снег с тротуаров и улиц.

Глава девятая

В таежной деревне только и разговоров было, как лесхозовский шофер и бригадир Сердюченко Виктор Иванович арестовал двух милиционеров. Большинство мужчин одобряли действия Виктора, но были и такие, которые видели в этом вызов властям и говорили, что это до хорошего не доведет. А тут еще эти японцы, вдруг нежданно-негаданно нагрянувшие, сделали небольшой, длинный, как и большинство в деревне, дом Сердюченко центом всех разговоров. Хоть японцы и не старались чем-нибудь выделиться, их одежда значительно отличалась от местной своей яркостью, легкостью, практичностью. Многие, увидев их дружную семью, говорили:

— Вот живут же люди красиво, а тут вкалываешь, как ишак, а толку — один полушубок да валенки.

Другие смотрели с завистью, но были и такие, которые зло бросали:

— Во, буржуи понаехали, небось, простые люди в лохмотьях, а эти разоделись!

Но японцы были со всеми учтивыми, внимательными, почти всегда улыбались и поэтому не давали повода никому сказать о них что-то дурное.

А в доме Анастасии Макаровны и Виктора Ивановича продолжалась, правда, не совсем обычная, жизнь. Настя валилась с ног, и хотя ей помогали и Тики, и Феня, и Мими, накормить такую ораву было непросто. Хлеб привозили в поселок раз в день и за ним обычно ходила Феня. Иван уходил в школу и появлялся только вечером, один раз даже забрал с собой Тики. Бедная девочка, не привыкшая скрывать свои чувства, прыгала от радости и даже заплакала. А Настя, обеспокоившись, напутствовала, как ей казалось, беспечного Ивана:

— Ты смотри за ней, она же совсем беззащитная, языка не знает и маленькая!

— Ты что, тетя Настя, в школе не была? Да кто там ее тронет, наоборот, все хотят просто посмотреть на живую японку, да и я с учителями договорился.

И они, взявшись за руки, как недавно с Оксаной, пошли в школу. Старшие японцы не противились, а наоборот, были явно довольны и улыбались.

Удивительно, они почти всегда улыбались, но были и такие моменты, когда становились серьезными и сосредоточенными. Так было, когда они говорили о случае с милиционерами. Все вместе обсуждали эту проблему. Старшая сестра Мими вначале долго молчала, хотя знала русский язык довольно хорошо, но потом решительно вмешалась в разговор:

— Я думай, — сказала она неожиданно громко, так что все замолчали, — нам надо вести себя блахорасумны, пусть все идеть хак ест, но мы толжны хотить только вместе. Скоро нам томой, но я все же хотель написать об этом там, Япония, и хочу слысат васе слово.

Мими работала на ферме, но увлекалась журналистикой и довольно часто писала на сельские темы.

— Нет, нет, — запротестовал Кова, — только не писать там… тогда нам больше не видать Союз, а Виктора тут… — и он показал, как режут горло.

— Ничего, хуже чем есть, не будет! — сказал Виктор. — А вот Ивану пакость могут сделать.