Кнут Гамсун - А жизнь продолжается Страница 19

— Я передам, что вы звонили, — сказала она.

— Спасибо! Это все, о чем я вас пока осмеливаюсь просить.

Большой оригинал.

IX

Между прочим, не только оригинал, в нем много чего было намешано. Веселый и легкомысленный, несколько небрежный в одежде, на ботинках один шнурок толстый, другой — тонкий, видавшая виды шляпа. С сильным характером, добродушный, неутомимый на выдумки, но частенько-таки и сокрушающийся о совершенных оплошностях.

Помимо того что он мог подтягиваться и висеть на трапеции и был хорошим гребцом, он любил еще карабкаться по горам — и щадить себя не щадил. Кроме того, чтоб размяться или же просто со скуки он исходил пешком чуть ли не всю округу, и перезнакомился со многими окрестными жителями, и выслушивал их, а тем было что рассказать. Да вот хотя бы про того человека, который угодил в Сегельфосс и погиб. Не далее как этой самой весной. Человека с лошадью понесло под гору, а и чего ему понадобилось около водопада, да еще с молодой кобылой в запряжке? Никто не мог взять этого в толк, а ленсман сказал, что выяснить это нету ну никакой возможности. «А я скажу так, — продолжал рассказчик, — что ежели бы у него были сани… а он ехал в повозке, и как начал сворачивать, а склон-то обрывистый, повозка, видать, вниз по крутогору задом и покатила и поволокла за собою лошадь. Так я понимаю. А вообще, это дело темное, говорят, незадолго перед тем приходила Осе и сплюнула ему на порог. По мне, надо бы учинить ей допрос с пристрастием, да только ленсман не захотел с ней связываться. И потому ничего невозможно поделать. А у него осталась семья, и терпят они такую горчайшую бедность, что и представить себе нельзя, жена и четверо детишек, а кормильца и лошади не стало. Двое старших ходят просят подаяния в одной стороне, а мать с меньшими — в другой. Может, вы им чем пособите?

— Ну да, ну да, — говорит аптекарь. — Будь у меня только… ах ты пропасть!

— А может, вы с кем потолкуете?

— Как звали этого человека?

— Да ведь и сказать неудобно.

— Почему?

— Потому имя-то не людское.

— Как же все-таки его звали?

— И не говорите… Сольмунн[5]».

Он бы с радостью помог семье Сольмунна, но что мог простой аптекарь из Сегельфосса! Он выходил на прогулки и встречал разных людей, выслушивал их рассказы и снова возвращался домой. Кто он? Да никто. Он сидел раскладывал пасьянсы, раскрывал книгу…

А еще он играл на гитаре, и довольно искусно. Жена почтмейстера, разбиравшаяся в такого рода вещах, говорила, что подобной игры ей не доводилось слышать. Он подпевал себе, правда, несмело и тихо, словно бы стесняясь самого себя, но голос у него был ровный и музыкальный. Фру Хаген тоже не блистала по части пения, однако это не мешало им музицировать и получать от этого удовольствие, она садилась к роялю и исполняла Моцарта, Гайдна, Бетховена, он брал в руки гитару и наигрывал баллады и народные песни — что там ни говори, а это искусство и музыка, пускай в руках у него всего лишь гитара.

Он рисовался тем, что прикладывается к бутылке, и имел обыкновение утверждать, что никогда бы не отважился играть в присутствии фру почтмейстерши, не будучи в известном состоянии, каковое она должна извинить. Это была поза, которой он прикрывал свою застенчивость, а может быть, хотел подчеркнуть, что ему чуждо мещанское здравомыслие и он вовсе не обыватель. В обществе фру Хаген он чувствовал себя вольготно, она привыкла вращаться в артистической среде и умела с ним обойтись, они музицировали, болтали, шутили, у Хольма был просто дар развлекать людей. И он не всегда был навеселе, вернее даже, не так уж и часто, а если он иной раз и приходил к ней после того, как заглядывал накоротке в гостиницу к своему приятелю Вендту, то не переставал от этого быть остроумным и занимательным собеседником, совсем наоборот. Фру Хаген тоже за словом в карман не лезла, она ему нисколько не уступала, эта маленькая, гибкая, как ива, миловидная дама. Они пускались в самые невообразимые разговоры, да, у них завязался до того причудливый флирт, что одному Богу известно, чем это могло кончиться, — ведь, заигравшись с огнем, недолго и обжечься.

— Есть вероятность, что я вас люблю, — заявляет он, — вы ведь не захлопнете из-за этого передо мной двери?

— Мне бы и в голову не пришло это сделать, — отвечает она.

— Конечно, нет, ибо я — ничто. И моя внешность вас, наверно, тоже не привлекает?

— О нет. Мой муж куда интереснее.

— Да, но он вам не подходит, — говорит, покачивая головой, Хольм.

— Он меня любит.

— И я тоже. Я подумываю, а не сделать ли мне на затылке пробор?

— Фу! Нет, оставайтесь уж таким, как есть.

— Да?

— Вы не так уж и безобразны.

— Безобразен? Я был бы просто красавцем, если бы не этот ужасный нос.

— Да что вы, — говорит фру Хаген. — По-моему, он большой и красивый.

— Правда? А знаете ли, о чем я сижу и думаю? О том, что нам будет слышно, когда ваш муж станет подниматься по лестнице.

— Неужели?

— Да. И что я вполне успею вас поцеловать.

— Нет, — качает головой фру Хаген.

— Это почти неизбежно, — бормочет он.

— А что я ему скажу, если он нас застанет врасплох?

— Скажете, что сидели и читали книгу.

— Ну и нахал же вы! — рассмеялась фру Хаген.

— Я буду целовать вас очень осторожно. Словно мне это запрещено.

— Конечно, запрещено. Ведь я замужняя женщина.

— Я этому не верю. Вы юная очаровательная девушка, к которой я воспылал любовью.

Фру Хаген говорит:

— Что-то не видно, чтобы вы пылали. Тем более я знаю, никакой любви тут нет и в помине.

Хольм:

— И это после всех моих признаний!

— Признаний? Их и не было.

— Да что это с вами! Разумеется, я не стал говорить, что готов умереть на вашей могиле, но уж это вы могли бы понять и сами.

— Поиграем еще немножко? — спрашивает фру Хаген.

— Исключено! Ибо сейчас вы станете моей! — говорит Хольм, поднимаясь со стула.

Однако фру Хаген увертывается и медленно отступает, а точнее, укрепляет свои позиции, она отходит к окну и стоит на свету, она уже в безопасности.

— Подите сюда, скажите что-нибудь! — говорит она.

С плывущего на север каботажного судна на берег сошли немецкие музыканты, которые что ни год наведываются в местечко под названием Сегельфосс. Они настроены на хороший прием, обычно так оно и бывает, сегельфоссцы и покормят их, и приветят, они тут желанные гости. Перво-наперво музыканты отправляются в Сегельфосское имение и усадьбу; выстроившись напротив черного хода, они проигрывают весь свой репертуар. Их старания не напрасны, при первых же звуках валторны в окнах показываются люди, детишки приплюснули к стеклу носы, а красавица Марна и вовсе распахивает окно и усаживается на подоконник, чтобы слушать в свое удовольствие. Ну а фру Юлия, та остается в глубине комнаты и еле-еле удерживается от слез, так действует на нее музыка, — Бог ты мой, до чего же ее легко растрогать, милую фру Юлию. А внизу, в кухне, служанки, вальсируя, снуют между плитою и раковиной. Даже старая хозяйка и та покачивается в такт, даром что держит на руках внука.

Но вот музыканты доиграли до конца, старшенький мальчик выносит им конверт с деньгами, с бумажными деньгами, о, в Сегельфосской усадьбе хозяева щедрые. Будь дома сам Гордон Тидеманн, он непременно округлил бы вознаграждение — прибавил бы, заплатил широкой рукой. Такой это человек.

Музыканты раскланиваются, снимают шляпы и кланяются, сперва мальчику, хозяйскому сыну, потом зрителям в верхних и нижних окошках, а молодой черноволосый валторнист посылает воздушный поцелуй красавице Марне, правда, та едва удостаивает его улыбкой, экое невозмутимое создание. Ей бы пылкого любовника, уж он бы ее разжег, да, вот чего ей не хватает, пылкого любовника.

Музыканты снова спускаются в город, и первая остановка — у дома почтмейстера. Они знают, здесь они могут перекинуться парой фраз по-немецки с госпожой почтмейстершей, а в шляпу вожатого полетят завернутые в бумагу несколько крон.

Дорогой за ними увязалась детвора с молодежью, это ж целое событие: валторна, две скрипки, аккордеон — четверо странствующих музыкантов из сказки.

И вот они играют. А фру почтмейстерша и аптекарь Хольм стоят слушают.

— У вас кроны не найдется? — спрашивает фру Хаген. — А то у меня всего одна.

— У меня есть две, — отвечает он.

Она отворяет окно, музыканты срывают шляпы, улыбки, приветствия:

— Guten Tag, meine Herren!

— Guten Tag, gnädige Frau![6]

— На этот раз вы позднее обычного, — говорит она.

— Да, ваша милость, на целый месяц, задержались на родине. Теперь придется поторапливаться, чтоб успеть в Хаммерфест до die Hundstage[7].