Джон Апдайк - Иствикские вдовы Страница 19

Теперь, глядя с некоторой дистанции, я вижу, что он был очень похож на Монти — такой же щеголь и мужской шовинист. Сексуальная привлекательность порождает одни и те же пороки. Но Ленни не был таким злобным — он никогда не заставлял меня чувствовать себя дурой, как иногда пытался делать Монти. Для детей его смерть — лишь часть естественного природного цикла, но для меня это конец той жизни, в которой я хоть для кого-то была важна.

Позвони мне, если не любишь писать. Знаю: для большинства людей в отличие от меня это лишняя работа. Беда с этими текстовыми процессорами состоит в том, что слишком легко писать, писать и писать; а представляешь себе, что будет, когда усовершенствуют систему записи с голоса? Настанет полнейший кошмар безудержной болтовни — как во времена, когда в мире существовали только дикие племена, шаманы и устная литература. Я бы с удовольствием приехала к тебе в солнечный Таос, но если прежде от солнца у меня появлялись лишь очаровательные веснушки, то теперь я вся покрываюсь чудовищной угреватой сыпью. О, прелести закатных лет! Не постоянно ли светит солнце в Китае? Надеюсь, что нет. Я точно знаю, что в их фильмах на чайниках и комнатных перегородках никогда не видны тени.

Mucho[16] любовно, с большим опозданием,

Итак, в сентябре Александра присоединилась к двум подругам в аэропорту Сан-Франциско, и они вместе, подвешенные в облаке ровного гула двигателей, совершили одиннадцатичасовой перелет в японский аэропорт Нарита. Двигаясь в том же направлении, в каком вертится Земля, они прибыли туда якобы всего три с половиной часа спустя. Внутренние часы у них полностью разбалансировались; их подняли после нескольких часов безуспешных стараний заснуть в транзитном отеле и препроводили на пекинский рейс компании «Эр Чайна». После супермодернового японского аэропорта китайский показался голым сараем: пол был покрыт покоробленным линолеумом, и по залу эхом разносился хриплый громкий смех носильщиков в мешковатой одежде. Китай, как поняли три измученные женщины, был веселым местом, где прошлое разговаривало, используя настоящее глагольное время, и гостям, повинующимся всем правилам, ничто не грозило.

Присутствие Сьюки очень способствовало хорошему самочувствию Александры. Последний раз она видела ее, самую молодую и неунывающую из их маленькой ведьмовской компании, еще до наступления нового тысячелетия, когда президентом был Билл Клинтон, жалко извивавшийся в тисках скандала с Левински. Той их последней зимой Джим Фарландер неохотно согласился поехать на Карибы; рейс, билеты на который были куплены по выгодной акции, на обратном пути делал остановку в аэропорту Кеннеди, и Александра предложила задержаться на два дня, чтобы походить по музеям, зайти не только в «Метрополитен», Музей современного искусства и музей Гуггенхайма, но и в музей Купера-Хьюитта, где хранится фантастическая коллекция американской керамики. А чтобы подкрепить свой душевный порыв, она набрала номер в Коннектикуте — он по-прежнему действовал! — и пригласила старинную подругу еще по Иствику поужинать вместе на Манхэттене. Им с Джимом не удалось зарезервировать столик в «21», где ели знаменитости, поэтому встреча с Митчеллами произошла в гриль-баре отеля «Рузвельт».

Поначалу Ленни казался немного озабоченным и нервным, но после второго аперитива наружу стал выходить хвастун, такой же вульгарный, как его двубортный костюм из харрисовского твида[17]. Когда уже за ужином приступили ко второй бутылке вина, по мере того как Джим становился все более и более молчаливым, Ленни разоткровенничался, словно только что успешно всучил им что там он продавал. Он все чаще ухмылялся и подмигивал, рассказывая, какая Сьюки милая дурочка и как она скармливает свои любовные романчики разочарованным тупым дамочкам. Ленни Митчелл принадлежал к тому типу рыжеволосых мужчин с ровными зубами, маленькими ушами и голубыми глазами, которые с детства считают себя — вероятно, стараниями своих ослепленных любовью матерей — неотразимыми. Когда приближался кульминационный момент рассказа, он трогал Александру за локоть, а к моменту подачи десерта и кофе по-ирландски его рука, небрежно соскользнувшая под стол, добралась до ее бедра и осталась лежать на нем, как увесистая салфетка. Что больше всего не нравилось Александре в Ленни Митчелле, так это то, что Сьюки в его присутствии вела себя тихо, как мышка, даже трусливо, начинала чуточку заикаться и напоминать обидчивый скучный «синий чулок». Ее морковно-рыжие волосы, которые она иногда отращивала, как хиппи, были коротко острижены и тронуты сединой; она пожевывала свои пухлые губы, словно пыталась что-то вспомнить, а может, такое впечатление создавалось в силу близорукости, из-за которой она слегка щурилась, если не надевала контактных линз. Ее попытки подколоть мужа и вызвать дух заговорщической веселости, некогда объединявший их с Александрой, выглядели натужными в исполнении напряженной и полинявшей версии некогда беспечной и суперсексуальной Сьюки.

Потом, уже в номере отеля «Рузвельт», после того как чета Митчеллов, чтобы поспеть на поезд, отправлявшийся в десять семнадцать, ринулась на вокзал в такой спешке, что не составило особого труда подавить их слабое символическое сопротивление галантной настойчивости Джима подписать чек, муж сказал Александре:

— Этот парень — хитрый жулик, а Сьюзан — душка.

Его слова навечно запечатлелись в мемориальном отсеке ее мозга: «Сьюзан — душка». Она тогда ответила:

— Я рада, что ты это заметил. Она была нашей красавицей, тогда, давно. Но сегодня она была лишь призраком себя самой.

Теперь — благодаря какому-то фокусу то ли сниженных ожиданий, то ли иного контекста — Сьюки казалась ей той, прежней: ветреной, живой и солнечной, под стать китайскому декору. Ее волосы были выкрашены в прежний цвет, на губах лоснился глянцевый слой помады. Ее тело, на взгляд Александры, было на несколько фунтов легче в ее почти семьдесят, чем пластичная, гибкая, с веснушчатой кожей и тугой грудью фигура, каковую она предъявляла миру в свои тридцать лет; Александра вспомнила ее, покрытую капельками сконденсированного пара в обшитой темными деревянными панелями бане Даррила Ван Хорна и ощутила это видение не только подушечками пальцев, но и пересохшим ртом. Губы самой Сьюки, хоть и менее пухлые теперь от недостатка натурального коллагена, сохранили обыкновение оставаться чуть раздвинутыми, придавая лицу выражение затянувшегося удивления.

В Китае все было более или менее удивительным, начиная с самого их присутствия там, на другом конце света, в стране, не превышающей размерами Соединенные Штаты, но населенной в четыре раза большим количеством людей. На их памяти представления о Китае приобретали разные формы: выдуманной земли умирающих от голода детей, крестьян с корзинами для сбора жемчуга, женщин-драконов, рикш, пиратов из комиксов; страны дружественной демократии под предводительством Чан Кайши и его очаровательной жены — невестки Сунь Ятсена; страдающих жертв злобных японцев и стойких союзников президента Рузвельта; страны, в послевоенные времена и времена «холодной войны» ставшей ареной гражданского противостояния, в которое президент Трумэн коварно отказался вмешиваться, в результате чего стойкие националисты проиграли коммунистам; наглухо закрытого бастиона враждующих политических сил; источника орд вражеских «добровольцев», обрушившихся на юг Кореи; мрачной массы роботизированного человечества, которая могла проглотить всех нас, получив толчок от событий на островах Куэмой, Мате или Формоза; толп красных гвардейцев, распевающих цитатник Мао во время «культурной революции», впоследствии горько спародированной западной контркультурой шестидесятых; затем, после визита Никсона и неуклюжих официальных тостов, снова союзника американцев против Советского Союза; после смерти Мао и разгрома «банды четырех» — пробной нивы для расцвета свободного предпринимательства; после триумфа прагматизма Дэн Сяопина — ненасытной пожирательницы американских рабочих мест и американских долларов; а теперь Китай приобрел образ грядущей сверхдержавы двадцать первого века с миллиардом тремястами миллионами фабричных рабочих и потребителей, кредитора прогнувшегося американского капитализма и его соперника в борьбе за истощающиеся мировые запасы нефти. Своим высоким, чуть задыхающимся голосом Сьюки кричала в аэропорту:

— Мы тут отлично повеселимся!

Их багаж еще не появился на скрипучем транспортере. Теперь им стали заметны стоявшие вокруг него другие американцы, напоминавшие лягушек, чьи глаза и ноздри виднелись над жижей, опоясывающей высохший пруд. Посреди суматохи их прибытия сопровождающий из туристского агентства, маленький новозеландец с болезненно-землистой кожей, чьи родители были миссионерами на Тайване и который вместе с ежедневным рисом с детства впитал мандаринский и кантонский диалекты китайского, а также японский язык, появился из какого-то прохода и, швыряя направо и налево невнятные обрывки слов, стал прокладывать путь для своей группы к ожидавшему ее автобусу. Три женщины вдохнули волнующий, пронизанный тусклым светом воздух, воздух Китая, остро приправленный неведомыми ароматами и недоступными их пониманию сообщениями глубинного мира, обращенного к туристам лишь своей поверхностью. Наполненный довольным, совершенно понятным бормотанием соотечественников, автобус после этого показался едва ли не слишком уютным — волнообразно текучие, растягивающие слова американские голоса, кокетливые «подшучивания», самодовольная интонация сверхдержавы прошлого века, пенсионеры которой с хозяйским видом устраивались в своих креслах, словно зрители в темноте перед началом долгого киносеанса.