Франц Кафка - Процесс Страница 19

— Франц, — повернулся Виллем ко второму охраннику, — разве я не говорил тебе, что господин не требовал нашего наказания? Теперь ты слышишь, что он даже не знал, что нас должны будут наказать.

— Не давай растрогать себя такими песнями, — сказал третий, с палкой, К., — это наказание так же справедливо, как и неотвратимо.

— Не слушай его, — начал Виллем, прервав себя лишь для того, чтобы быстро поднести ко рту руку, по которой прошлась палка, — нас накажут только потому, что ты на нас заявил. А так нам ничего бы не было, даже если бы и узнали, что́ мы сделали. Можно это назвать справедливостью? Мы оба, но особенно я, очень хорошо себя проявили как охранники — ты сам должен признать, что, если смотреть с точки зрения наших органов, мы тогда хорошо поохраняли, — у нас была перспектива роста, и мы наверняка скоро тоже стали бы карателями, как вот этот, которому просто повезло, что никто на него не заявил, потому что такие заявления на самом деле большая редкость. А теперь, господин, все пропало, нашей карьере — конец, и нас пошлют в такое место, где мы будем еще намного ниже, чем на этой охранной службе, и вообще, нас сейчас забьют этой позорной болезненной палкой.

— Разве эта гибкая палка причиняет такую сильную боль? — спросил К. и потрогал палку, которой помахивал перед ним каратель.

— Нам же придется раздеться совсем догола, — сказал Виллем.

— Ах так, — сказал К. и внимательно посмотрел на карателя; тот был загорелым, как матрос, и у него было свежее лицо дикаря.

— Нет никакой возможности избавить этих двоих от палки? — спросил его К.

— Нет, — сказал каратель и, усмехаясь, покачал головой. — Раздевайтесь, — приказал он охранникам и повернулся к К.: — Ты не должен во всем им верить, они от страха перед моей палкой уже слегка тронулись. Вот, к примеру, то, что этот — он ткнул в сторону Виллема — рассказывает о своей возможной карьере, это просто смешно. Ты посмотри, какой он толстый, его же и палкой не сразу проймешь, в жиру завязнет. А ты знаешь, с чего он так разжирел? Манеру взял — у всех арестованных завтраки подъедать. Он у тебя-то разве завтрак не подъел? Ну вот, я же говорю. Но никто с таким животом никогда и никак не сможет работать палкой, это совершенно исключено.

— Есть и такие каратели, — заявил Виллем, в этот момент как раз расстегивавший брючный ремень.

— Нет, — сказал каратель и так огрел его палкой по шее, что тот съежился, — твое дело не слушать, а раздеваться.

— Я бы тебя хорошо отблагодарил, если бы ты отпустил их, — сказал К. и, не глядя уже на карателя — такие сделки лучше всего прокручиваются, когда с обеих сторон не поднимают глаз, — вытащил бумажник.

— Так ты, наверное, захочешь потом и на меня заявить, — сказал каратель, — чтобы и меня поставить под палку. Нет-нет!

— Ну, посуди сам, — сказал К., — если бы я хотел, чтобы этих двоих наказали, так ведь я бы не пытался сейчас их выкупить. Ведь я мог бы просто захлопнуть эту дверь, не желая больше ничего ни видеть, ни слышать, и пойти домой. Но я же этого не делаю, напротив, я всерьез пытаюсь освободить их; если бы я предполагал, что их должны будут — или хотя бы только могут — наказать, я никогда бы не назвал их имен. Я даже вообще не считаю их виновными, виновна эта организация, виновны высшие чиновники.

— Вот именно! — вскричали охранники и немедленно почувствовали палку своими уже обнаженными спинами.

— Если бы под твою палку попал какой-нибудь верховный судья, — сказал К., одновременно отжимая вниз уже готовую вновь подняться палку, — я бы уж точно не помешал тебе отхлестаться в свое удовольствие, больше того, я бы тебе еще денег дал, чтобы ты подкрепился для доброго дела.

— То, что ты говоришь, звучит вполне правдоподобно, — сказал каратель, — но я не позволяю себя подкупать. Раз я приставлен к палке, то и бросаю ее только по команде.

Охранник Франц, который, очевидно, в ожидании счастливого конца переговоров К. до сих пор вел себя довольно скромно, теперь, оставшись в одних штанах, вышел к двери, опустился на колени и, схватив руку К., прошептал:

— Если ты не можешь добиться пощады для нас обоих, то попытайся освободить хотя бы меня. Виллем старше, чем я, и во всех отношениях не такой чувствительный, к тому же он несколько лет тому назад уже понюхал палки, а я еще не обесчещен, и я ведь так себя вел только из-за Виллема, потому что он мой учитель и в хорошем, и в плохом. Пока мы тут, там, внизу, перед банком, ждет моя бедная невеста, и мне так ужасно стыдно.

И он вытер свое совершенно мокрое от слез лицо об сюртук К.

— Я больше не жду, — сказал каратель, схватил обеими руками свою палку и набросился на Франца, в то время как Виллем, съежившись в углу на корточках, украдкой наблюдал, не смея повернуть головы. И тут раздался вой, который испускал Франц, вой нечленораздельный и неизменный, исходивший, казалось, не от человека, а от какого-то терзаемого инструмента, он наполнял весь коридор, его должен был слышать весь дом.

— Не ори, — крикнул К., не смог сдержаться и, напряженно глядя в ту сторону, откуда должны были появиться экспедиторы, пнул Франца — не сильно, но все же достаточно сильно для того, чтобы обезумевший рухнул и судорожно зашарил руками по полу; однако от палки он не ушел, она нашла его и на полу, и в то время как он корчился под ней, конец ее равномерно ходил вверх и вниз. И вот вдалеке уже показался экспедитор, а в нескольких шагах позади него — второй. К. быстро захлопнул дверь, подошел к окну во двор и открыл его. Вой полностью прекратился. Чтобы не дать экспедиторам приблизиться, он крикнул:

— Это я!

— Добрый вечер, господин прокурист! — крикнули ему в ответ. — Что-то случилось?

— Нет-нет, — ответил К., — просто собака воет во дворе, — и, поскольку экспедиторы тем не менее не двигались с места, прибавил: — Можете продолжать вашу работу.

Чтобы не пришлось втягиваться в разговоры с экспедиторами, он высунулся из окна; когда через некоторое время он снова взглянул в коридор, их уже не было. Но К. все стоял у окна; в кладовую идти он не решался и уходить домой тоже не хотел. Он смотрел вниз, там был маленький прямоугольный двор, в который со всех сторон выходили окна служебных кабинетов; все окна теперь уже были темными, и только в самых верхних светилось отражение луны. К. напряженно вглядывался в темный угол двора, пытаясь разделить взглядом несколько ручных тележек, сваленных в кучу. Его мучило, что не удалось предотвратить это наказание, но не его вина была в том, что это не удалось; если бы Франц не завыл — ему, наверное, было очень больно, но в решающий момент надо уметь овладеть собой, — если бы он не завыл, то К. нашел бы — по крайней мере, это очень вероятно — еще какое-нибудь средство переубедить этого карателя. Когда весь их низовой аппарат — сплошное отребье, то почему именно этот каратель, посланный на это самое нечеловеческое место, должен составлять исключение? К. хорошо заметил, как у него при виде купюры загорелись глаза, он явно только для того так многозначительно помахивал своей палкой, чтобы еще немного приподнять сумму взятки. И К. согласился бы, ему действительно было важно освободить охранников; раз уж он теперь начал борьбу с извращенностью этого судопроизводства, то для него было уже само собой разумеющимся зайти и с этой стороны. Но как только Франц завыл, в тот же момент все, естественно, и кончилось. К. не мог допустить, чтобы экспедиторы, а может быть, и еще какие-нибудь случайные люди пришли и застали его в момент контакта с этой компанией в кладовке. Такого самопожертвования от К., в самом деле, никто не мог требовать. Если бы он собирался так поступить, так уж не проще ли было бы самому раздеться и предложить себя этому карателю в качестве заменителя охранников. Впрочем, каратель наверняка не согласился бы на такую замену, так как не смог бы на нем ничего выгадать, а в то же время серьезно нарушил бы свой долг[10] и, по-видимому, нарушил бы его вдвойне, поскольку К., пока он в этом процессе, для всех судебных функционеров, вероятно, неприкосновенен. Правда, тут могли действовать и особые инструкции. Как бы там ни было, К. не оставалось ничего другого, как только захлопнуть дверь, хотя даже и теперь, после этого, еще далеко не все опасности для К. были устранены. То, что он еще и пнул под конец этого Франца, было прискорбно; это можно было извинить только его перевозбуждением.

Вдалеке слышались шаги экспедиторов; чтобы не привлекать их внимания, он закрыл окно и двинулся по направлению к парадной лестнице. У двери в кладовую он чуть задержался и прислушался. Там была полная тишина. Этот человек мог забить охранников насмерть, они ведь были целиком в его власти. К. уже протянул было руку к ручке двери, но затем отдернул ее. Помочь он там уже никому не мог, а здесь сейчас будут экспедиторы; но он все же похвалил себя за решимость поднять этот вопрос и в меру своих возможностей наказать по заслугам всех настоящих виновников, всех этих высших чиновников, из которых ни один не осмелился ему показаться. Спускаясь по ступеням банковского крыльца, К. внимательно оглядел прохожих, но нигде, даже в отдалении, не увидел ни одной девушки, которая бы кого-то ждала. Упоминание Франца о невесте, которая его ждет, оказалось, таким образом, ложью, впрочем, простительной и имевшей целью сильнее возбудить сострадание.