Джозеф Конрад - Прыжок за борт Страница 19

Он снова встрепенулся.

— Я решил не открывать глаз, — сказал он, — но… не мог. Не мог, и не стыжусь этого. Пускай это испытают те, что вздумают осуждать. Пускай они поступят по-иному. Вторично глаза мои раскрылись, и рот тоже. Я почувствовал, что судно двигается. Оно чуть-чуть накренилось и поднялось медленно, ужасно медленно. Много дней этого не было. Облако повисло над головой, и первая волна, казалось, пробежала по свинцовому морю. Но в этом волнении не было жизни. Однако что-то перевернулось у меня в мозгу. Что бы вы сделали? Вы уверены в себе, не так ли? Что бы вы сделали, если бы почувствовали сейчас, сию минуту, что этот дом чуть-чуть движется, пол качается под вашим стулом? Вы бы прыгнули. Клянусь небом, вы бы сделали один прыжок и очутились вон в тех кустах внизу.

Он вытянул руку в ночь за каменной балюстрадой. Я не пошевельнулся. Он смотрел на меня очень пристально, очень сурово. Двух мнений быть не могло: сейчас меня запугивали, и мне следовало сидеть неподвижно, безмолвно, чтобы не сделать рокового признания, как именно поступил бы я, а это признание касалось бы и случая с Джимом. Я не намерен был рисковать. Не забудьте — он сидел передо мной и слишком походил на нас, чтобы не быть опасным. Но, если хотите знать, — я быстро измерил взглядом пространство, отделявшее меня от пятна сгущенного мрака на лужайке перед верандой. Он преувеличил. Я не допрыгнул бы на несколько футов… Только в этом я и был уверен.

Настал — так казалось ему — последний момент, но Джим не шевелился. Его ноги по-прежнему были словно пригвождены к доскам, но мысли кружились в его голове. И в тот же момент он увидел, как один из тех, что толкались у лодки, внезапно отступил, взмахнул руками, словно ловя воздух, споткнулся и упал. Собственно, он не упал, а тихонько опустился, принял сидячее положение и сгорбился, прислонившись спиной к застекленному люку машинного отделения.

— То был кочегар. Тощий, бледный парень с растрепанными усами. Исполнял обязанности третьего механика, — пояснил Джим.

— Умер, — подал я реплику. — Об этом шла речь на суде.

— Так говорят, — произнес Джим с мрачным равнодушием. — Конечно, я этого не знал. Слабое сердце. Он уже несколько дней назад жаловался, что ему не по себе. Волнение. Чрезмерное напряжение. Черт его знает что. Ха-ха-ха! Нетрудно было заметить, что ему тоже не хотелось умирать. Забавно, правда? Пусть меня пристрелят, если он не был одурачен и не навлек на себя смерть. Одурачен, вот именно. Клянусь небом, одурачен, так же, как и я… Ах, если бы только он не волновался. Если бы только он послал их к черту, когда они подняли его с койки, потому что судно тонуло. Если бы он засунул руки в карманы и обругал этих людей…

Он встал, потряс кулаком, взглянул на меня и снова сел.

— Упустил случай, да? — прошептал я.

— Почему вам не смешно? — сказал он. — Шутка, задуманная в аду. Слабое сердце!.. Иногда мне хочется, чтобы у меня было слабое сердце.

Это меня рассердило.

— Вам хочется? — воскликнул я с глубокой иронией.

— Да! Неужели вы не можете этого понять? — крикнул он.

— Не знаю, зачем вам желать больше, чем есть, — сказал я сердито.

Он посмотрел на меня, ничего не понимая. Эта стрела тоже пролетела мимо него, а он был не из тех, что задумываются над стрелами, потраченными напрасно. Честное слово, он решительно ничего не подозревал, с ним нужно было вести себя по — иному. Я был рад, что моя стрела пролетела мимо, был рад, что пи даже не слыхал, как я спустил тетиву.

Конечно, тогда он не мог знать, что кочегар умер. Следующая минута, — последняя, которую он провел на борту, — была заполнена событиями и эмоциями, налетавшими на него, как волны на i к;шу. Я пользуюсь этим сравнением умышленно, ибо, веря его рассказу, склонен думать, что он все время сохранял странную иллюзию пассивности, словно сам не был активным, а лишь подчинился воле тех адских сил, которые избрали его жертвой своей шутки. Первое, что он услышал, был скрежещущий звук тяжелых (юканцев, этот скрип словно проник в его тело с палубы через подошвы его ног и поднялся по спинному хребту к мозгу. Шквал пыл близок, и вторая, более высокая волна приподняла пассивный кузов судна, а мозг и сердце Джима пронзили панические вопли: «Спускайте! Ради бога, спускайте! Судно тонет!»

Вслед за этим канаты побежали по блокам, а под тентом раздались испуганные голоса.

— Они подняли такой крик, что могли разбудить и мертвого, — сказал Джим.

Затем, когда наконец лодка с плеском опустилась на воду, послышался стук падающих в лодку тел и крики: «Отцепляйте! Отцепляйте! Шквал надвигается!..»

Он услыхал высоко над своей головой слабое бормотанье ветра, а внизу, у его ног, раздался болезненный крик. Чей-то голос у борта стал проклинать чак у блока. На носу и на корме судна раздалось жужжание, словно в потревоженном улье.

Джим рассказывал очень спокойно — спокойны были его поза, лицо, голос, и так же спокойно он продолжал:

— Я споткнулся об его ноги.

Вот как я впервые услышал о том, что он сдвинулся с места. Невольно я что-то проворчал от удивления. Наконец, он сорвался с места, но о том, когда это произошло и что вывело его из состояния оцепенения, он знал не больше, чем знает вырванное с корнем дерево о ветре, бросившем его на землю. Все это его ошеломило: звуки, тьма, ноги трупа. Клянусь Юпитером! Проклятая шутка опутала его всею, но, видите ли, он не признавался в том, что допустил ее. Удивительно, как заразительно действовала на вас его иллюзия. Я слушал так, словно мне рассказывали о манипуляциях черной магии над трупом.

— Он перевернулся на бок, очень тихо, и это последнее, что я видел на борту, — продолжал Джим, — Мне не было дела до того, что с ним случилось. Похоже было, будто он поднимается. Конечно, я думал, что он встает. Я ждал, что он пробежит мимо меня к перилам и прыгнет в лодку вслед за остальными. Я слышал, как они там, внизу, возились, и чей-то голос, словно из глубокой шахты, крикнул: «Джордж!» Затем все трое подняли вопль. Я отчетливо различил три голоса: один блеял, другой визжал, третий выл. Ух!

Он слегка вздрогнул, и я заметил, что он медленно приподнимается, как будто чья-то сильная рука поднимала его за волосы со стула. Медленно он встал, и когда выпрямился во весь рост, то пошатнулся. Страшно спокойными были его лицо, движения и даже голос, когда он сказал: «они вопили». И невольно я насторожился, как будто пытался уловить этот призрачный вопль под фальшивым покровом безмолвия.

— Восемьсот человек находилось на борту этого судна, — сказал он, пригвождая меня к спинке стула невидящим взглядом. — Восемьсот живых людей, а они звали одного мертвого человека, хотели его спасти: «Прыгай, Джордж! Прыгай! Да прыгай же!» — Я стоял, положив руку на боканец. Я был очень спокоен. Тьма спустилась непроглядная. Не видно было ни неба, ни моря. Я слышал, как лодка подпрыгивала у кузова, и больше ни одного звука не доносилось оттуда, снизу, но на судне подо мной стоял гул голосов. Вдруг шкипер завыл: «Mein Gott! Шквал! Шквал! Отталкивайте!»

Когда раздался шум дождя и налетел первый порыв ветра, они подняли вой: «Прыгай, Джордж! Мы тебя поймаем! Прыгай!» — Судно начало медленно опускаться на волне; фуражка слетела у меня с головы; дыхание сперлось. Я услышал издалека, словно стоял на высокой башне, еще один дикий вопль: «Джо-о-ордж! Прыгай!» — Судно опускалось, опускалось под моими ногами, носом вперед…

Он задумчиво поднял руку и стал перебирать пальцами, как будто снимая с лица паутину; затем полсекунды смотрел на свою ладонь и, наконец, отрывисто сказал:

— Я прыгнул… — он запнулся, отвел взгляд…

Его светлые голубые глаза взглянули на меня жалобно; глядя на него, стоящего передо мной, ошеломленного, как будто обиженного, я испытывал странное ощущение: то была мудрая покорность и шутливая, но глубокая жалость старика, беспомощного перед ребяческим горем.

— Похоже на то, — пробормотал я.

— Я не знал этого, пока не поднял глаз, — торопливо объяснил он.

Что ж, и это было возможно. Приходилось его слушать, как слушают маленького мальчика, попавшего в беду. Он не знал. Каким-то образом это произошло. Он прыгнул на кого-то и упал поперек скамьи. Ему казалось, что все ребра у него с левой стороны поломаны; затем он перевернулся на спину и увидел вздымавшийся над ним кузов судна, с которого только что дезертировал. Красный огонь пылал в пелене дождя, словно костер на гребне холма, окутанного туманом.

— Судно возвышалось над лодкой словно утес… Я хотел смерти! — воскликнул он. — Возврата не было. Казалось, я прыгнул в колодец — в глубокую, глубокую яму…

ГЛАВАХ

Он сплел пальцы и снова их расцепил. Да, то была правда: он действительно прыгнул в глубокую, глубокую яму. Он упал с ммсоты и больше уже не мог подняться. К тому времени лодка понеслась вперед мимо борта. Было слишком темно, чтобы они могли разглядеть друг друга; кроме того, их захлестывал дождь. Он сказал мне, что их словно увлекал поток в черной пещере. Они повернулись спиной к шквалу. Шкипер, по-видимому, опустил весло за корму, чтобы вести лодку перед шквалом, и в и мение двух или трех минут казалось, что настал конец мира — йогом и непроглядная тьма. Море шипело, как двадцать тысяч коглов. Это не мое сравнение. Думаю, после первого порыва ветер затих. Джим сам заявил на суде, что большого волнения в гу ночь не было. Он съежился на носу лодки и украдкой бросил пзгляд назад. Он увидел желтый огонек на верхушке мачты, полустертый, как последняя угасающая звезда.