Август Стриндберг - Жители острова Хемсё Страница 19

Но это, однако, у фру Флод, чувствовавшей тоже себя уверенной, имело лишь то последствие, что и она с своей стороны показала остававшиеся еще у нее зубы. Так, враждуя друг с другом, дожили они до дня третьего оглашения.

Все население острова, кроме Лотты, отправилось в церковь к причастию. Как бывало обыкновенно, выбрали самую маленькую лодку, чтобы в случае, если бы пришлось грести, было бы насколько возможно менее трудно. В лодке было, следовательно, тесно, тем более что были взяты с собой провизия, рыба для пастора и свечи для кистера {4}; кроме того, взяли всевозможное платье для перемены, не считая парусов и ремней, посуды для выкачивания воды, ведер и скамеек.

По обыкновению был предварительно подан более изысканный завтрак; пили за здоровье друг друга целые кружки и бутылки. Было жарко на море, и никто не хотел грести; разгорелся спор между мужчинами, из которых никто не желал явиться в церковь покрытым потом. Вмешались женщины, а когда въехали в церковную бухту и раздался звон колокола, которого не слыхали уже целые годы, то спор кончился полюбовно.

Звонили в первый раз; следовательно, времени еще было много. Поэтому фру Флод отправилась с рыбой к дому пастора.

Пастор брился как раз в это время и был в дурном настроении.

— Редкие гости сегодня посетят церковь, так как приехали жители Хемсё,— сказал он в знак приветствия, пробуя бритву об указательный палец.

Карлсон, который нес рыбу, должен был пройти в кухню, где ему поднесли рюмочку.

Потом отправились со свечами к кистеру; и там была поднесена рюмочка.

Наконец все собрались перед церковью, осмотрели лошадей крупных землевладельцев, перечитали надгробные надписи и здоровались со знакомыми. Фру Флод в сопровождении Карлсона посетила могилу Флода.

Когда позвонили в последний раз, прихожане вошли в церковь.

Так как после пожара старой церкви у жителей Хемсё не было своих церковных стульев, то им пришлось стоять у входа. Было жарко, и они чувствовали себя чужими среди обширной церкви; их от одного смущения бросало в пот; они похожи были на выходцев из смирительного дома.

Пробило одиннадцать часов, а еще не началось пение; жители Хемсё раз двадцать переминались с ноги на ногу. Солнце так сильно грело, что пот каплями выступал на их лбах; но они стояли, как в клещах, и не могли никак стать на более приятное место в тени.

Но вот выступает церковный служитель и выставляет № 158 книги песнопений. Орган играет прелюдии, и кистер провозглашает первую строфу. Ее поет вся церковь живо и охотно, потому что сейчас же за ней ожидается проповедь. Но вот за первой строфой следует вторая, а затем третья.

— Не может быть, чтобы он имел намерение пропеть все восемнадцать строф,— шепнул Рундквист Норману.

Но таково было его намерение! В дверях ризницы показалось рассерженное лицо пастора Нордстрёма, глядевшего на прихожан упрямым и вызывающим взглядом; он решил, что раз они в кои-то веки в его власти, он задаст им хороший урок.

И все восемнадцать строф были пропеты. Была половина двенадцатого, когда пастор наконец поднялся на кафедру. Тут прихожане так размякли, что склонили головы и заснули.

Но недолго удалось им поспать, потому что пастор так закричал на них, что задремавшие встрепенулись, подняли головы, и каждый глупо взглянул на своего соседа, как бы спрашивая, не горит ли где.

Карлсон и старуха протиснулись так далеко вперед, что отступление к двери было невозможно, не возбудив внимания. Старуха расплакалась от усталости и от узких башмаков, тем более жавших ей ногу, чем сильней становилась жара. По временам она бросала на жениха умоляющий взгляд, как бы прося его снести ее назад к морю; но он, стоя в широких сапогах Флода из конской кожи, был так поглощен церковной службой, что только наказывал нетерпеливую злыми взглядами.

Остальные чувствовали себя свободнее: они стали под выступом органа; там было свежее и не пекло солнце. Там Густав обнаружил пожарную трубу, сел на нее и посадил Клару себе на колени.

Рундквист прислонился к столбу, а Норман стоял возле него, когда началась проповедь.

Это был рассказ, а не песня, и он длился в продолжение шести четвертей часа. Текст касался мудрых и нерадивых дев; так как никто из присутствующих не принимал этого на свой счет, то все общество заснуло; спали сидя, в висячем положении, стоя. По прошествии получаса Норман толкнул Рундквиста, который прислонил руку ко лбу, как бы чувствуя себя нехорошо, и большим пальцем указал на сидевших на пожарной трубе Густава и Клару. Рундквист осторожно обернулся, выпялил глаза, как будто перед ним сам черт, покачал головой и улыбнулся, как бы поняв, в чем дело. Дело в том, что Клара закрыла глаза и высунула язык, будто погруженная в тяжелый, болезненный сон. Густав же пристально воззрился на пастора Нордстрёма, как бы желая проглотить малейшее слово и расслышать ход песочных часов.

— Да ведь они с ума сошли! — шепнул Рундквист и тихо попятился назад, осторожно ступая пятками, чтобы не производить шума, по кирпичному полу.

Норман угадал мысль Рундквиста; быстрее угря протиснулся он до церковного двора. Туда за ним вскоре последовал и Рундквист, и оба поспешили к лодке.

Там веяло свежим морским ветром, и наскоро проглоченная освежительная влага быстро обновила их силы. Так же тихо, как при выходе, вернулись они опять в церковь.

Клара задремала в объятиях заснувшего Густава; но этот последний так высоко обхватил ее руками, что Рундквист нашел нужным потянуть девушку книзу. Тут проснулся Густав и снова обнял свою добычу, как бы думая, что у него собираются отнять девушку.

Еще целых полчаса длилась проповедь; потом еще прошло полчаса во время церковного пения до того, как началось причастие.

Прихожане приобщились Святых Тайн в сильном возбуждении. Рундквист плакал.

После торжественного таинства фру Флод хотелось протиснуться до церковного стула. Но тут дошло дело чуть ли не до спора, и ее вытеснили со стула. Итак, она последние полчаса провела стоя за стулом церковного старосты, поднявшись на каблуки, как будто каменные плиты жгли ей подошвы. Когда пастор прочел оглашение, она пришла в волнение, так как все на нее смотрели.

Наконец все кончилось, и все поспешили к лодке. Дольше выдержать фру Флод не могла, и, как только кончились поздравления перед церковью, она сняла башмаки и понесла их к лодке. Придя туда, она опустила ноги в воду и выбранила Карлсона.

Потом все набросились на провизию. Поднялся шум, когда было обнаружено, что недостает блинов. Рундквист высказал предположение, что они забыты дома; Норман был того мнения, что кто-нибудь съел их, едучи в церковь, при этом он бросил подозрительный взгляд на Карлсона.

Наконец сели в лодку. Тут только вспомнил Карлсон, что ему надо было взять из церковного сарая бочку со смолой. Поднялась целая буря. Женщины завопили, что они не желают брать с собой в лодку смолу ни за что на свете, потому что у них новые платья. Однако Карлсон пошел за смоляной кадкой и вкатил ее в лодку.

Опять поднялся гвалт по поводу того, кто будет сидеть рядом с опасным сосудом.

— На чем же нам сидеть? — ныла фру Флод.

— Подыми повыше юбки и садись на корму,— ответил Карлсон, чувствовавший себя теперь после оглашения гораздо более хозяином положения.

— Что он говорит? — зашипела старуха.

— Да вот я что говорю: садись в лодку, чтобы нам можно было отчалить.

— Кто приказывает на море, хотел бы я знать? — вмешался Густав, найдя, что затрагивается его честь.

Густав сел к рулю, велел поднимать паруса и взял в руки шкот.

Лодка была тяжело нагружена, ветер дул крайне тихо, солнце сильно жгло, в головах бушевало. Лодка ползла, «как вошь по покрытой смолой бересте», и делу не помогло и то, что люди выпили по рюмочке.

Они скоро потеряли терпение, и воцарившееся на время молчание прервал Карлсон, требовавший, чтобы взяли рифы и опустили на воду весла. Но этого не желал Густав.

— Подождите! — заявил он.— Как только мы выйдем из залива, можно будет идти на веслах.

Подождали еще. Уже вдали между островами виднелась темно-синяя полоска, и слышно было, как море ударялось о наружные шхеры. Поднимался восточный ветер, и паруса стали надуваться. В ту самую минуту, как обогнули мыс, поднялся такой сильный ветер, что лодку накренило, потом она опять поднялась и понеслась вперед, так что вода сзади зашумела.

Теперь опять вся компания выпила по рюмочке. Все ожили, как только лодка пошла быстрей.

Но ветер посвежел; лодка накренилась на подветренную сторону; ее прижимало ветром.

Карлсон испугался; он крепко уцепился за канаты и просил, чтобы взяли рифы и спустили весла.

Густав ничего не отвечал, но подобрал шкот, так что в лодку налилась вода.