Робертсон Дэвис - Мир чудес Страница 19

Учитель Виллара, кто бы он ни был, поработал неплохо. Виллар никогда не давал названий хитростям, которым меня учил, да, я уверен, он их и не знал. Но со временем я понял: он научил меня всему, что нужно знать о тасовании, форсировании, ложной тасовке, перекладке, укрытии, перекидке, подмене, мосте,[41] чудесах колоды biseauté[42] — единственно достойной колоды для фокусов. Он научил меня основам работы с монетой — укрытию и передаче, французскому броску, La Pincette, La Coulée[43] и всем другим по-настоящему хорошим фокусам. Идеалом его среди фокусников был Нельсон Даунс,[44] чей незабываемый номер «Мечта бедняка» он видел в театре «Палас» в Нью-Йорке и лучше которого для него, человека с ограниченным воображением, и быть ничего не могло. Вообще-то говоря, когда я впервые увидел Виллара, он и демонстрировал ухудшенный вариант «Мечты бедняка». С моим появлением он почти перестал показывать фокусы, потому что работать с Абдуллой было гораздо проще.

Находясь в Абдулле, я был занят не больше пяти минут в час. Возможность двигаться у меня была сильно ограничена, а производить какие-либо шумы мне было категорически запрещено. Что же мне оставалось? Я учился делать фокусы и часами тренировал в темноте пальцы, прятал монеты в ладони. Именно так я освоил все приемы, заложил основы той репутации, благодаря которой вы и пригласили меня участвовать в вашем фильме. Всячески рекомендую этот метод начинающим фокусникам. Проводите десять часов ежедневно в тесном помещении и занимайтесь все это время только манипуляциями с картами и монетами. Через несколько лет (если только природа не обделила вас в этом отношении, как нашего бедного Рамзи) у вас появится некоторая ловкость, и уж, по меньшей мере, вряд ли вы приобретете главную болезнь плохих фокусников — смотреть на свои руки во время работы. Вот так я и боролся со скукой: постоянно тренировался и сквозь грудь Абдуллы завороженно разглядывал публику и таланты «Мира чудес».

Скука — благодатная почва для ненависти и всевозможных безобразий. В первые месяцы моей балаганной жизни все перипетии такого рода были почти исключительно связаны с превратностями войны. Я ничего не знал о войне, хотя нас, школьников (когда я еще был школьником), просили приносить в школу все имеющиеся в доме кусочки хлоритового сланца — их собирали для каких-то военных целей. Осведомленные мальчишки говорили, что из этих кусочков делают какой-то страшный ядовитый газ. Каждое утро во время молитвы наша учительница упоминала союзные силы и в особенности канадцев. И опять осведомленные говорили, что о местонахождении ее брата Джима всегда можно судить по молитве, которая почти неизменно содержала слова о «наших мальчиках на фронте», а позднее о «наших мальчиках в лагерях для отдыха», а еще позднее о «наших мальчиках в госпиталях». Война в моей жизни имела не большее значение, чем облака над головой, и я обращал на нее ровно столько внимания, сколько обращают на облака. Один раз я увидел на улице Рамзи — он был одет, как я догадался позднее, в солдатскую форму, но тогда я не понял, зачем он так странно вырядился. На улицах мне встречались люди с черными повязками на рукавах, и я спросил отца, что это значит, но не помню, что он мне ответил.

Что до «Мира чудес», то временами казалось, война вот-вот не оставит от нашего балагана даже воспоминаний. Единственным источником музыки в парках развлечений, где мы выступали, были карусели. Карусельные каллиопы играли мелодии с больших стальных дисков, перфорированных прямоугольными отверстиями. Каллиопа работает по тому же принципу, что и механическое пианино, с той лишь разницей, что она гораздо долговечнее и барабаны в ней вращались не под воздействием пружины, а вручную. Музыка эта по большей части была такой, что ассоциируется у нас с каруселями. Кто ее писал? Наверное, итальянцы, потому что она всегда была мягкой, замысловато-мелодичной, за исключением одной новой мелодии, которую Стив — тот парень, что крутил эту штуку — приобрел, чтобы придать аттракциону более современное звучание. Я говорю об американской военной песне этого крикливого типа, — как его: Коэн? — а называлась она «Там, за океаном!».[45] На каллиопе и в темпе карусели она звучала не очень воинственно, но все ее узнавали, и время от времени какой-нибудь канадский остряк начинал громко петь от начала и до последних строк:

Мы не кончим,Пока она не кончитсяТам, за океаном!

Услышав это, Ганна приходила в ярость, потому что была пламенной американской патриоткой и считала, что война началась в семнадцатом году, когда в нее вступили Соединенные Штаты. Дарки были канадцами, но не такими тактичными, какими обычно бывают канадцы по отношению к американским братьям. Я помню, как однажды в сентябре восемнадцатого, когда Таланты в раздевалке поспешно поглощали свой обед, Эм Дарк рассказала анекдот (а надо сказать, что анекдоты были совсем не в ее характере): «Мне вчера вот рассказали. Один парень спрашивает у другого: ты, мол, знаешь, почему американских солдат называют „пончики“? А другой отвечает: Не. А почему? А первый тогда говорит: Потому что их ждали в четырнадцатом году, а подошли они только в семнадцатом. Ну, сообразили? Подойти — так о тесте говорят, когда оно…» — но закончить объяснение анекдота ей не удалось, потому что Ганна швырнула в нее сэндвич, сказав, что он уже подошел, что ее тошнит от неблагодарности людишек, живущих в какой-то занюханной стране на лесных задворках, где им к тому же до сих пор приходится платить налоги английскому королю, и неужели Эмме не приходилось слышать об Аргонском лесе,[46] где американцы проливают кровь ведрами, и что Эмма думает — поставили бы они фрицев на колени, если бы там воевали одни тупоголовые англичане и французы? Вот когда дошло до американской действенности и американского мужества — тогда дело другое.

Ответить у Эммы не было возможности, потому что на Ганну тут же набросились Сонненфелс и Хайни Байер, которые были до мозга костей убеждены, что Германию чудовищно оболгали и все валят напраслину на фатерлянд без всякой на то причины, и что хотя они такие же добропорядочные американцы, как и все вокруг, но они дьявольски от всего этого устали и надеются, что немецкая армия объяснит Першингу, что такое настоящая действенность. Чарли попытался их успокоить, сказав, что всем, мол, известно: война подстроена, и что единственно, кому она нужна, так это денежным мешкам. Он совершил ошибку, потому что Сонни и Хайни напустились на него; они сказали, что им, мол, прекрасно известно, почему он так любит Канаду, а будь они немного помоложе, они бы тоже ввязались в эту драчку, и не станут объяснять, на чьей стороне, но если бы на поле боя они встретили кого-нибудь вроде Чарли, то посадили бы его на цепочку, чтобы показывать вместе с Ранго.

Это противостояние, длившееся несколько недель, было унизительным для Джо Дарка, поскольку Эм приходилось всем объяснять: ее муж не попал в канадскую армию из-за плоскостопия. В ответ на что Ганна презрительно фыркала: мол, чтобы летать на самолете, нужны не ноги, а мозги. Единственный разумный голос подавал профессор Спенсер, который не пропускал ни одной газеты и мыслил очень даже независимо. Он стоял за немедленное прекращение огня и созыв мирной конференции. Но поскольку никто не хотел его слушать, он читал свои лекции мне, и поэтому у меня до сих пор довольно туманные представления о причинах и методах ведения той войны. Ганна раздобыла где-то звездно-полосатый[47] и установила его на своих мостках. Она сказала, что у нее от этого поднимается настроение.

Причины всей этой грызни коренились в скуке. Скука, глупость и патриотизм, в особенности если их соединить, — это три величайших зла, известных нашему миру. Но наихудшим и самым долговечным источником раздоров служило завершающее представление в каждом из городков. Мы называли его «Последняя смена».

Считалось, что Последняя смена должна быть живее остальных девяти представлений этого дня. Ярмарка подходила к концу, все серьезные дела, как, например, конкурсы вышивки и животноводства, завершились, большинство стариков разошлись по домам, остались молодые люди со своими девушками и городские шутники. Вот тогда-то истинный, старинный балаганный дух и спускался на «Мир чудес» Уонлесса, но, конечно же, на всех он действовал по-разному. Снаружи каллиопа играла свою любимую мелодию — «Вальс бедной бабочки». Видимо, втайне от Гас, парень, заведовавший кошачьим тиром, внедрил у себя обманку, и в результате деревенские ухажеры, пытавшиеся выиграть пупсика для девушки своего сердца, бросая бейсбольные мячики, обнаруживали, что набитые опилками котята не падают с подставки. Эта ярмарка оказалась более низкопробной, более жульнической, чем планировал местный организационный комитет, но всегда находилась молодежь, которой именно это и нравилось.