Альваро Кункейро - Год кометы и битва четырех царей Страница 19

— Отец мой не раз говорил, что толстые ноги у женщины говорят о здоровье. В нашем роду все мужчины прежде всего глядели на ноги, когда выбирали невесту или нанимали служанку. Вспомните мою тетку Сеферину или мою жену и хозяйку Каролину! Какие комплименты отпускал ей учитель перспективы: «Соломоновы столпы», — говорил он, и я знаю, что однажды он дал ей два песо только за то, чтобы она показала ему ноги до того места, откуда они растут.

Паулос выпил воду и отер рот подаренным Марией платком, от которого исходил тонкий запах лаванды. Вытащил из-под тоги глобус, где земли обозначены желтым, а моря — голубым. Указал на черную точку:

— Город! Наш город!

Поставил глобус на стол рядом с фужером и торжественно возгласил:

— Согласно моей науке, признаки влияния кометы очевидны. И для города они, да будет позволено мне так выразиться, зловещи. Но сразу же должен сказать, дабы не посеять страх в ваших душах, что город с честью выйдет из предстоящего испытания благодаря героизму своих сыновей. Мы в состоянии предусмотреть, чтобы потом не жаловаться, господин первый советник!

Первый советник выпрямился в кресле, отхлебнул глоток, утопив перед тем сахарный айсберг концом ручки, в которую вставляется перо. Довольно улыбнулся, хотя то, что сказал Паулос, отнюдь не располагало к веселью. А доволен он был тем, что признали мудрость одной из его излюбленных фраз. Главный советник верил, что именно он пустил это речение по свету, забывая, что в гимназии, при отличном поведении, по латыни он получал оценку «посредственно».

Паулос предложил провести особое тайное заседание, участники которого должны будут поклясться, что ни при каких обстоятельствах не проболтаются. Председатель-старейшина в это время прикончил вторую кофейно-молочную карамельку и облизнул губы.

— В четверг?

— Лучше в пятницу. В семь сорок пять. Как раз начнется новолуние.

— Благоприятная Селена! — воскликнул астролог Панфилос Афинский.

— Серебряный серп в синем небе! — подхватил астролог Агрикола Тритикофорос, в обязанности которого входило определять благоприятные для сева дни.

Паулос быстро попрощался, отдал тогу педелю, забрал глобус и направился домой. Под Аркой Принцессы снова повстречал незамужнюю старшую дочь Венецианки.

«Неужели девушка?» — спросил он себя.

Войдя в дом, увидел сидевших на ступеньках лестницы свою служанку Клаудину и ее племянницу Мелусину. Последняя горько плакала.

— Она плачет потому, что остановились часы в гостиной, — пояснила тетка.

— Ну еще бы! Я ведь только-только научилась узнавать по ним время! — прорыдала племянница.

— Успокойся, прилежная Мелусина! Сегодня к ночи, когда в доме станет тихо, я поговорю с часами. Я знаю волшебные слова, которые заставят их снова отсчитывать время! Поставь-ка мне в гостиной, рядом с диваном, умывальный таз для святого обряда омовения ног.

Мелусина поцеловала руку хозяина.

— И снова будет время? — спросила она, всхлипывая.

— Будет! — сказал Паулос.

Мелусина отерла слезы кончиком красно-белого полосатого передника. Тетка смеялась наивности племянницы.

III

Знаки! Паулос из кожи лез, чтобы отыскать знаки влияния кометы на жизнь города, которые придумал сам и которые давали ему основание предрекать городу ужасные дни. По утрам уходил далеко за город, к дальнему краю леса, и к полудню возвращался домой с охапкой ветвей и трав. В народе говорили, что Паулос выясняет пути влияния кометы на город, ищет его знаки в деревьях и травах, в полете голубей, лае собак; сквозь закопченные стекла он долго глядел на солнце — во всем этом жители города видели старание молодого астролога обнаружить и предупредить предполагаемые беды, которыми грозила городу величественно проплывавшая в небе комета.

Паулос репетировал перед Марией свою речь на совете консулов и астрологов. Мария приносила ему парное молоко в широкой фаянсовой чашке, белой с голубыми цветочками, и он выпивал его. Возвращая Марии чашку, гладил ее руки, касался губами лба. Становился рядом с часами, в левой руке держал желтые замшевые перчатки, а правую прижимал ко лбу, временами медленно опуская ее, чтобы приложить указательный палец правой руки к губам — тсс, молчок! Сцену освещали четыре свечи, горевшие в канделябре с фигурами сирен. Паулос проходил от часов к балконной двери, открывал ее и созерцал небо. Ущербная луна то скрывалась за густыми темными тучами, то снова показывалась, но ненадолго.

— Я повстречал на наших дорогах уже двоих — двоих! — странных путников, — говорил Паулос. — Но уверен, в наши края их явилось больше, чего доброго, целая дюжина. Это темные пришельцы, и пока не пройдет полоса страшных событий, мы, возможно, так и не узнаем, добро они несут или зло!

Он склонился к Марии и коснулся губами выбившейся на лоб прядки золотистых волос.

— И тут, — продолжал он, обращаясь к Марии, — я положу руку на огонь светильника. В перчатке, конечно, и перед тем намочу ее как следует, чтобы подержать ладонь над пламенем с полминуты и не обжечься. Говорить буду вполголоса, с рассеянным и озабоченным видом, будто разговариваю сам с собой.

Он взял за уголок красную накидку и прикрыл ею грудь. Глаза его сверкали в полутьме. Такой жест, сказал он, характерен для таинственных путников.

— Как взойдет солнце, они становятся спиной к востоку и смотрят, как уменьшается их тень. Когда тень становится всего в два раза длинней их самих, они подбирают ее с земли, скатывают валиком и прячут в груди. Так и ходят весь день без тени. Нет, крыльев я у них не видал. Они выглядят как обыкновенные люди во плоти, но это только видимость. Никогда не подходят к зеркалу — оно их не отражает, и они боятся, что люди это сразу заметят. Разговаривают певучим и ласковым голосом; пока идут молча, тебя не поражает их красота, но стоит им заговорить с тобой, ты сразу заметишь в их лицах необычайную, тревожную и лучезарную красоту. Слова их западают тебе в душу, и очень скоро ты начинаешь хотеть того же, чего хотят они. Женщины, с которыми они поговорят, готовы идти с ними на край света. Скажу без обиняков: они сводят людей с ума. Кто с ними подружится или пригласит их к себе в дом, тот обезумеет! Это от них, судя по всему, идут все непотребства!

— Как же вы их узнавали?

Усталый голос премьер-министра доходит до Паулоса не только по воздуху, но и подползает по столу меж фужерами с подслащенной сахарными хлопьями водой.

— По отсутствию тени в предвечерний час. С одним из них я разговаривал в таверне «Два лебедя». Он пожаловался, что ему холодно, и спросил, не пора ли топить печь. Хозяйка таверны сказала, что до дня Святого Мартина[54] никто печей не топит. Но он действительно дрожал так, что зуб на зуб не попадал. С вашего позволения, я могу объяснить это научно: холод идет от тени, которую они носят в себе. Тень, оказавшись не на привычном месте — рядом с человеком, а внутри его, во тьме, вдали от солнечных лучей, начинает постепенно остывать, иногда, видимо, достигает температуры ниже нуля — в этом случае она обращается в лед. Как-то в год кометы оказался я во дворце некоего знатного итальянца. В тот раз это была, собственно говоря, пришелица, молодая женщина, совершавшая, по ее словам, паломничество в Рим. Скажу кратко: владелец дворца влюбился в нее, но его ревнивая супруга, графиня, как только муж вышел из гостиной, чтобы принести лютню, взяла да и удавила эту женщину серебряной цепочкой. Та упала на пол, и изо рта ее вышла наружу тень в виде длинной ледяной сосульки, которая тут же начала таять на мраморном полу. Тень, убедившись, что ее владелица лежит бездыханная, забралась под нее и вместе с ней отправилась туда, где ей и место: в загробный мир, мир теней.

Паулос готовился ответить на любые возражения.

— Нет, установить, из чего состояла ее плоть, не удалось: в Монце — это такой город севернее Милана, где находился дворец, — задрожала земля, в гостиную ворвался ветер, подхватил умершую, точно сухой лист, и унес неизвестно куда через открытую балконную дверь. Дело-то было летом! Я мог бы сказать и по-латыни, используя античную риторическую фигуру: …как буря едва распустившиеся розы: Ceu turbo nascentes rosas…

— Скажите, тень, когда замерзнет, имеет форму параллелограмма? — спросил секретарь по затмениям.

— Прошу прощения, я не ссылаюсь на авторитетные источники, но у меня достаточно оснований утверждать, что иногда она бывает цилиндрической.

— Продолжайте рассказывать о встрече в таверне.

В голосе премьер-министра на этот раз прозвучало нетерпение, и председатель-старейшина проглотил, не обсосав, четвертую кофейно-молочную карамельку.

— Тогда я обратился к нему и сказал, что его наверняка v согреет стакан вина. Хозяйка таверны подала ему вино, а я стал смотреть, как он будет пить. Но когда пришелец поднес стакан к губам, тот был уже пуст, вы понимаете? Пуст! То ли он осушил его осмотически, то есть через кожу руки, то ли обладал способностью мгновенно и незаметно для глаза испарять жидкости. Я склоняюсь к последнему. В тот вечер он больше ничего не пил и не ел.