Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего Страница 2

Человек, ударившийся затылком о камни, лежал на спине. Он лежал на мостовой в распахнутом пальто, с раскинутыми руками и ногами, точно большая летучая мышь…

— Поднимите его в машину! — крикнул офицер.

Полицейские нагнулись. Затем один из них выпрямился:

— Кажется, он что-то сломал себе. Не может встать.

— Встанет! Поднимите его.

— Дайте ему пинка, сразу повеселеет, — вяло сказал полицейский, который бил Штайнера.

Человек застонал.

— Он действительно не может подняться, — сообщил другой полицейский. — И у него вся голова в крови.

— Черт возьми! — Офицер соскочил с машины. — Не шевелиться! — крикнул он арестованный. — Проклятая банда! Одни неприятности!

Машина уже стояла рядом с несчастным. Керн сверху хорошо все видел. Он знал этого худощавого польского еврея с жидкой седой бородкой. Керн несколько раз спал с ним в одной комнате. Он хорошо помнил, как тот по утрам стоял с молитвенными ремнями у окна и молился, тихо раскачиваясь взад-вперед. Он торговал пряжей, шнурками и нитками, и его уже три раза высылали из Австрии.

— Встать! Живо! — скомандовал офицер. — Зачем вы спрыгнули с машины? Слишком много грехов? Воровали? И кто знает, может, и еще что-нибудь натворили!

Старик пошевелил губами. Его широко раскрытые глаза смотрели на офицера.

— Что? — спросил тот. — Он что-нибудь сказал?

— Он говорит, что боялся, — ответил полицейский, который склонился над стариком.

— Боялся? Конечно, боялся! Наверняка, что-то натворил! Что он говорит?

— Он говорит, что ничего не натворил.

— Это каждый говорит. Но что с ним делать?

— Нужно вызвать врача, — сказал Штайнер с машины.

— Заткнитесь! — закричал офицер. — Где вы найдете врача в такую рань? Он же не может лежа на мостовой ждать врача! А потом нас обвинят, что мы бросили его. Все поедут в полицию!

— Его нужно отвезти в больницу, — сказал Штайнер. — И немедленно.

Офицер стоял в нерешительности. Теперь он видел, что человек тяжело ранен, и поэтому забыл повторить Штайнеру, чтоб тот заткнулся.

— В больницу! Это не так просто. Для этого ему нужно направление. А я не могу все сделать один. Я должен сперва доложить…

— Отвезите его в еврейскую больницу, — сказал Штайнер. — Там его примут без направления и доклада. Даже без денег.

Офицер уставился на него:

— Откуда вы это знаете, а?

— Его нужно отвезти в пункт скорой помощи, — предложил один из полицейских. — Там всегда дежурит санитар или врач. А им видней…

Офицер принял решение.

— Хорошо, поднимите его. Мы будем проезжать мимо пункта скорой помощи. Какое свинство!

Полицейские подняли старика. Он застонал и сильно побледнел. Они положили его в кузов машины. Старик вздрогнул и открыл глаза. Они неестественно блестели на изможденном лице. Офицер закусил губу.

— Сумасшедший! Спрыгнул с машины! А ведь пожилой человек! Ну, поехали! Только не быстро.

Под головой раненого медленно копилась кровавая лужа. Узловатые пальцы скребли по деревянному настилу кузова. Губы постепенно разжались, и обнажились зубы. Казалось, будто за мертвенно-бледной маской боли прячется беззвучный язвительный смех.

— Что он говорит? — спросил офицер.

Один из полицейских сидел, склонившись над стариком, и крепко держал его голову, предохраняя от тряски.

— Он говорит, что хотел вернуться к своим детям. Теперь им придется голодать, — сказал он.

— А, чепуха! Никто не будет голодать! Где они?

Полицейский нагнулся.

— Он не хочет этого сказать. Тогда их вышлют. У них нет разрешения на пребывание в стране.

— Это же ерунда. Ну, а что он сейчас говорит?

— Он говорит, чтобы вы его простили.

— Что? — удивленно переспросил офицер.

— Он говорит, чтоб вы простили его за те неприятности, которые он вам причинил.

— Простил? Что это еще значит? — Покачивая головой, офицер снова уставился на лежащего.

Машина остановилась перед пунктом скорой помощи.

— Внесите его туда! — приказал офицер. — Осторожно! А вы, Родэ, останьтесь с ним.

Полицейские подняли несчастного. Штайнер нагнулся:

— Мы найдем твоих детей. И поможем им, — сказал он. — Ты слышишь, старик?

Старик закрыл глаза и открыл их снова. Затем трое полицейских понесли его в дом. Его руки повисли и безжизненно волочились по мостовой, словно из них уже ушла жизнь. Через некоторое время двое полицейские вернулись и залезли в машину.

— Он еще что-нибудь говорил? — спросил офицер.

— Нет. Лицо у него совсем позеленело. Если поврежден позвоночник, он долго не протянет.

— Ну и что? Одним жидом будет меньше, — сказал полицейский, который бил Штайнера.

— Простить! — пробормотал офицер. — Странно! Смешной народ!

— Особенно в наше время, — сказал Штайнер.

Офицер выпрямился.

— Заткнитесь, вы, большевик! — закричал он. — Из вас-то мы выбьем вашу наглость.

Их привезли в полицейское управление на Элизабетпроменаде. Со Штайнера и Керна сняли наручники и отвели к другим арестованным, в большую полутемную комнату. Большинство из них сидели молча. Они привыкли ждать. Только полная блондинка, хозяйка гостиницы, продолжала кричать, не обращая ни на что внимания.

Около девяти часов арестованных стали вызывать одного за другим. Керна провели в комнату, где находились двое полицейских, писарь в штатском, офицер и пожилой обер-комиссар полиции. Обер-комиссар сидел в деревянном кресле и курил сигарету.

— Заполните анкету, — сказал он человеку за столом.

Писарь был тощий прыщавый человек, похожий на селедку.

— Имя? — бросил он неожиданно звучным голосом.

— Людвиг Керн.

— Время и место рождения?

— 30 ноября 1914 года, Дрезден.

— Значит, немецкий подданный?

— Нет. Подданства не имею. Лишен гражданства.

Обер-комиссар поднял голову.

— Это в двадцать один-то год? Что же вы натворили?

— Ничего. Мой отец был лишен гражданства. А так как я был еще несовершеннолетним, то лишили и меня.

— А по какой причине лишили вашего отца?

Керн минуту помолчал. Год эмиграции научил его в разговоре с властями взвешивать каждое слово.

— На него сделали ложный донос и обвинили в политической неблагонадежности, — наконец сказал он.

— Еврей? — спросил писарь.

— По отцу. По матери — нет.

— Так, так…

Обер-комиссар стряхнул сигаретный пепел на пол.

— Почему вы не остались в Германии?

— У нас отобрали паспорта и выслали. Если бы мы остались, нас бы посадили за решетку. Ну, а если уж тюрьма, то лучше сидеть в какой-нибудь другой стране, не в Германии.

Обер-комиссар сухо засмеялся.

— Понятно. Как же вы перешли границу без паспорта?

— На чешской границе достаточно было в то время иметь простую справку о прописке, если речь шла о небольшой группе людей. А она у нас еще была. С ней можно было остаться в Чехословакии в течение трех дней.

— А потом?

— Мы получили разрешение на три месяца. Потом мы должны были уехать.

— Сколько времени вы уже находитесь в Австрии?

— Три месяца.

— Почему вы не отметились в полиции?

— Меня тогда сразу бы выслали.

— Так, так. — Обер-комиссар похлопал ладонью по ручке кресла. — Откуда вам это так хорошо известно?

Керн не сказал, что когда он и его родители в первый раз перешли австрийскую границу, они сразу заявили об этом в полицию. Их вытолкнули через границу в тот же день. Когда они вернулись снова, они уже больше об этом не заявляли.

— А что, разве это не правда? — спросил он.

— Здесь не вы спрашиваете! Здесь вы обязаны только отвечать, — грубо сказал писарь.

— Где сейчас ваши родители? — спросил обер-комиссар.

— Мать — в Венгрии. Она получила там вид на жительство, так как она венгерка. Мой отец был арестован и выслан, когда меня не было в отеле. И я не знаю, где он находится.

— Кто вы по специальности?

— Я был студентом.

— На что вы жили?

— У меня есть немного денег.

— Сколько?

— С собой у меня двенадцать шиллингов. Остальные лежат у знакомых.

У Керна не было денег, кроме этих двенадцати шиллингов. Он заработал их торговлей мылом, духами и туалетной водой. Но если бы он сознался в этом, его бы наказали и за торговлю, которой он занимался, не имея на нее разрешения.

Обер-комиссар поднялся и зевнул.

— Ну, так… Больше нет никого?

— Внизу еще один, — ответил писарь.

— Наверное, та же картина. Много крику и мало толку. — Комиссар бросил косой взгляд на офицера. — Это все люди, которые нелегально въехали в страну. На коммунистических заговорщиков не похожи, правда? Кто донес?

— Кто-то, у кого такая же каморка. Только с клопами, — сказал писарь. — По всей вероятности, из зависти.