Гертруда Стайн - Три жизни Страница 2

— Молли, я хочу поговорить с тобой о твоем поведении по отношению к Анне! — И тут Молли совсем уронила голову на руки и принялась плакать.

— Ох! Ох! — застонала мисс Матильда.

— Это все Анна виновата, во всем, — проговорила, наконец, Молли дрожащим голосом. — А я так стараюсь, так стараюсь.

— Я знаю, что на Анну часто не угодишь, — начала мисс Матильда с ощущением, что она что-то делает не так, но потом собралась и вспомнила, зачем она сюда пришла, — но ты, Молли, не должна забывать, что она все это делает для твоей же пользы, и что она к тебе очень добра.

— Не нужна мне ее доброта, — сквозь плач сказала Молли, — вот если бы вы мне сами говорили, мисс Матильда, что нужно делать, тогда все было бы в порядке. Ненавижу я эту мисс Анни.

— Так дело не пойдет, Молли, — твердо сказала мисс Матильда самым глубоким, самым уверенным своим тоном, — Анна на кухне главная, и тебе придется либо слушаться ее, либо уйти.

— Не хочу я от вас уходить, — возопила меланхолическая Молли.

— Ну, что ж, Молли, тогда тебе придется взять себя в руки и очень постараться, — ответила мисс Матильда, и, стараясь, чтобы вид у нее был как можно более суровый, спиной вперед быстро-быстро отступила из кухни.

— Ох! Ох! — стонала мисс Матильда, поднимаясь вверх по лестнице.

Все попытки мисс Матильды наладить мир на кухне, где служанки постоянно ссорились, по большому счету, ни к чему не привели. Прошло совсем немного времени, и между ними снова началась война.

В конечном счете, было принято решение, что Молли должна уйти. Молли ушла и устроилась работать на фабрику в городе, а жить стала у одной пожилой женщины в самых городских трущобах, а женщина эта, по словам Анны, была особа та еще.

У Анны вечно было тяжко на душе при мысли о том, как сложилась судьба Молли. Иногда они виделись, иногда ей про нее рассказывали. Молли все болела, и кашель у нее стал хуже, а эта пожилая женщина и в самом деле была особа еще та.

После года такой нездоровой жизни, Молли стала совсем плохая. И тогда Анна опять взяла ее под свою опеку. Она забрала ее с работы и от той женщины, где она жила, и устроила в больницу отлежаться, покуда ей не станет лучше. Потом она подыскала ей место за городом, нянькой при маленькой девочке, и Молли, наконец, была устроена и всем довольна.

У Молли поначалу настоящих преемниц не было. Через несколько месяцев, с наступлением лета, мисс Матильда собиралась уехать, и тогда Анне вполне хватит старой Кати, которая будет приходить каждый день и помогать ей по хозяйству.

Старая Кати была толстой, некрасивой, невысокой и грубой, она была старуха-немка, и у нее была очень странная коверканная англо-немецкая речь, какой больше ни у кого, кроме нее, не было. Анна устала от бессмысленных попыток привить молодому поколению понятия о том, что можно и чего нельзя, а грубая старая Кати никогда не огрызалась в ответ и никогда не пыталась делать по-своему. Никакие нагоняи, никакие обиды даже следа не оставляли на ее грубой и заматерелой крестьянской шкуре. Когда от нее ожидали ответа, она только и говорила вечное свое «Хорошо, мисс Анни», а кроме этого практически вообще ничего не говорила.

— Старая Кати — она всего-то навсего грубая старая женщина, мисс Матильда, — говорила Анна — но я, наверное, лучше ее здесь при себе оставлю. Работать она умеет, и хлопот с ней не будет никаких, не то что с этой Молли, целыми днями.

У Анны всегда появлялось веселое чувство, когда она слышала, как чудно говорит по-английски эта старая Кати, какая у нее по-крестьянски грубая речь, и бесконечные «з» в начале слова, и такой забавный невоспитанный крестьянский юмор. Анна просто не могла позволить Кати подавать на стол — старая Кати была для этого слишком грубо слеплена, от природы, из больших таких комьев чернозема, — так что Анне приходилось все делать самой, а она этого никогда не любила, но даже и при этом простая грубая старуха была куда лучше, чем вся эта зеленая молодежь.

Те несколько месяцев, что остались до наступления лета, прошли очень гладко. Мисс Матильда каждое лето уезжала через океан, и несколько месяцев ее не было. Когда и этим летом она тоже уехала, старая Кати очень переживала, и в тот день, когда мисс Матильда уехала, старая Кати плакала несколько часов подряд. Сами видите, что старая Кати была натура простая, неотесанная, крестьянская и от сохи. Она так и стояла на белом каменном крылечке маленького домика из красного кирпича, и голова у нее была квадратная, унылая и плотно облепленная тонкой, смуглой, задубелой кожей и редкими, сальными, вьющимися волосенками, и фигура чуть скошена на правый бок, в синем полосатом бумажном платье, таком всегда чистеньком и свежевыстиранном, но на вид все равно шероховатом и грубом, — так и стояла на крылечке, покуда Анна не завела ее в дом, а она все всхлипывала, и утирала фартуком лицо, и издавала чудные такие гортанные прерывистые стоны.

Когда в начале осени мисс Матильда вернулась обратно в свой дом, старой Кати там уже не было.

— Мне даже и в голову не могло прийти, мисс Матильда, что старая Кати сможет так с нами поступить, — сказала Анна, — она же так убивалась, когда вы уехали, и я заплатила ей вперед за целое лето, но они, похоже, все одним миром мазаны, мисс Матильда, ни одной нельзя доверять, ни на грош. Вы же сами знаете, что Кати говорила, как она вас любит, мисс Матильда, и столько времени на этот счет разорялась, когда вы уехали, и потом вела себя лучше не бывает и работала тоже на славу, покуда в самой середине лета я не заболела, и тут она уехала, и оставила меня совсем одну, а она нашла себе место за городом, где ей пообещали платить немного больше. И даже ни слова не сказала, представляете, мисс Матильда, а просто уехала и оставила меня совсем больную, после этого кошмарно жаркого лета, которое у нас тут стояло, и после всего того, что мы для нее сделали, когда ей некуда было податься, а я-то все лето самые лучшие кусочки ей подкладывала, от себя, можно сказать, отрывала. Мисс Матильда, ни единая из них из всех даже понятия не имеет, что значит для девушки добропорядочное поведение, ни единая из них из всех.

Про старую Кати больше никто ничего не слышал.

После этого несколько месяцев вопрос насчет младшей прислуги так и висел нерешенным. Много кто приходил, и много кто уходил, но подходящей так и не нашлось. В конце концов, Анна услышала про Салли.

Салли было шестнадцать лет, и она была самая старшая в семье, где кроме нее было еще десять детей. За Салли следом они шли все мельче и мельче, и никто не сидел дома, потому что все зарабатывали на хлеб, если, конечно, не считать самых мелких.

Салли была хорошенькая блондинка, и всегда улыбалась, и она была немка, бестолковая и немного туповатая. У них в семье, чем мельче были дети, тем способнее. Самая умненькая у них была малышка лет десяти. Она работала на полный день у одной семейной пары, которая держала салун; так вот она у них мыла посуду и получала достойную поденную плату, а младше нее у них была еще одна девочка. Эта выполняла всю работу по дому у одного доктора, холостяка. Все-все делала, всю домашнюю работу, и каждую неделю получала свои честные восемь центов. Анна всякий раз возмущалась, когда ей рассказывали эту историю.

— Мне кажется, мисс Матильда, что центов десять он уж во всяком случае должен ей платить. Восемь центов — такая жалкая сумма, а она ведь делает для него всю работу по дому, да еще такая умница, не то что наша дуреха Салли. Салли никогда бы ничему как следует не научилась, если бы я ее не пилила день и ночь, хотя, в общем, Салли девушка славная, у меня к ней душа лежит, и толк из нее будет.

Салли была добрая и послушная немецкая девочка. Она никогда ничего не говорила Анне поперек, и не огрызалась, совсем как Питер, старушка Малышка или крошка Шарик, и хотя в доме вечно звучал резкий Аннин голос, хотя она все время пыталась хоть кого-нибудь, да усовестить, хоть кому-нибудь, да устроить нагоняй, в целом на кухне царили мир и спокойствие.

Анна была теперь для Салли прямо как мать, как добрая и твердая немецкая мать, которая следит за каждым шагом дочери и выговаривает ей за всякую мелочь, чтобы удержать от неверных шагов. Те искушения, которые подстерегали Салли, и те проступки, которые она совершала, имели много общего с проступками и искушениями, свойственными оболтусу Питеру и жизнерадостному крошке Шарику, и всех троих Анна держала в ежовых рукавицах одними и теми же способами.

Главным недостатком Салли, помимо того, что она вечно все забывала и никогда не отмывала руки дочиста, прежде чем подавать на стол, был мясников мальчишка.

Этот мясников мальчишка был юноша довольно неприятный. И вот над Салли начала сгущаться тень подозрения, что она проводит те вечера, когда у Анны выходной и ее нет дома, в обществе этого скверного мальчишки.