Оскар Лутс - Лето Страница 2

– Боже ты мой! – восклицает мать, взглянув на сына. – Сущий калека! Смотри, как хромает. А ты, старик, еще спрашиваешь да удивляешься, как это он вдруг захворал. Что поделаешь, болезнь без спросу приходит.

– Да! – вздыхает Йоозеп и устало опускается на скамью. Но через несколько минут он вдруг снова оживляется. – Вот как возьмемся ее лечить, ногу эту, небось поправится. Хотелось бы мне запарить сенной трухи, ванну сделать, а потом крапивкой похлестать.

– Бог его знает, – говорит отец, – поможет ли: я пробовал и то и другое. А не видать, чтобы лучше стало.

– Поможет, – уверяет его больной. – Кроме того, я знаю еще одно лекарство… один старый лесник в России научил меня. Испробуем и это.

Наконец, после того, как собеседники высказали все свои сожаления и сомнения и успели подкрепиться едой, мужчины закуривают – Йоозеп привез большую коробку дорогих русских папирос, – и речь заходит о земледелии и скотоводстве.

– Какая у вас теперь система полеводства в ходу? – любопытствует Йоозеп, кладя больную ногу на колено здоровой левой ноги и выпуская через нос струю табачного дыма.

– Как ты сказал? Какая…

– Ну да, – поясняет Йоозеп, – на сколько полей делят у вас пашню?

– А вот оно что! – Отец на этот раз понял. – Да так же, как раньше. Что у нас тут может быть нового!

– Ну что ты! – снисходительно улыбается сын. – Эта система устарела, никуда она не годится. В России, например, в крупных поместьях…

И сын начинает пространнейшим образом разъяснять приемы полеводства, применяемые в крупных поместьях России.

– А как со скотоводством? – спрашивает он затем. – Сколько у нас сейчас коров?

– Семь.

– Мало! Какой породы?

– Бог их знает, какой они породы… Вон они там на выгоне…

– Э, нет! Так дело не пойдет. И в скотоводстве должна быть твердая система. Вообще, как я погляжу, да и раньше замечал, главная беда полеводства и скотоводства в наших краях – это то, что системы нету. Здесь у нас страшно неохотно вводят новшества и систему.

– Что такое… как ты сказал… ситсена?..

– Система, система. Я сказал – система. Система – это порядок.

В этот момент что-то во дворе привлекает внимание Йоозепа, он вскакивает и торопливым шагом проходит через комнату. Но возле окна он вдруг останавливается, стонет, трет себе ногу и ощупывает бедро. Родители провожают его сочувственным взглядом: их поражает, каким образом такая сильная, жестокая боль сумела забраться в такую тоненькую ногу.

Затем все выходят из дому, заглядывают на скотный двор, в хлев, в амбар и в овин. Гостю из России хочется все увидеть своими глазами, прежде чем что-либо посоветовать. Он подбирает себе во дворе толстую березовую палку, опирается на нее при ходьбе и время от времени издает такие ужасные стоны, что отец в недоумении встряхивает головой. Но, несмотря на это, Йоозеп обходит и осматривает все, что может интересовать земледельца. В России Йоозеп часто наблюдал, как ковылял по двору его помещик, и сейчас ему совсем нетрудно подражать этим движениям. Он уверен, что его больная нога даже вызовет уважение к нему; все, кто его увидят, несомненно подумают: «Глядите, какой он умница и чего только не знает! И чего только не сделал бы этот человек, будь у него здоровье. Но он, бедняжка, болен. Такой молодой, такой умный, и уже больной».

Иногда Йоозеп останавливается подольше, тычет палкой в предмет, о котором идет речь, и строго внушает отцу:

– Чтобы завтра же было в порядке!

Так часто говаривал и помещик там… в России.

Йоозеп Тоотс располагается в горнице хутора Заболотье: по утрам он пьет кофе, курит взятые с собою из России папиросы и приходит к выводу, что жизнь не так уж плоха. В первые дни он в хозяйственные дела почти не вмешивается, чаще всего сидит у себя в комнате за столом и роется в каких-то бумагах, вытаскивая их пачками из бездонных нагрудных карманов свое охотничьей куртки. Время от времени, опираясь на палку, он ковыляет по двору, смотри на колодец, на крышу дома, на родное небо. Иногда заглядывает и на выгон, подолгу просиживает на пороге пустого сенного сарая, видимо, серьезно обдумывая какие-то дела.

Но вот в нем просыпается его былая предприимчивость. Прежде всего он принимается за восстановление самого ценного земного сокровища: вытаскивает из овина огромный мешок и совершает с ним несколько рейсов между амбаром и сараем, стоящим на выгоне. В результате этих походов у порога амбара вскоре вырастает большая куча сенной трухи и прочего мусора.

Затем он притаскивает из лесу еще и мешок свежих сосновых побегов, скашивает немного крапивы, растущей возле забора, и все это перемешивает в сенях амбара.

Как-то днем, когда все это уже готово, он усаживается на пороге амбара и задумчиво глядит на возвышающуюся в углу рыхлую кучу.

«Неужели все, что лежит там в углу, так-таки не поможет? – мысленно спрашивает он себя. – Ведь как бы там ни было, а в дождливую пору с правой ногой действительно что-то неладное творится. Она, окаянная, не то что болит, а как-то ноет, сонная какая-то, будто ей спать хочется. Да и вообще, – заключает он, – ванны вещь неплохая. Тот там, в России, каждый день ванну принимает».

На другой день на хуторе топят баню. Кажется, будто истопник собирается до тех пор совать в печь дрова и хворост, пока труба над крышей не накалится докрасна и не воспламенит самое небо. Но наконец он, видимо, решает, что в бане достаточно жарко и можно приступить к врачеванию. Очутившись в отваре из сенной трухи, наш больной несколько минут пыхтит и кряхтит, а затем убеждается, что ему сразу же стало легче.

В этот день он больше не выходит из дому, нежится в постели под одеялом и беседует с матерью, когда та по временам заглядывает к больному спросить, не нужно ли ему чего.

Нет, ничего, собственно, ему не надо. Весь раскрасневшийся, здоровый, как рыжий бизон, он так отчаянно дымит папиросой, что кажется, будто в горнице Заболотья палят подсеку.

– Знать бы, что поделывают сейчас мои бывшие школьные товарищи и подруги? – спрашивает он как бы между прочим.

– Кто их знает, – отвечает мать, – одни здесь живут у родных, другие в городе или и того дальше.

– А ты не знаешь, мать, – оживляется Йоозеп, – где сейчас хозяйская дочка с хутора Рая? Аделе… или как ее там? Светловолосая такая… Ты ее помнишь, мы вместе в школу ходили.

– Ах, эта, – говорит мать. – Знаю, конечно. Дома она, в Рая.

– А-а, – бормочет Йоозеп. – В Рая, значит. Замуж не вышла?

– Нет еще. Поговаривали, будто молодой хозяин с хутора Сааре к ней сватался, а потом другой слух пошел – дело будто разладилось или что-то вроде того. Кто их разберет, они ж все больно ученые да образованные, откуда нашему брату про ихние дела знать. Просто так услышишь иной раз то тут, то там, о чем люди судачат.

– Гм… вот как, больно ученые да образованные, – бормочет Йоозеп и закуривает еще одну папироску. – Чудаки! Но скажи-ка мне, что это за молодой хозяин из Сааре?

– Ну как же! – отвечает мать. – Уж его-то тебе надо бы помнить. Он тоже в те годы в школу ходил. Арну, кажется, его зовут.

– Ага! – восклицает Йоозеп. – Так это он самый и есть! Ну, как не знать, помню его очень хорошо. Так это и есть молодой хозяин Сааре? Ну да, ну да, как же его не помнить. А где он теперь?

– В городе… тудирует.

– А-а! Ишь ты, штудирует! – Йоозеп, уставившись в потолок, видимо, силится что-то вспомнить. В сущности, не так уж много времени утекло с тех пор, как они все вместе учились в школе. И когда этак… подумаешь, много всяких забавных случаев припоминается. Как-то раз… осенью…

– Может, он сейчас уже и дома, – продолжает мать. – Он всегда летом в Сааре живет. А зимой – в городе, тудирует.

Но Йоозеп не слышит последних ее слов. По-прежнему вперив взор в потолок, он задумчиво выпускает в воздух облака дыма. И вдруг, разразившись дребезжащим смехом, быстро поворачивается на другой бок.

– С этим молодым хозяином Сааре и мамзелью из Рая случилась раз потешная история, – начинает он наконец, откашлявшись. – Было это осенью, только-только подморозило, первый ледок стал. И вот они, чудаки, оба чуть в реке не утонули. К счастью, я да еще несколько парней вовремя подоспели на помощь. Вытащили их за ноги, не то они, может, до сих пор на дне лежали бы.

– Ну, сынок, – многозначительно говорит ему мать. – Ты-то в школе тоже не тихоней был. Озорник такой, что дальше некуда. Старик бывало боится в школу и нос показать, а то кистер сразу тут как тут со своими жалобами.

– Э, Юри-Коротышка! – с презрением замечает Йоозеп. – Он всякого готов был очернить, кто бы ему не попался. А все же… иногда и неплохой бывал мужик. Интересно, как он сейчас?

– А что ему – живет по-старому, школу держит.

– Надо бы к нему сходить повидаться, – говорит Йоозеп. – Потолковать о том о сем.

– Ну то ж, Паунвере не за горами. Возьми да и сходи как-нибудь.