Эрнест Хемингуэй - Острова и море Страница 2

Иногда он покидал остров, чтобы порыбачить у берегов Кубы или съездить осенью в горы. А свое ранчо в Монтане он сдал в аренду, ведь лучше всего там было летом или осенью, а к осени мальчики теперь возвращались в школу.

Время от времени ему приходилось ездить в Нью-Йорк, чтобы повидаться со своим агентом. Но теперь агент все чаще сам приезжал к нему и увозил на север картины. Как художник, Хадсон приобрел широкую известность и в Европе, и на родине. Кроме того, он получал регулярный доход от нефтеносного участка на земле, которая в прошлом принадлежала его деду. В те годы там было пастбище, но при его продаже было оговорено, что право эксплуатации недр сохраняется за прежним владельцем. Половина от нефтяных поступлений уходила на алименты, а оставшиеся деньги давали возможность не думать о хлебе насущном и рисовать так, как ему хотелось, не испытывая коммерческого давления. Он мог также жить где пожелает и путешествовать, куда душе угодно.

Он был удачлив во всем, кроме семейной жизни, хотя за удачей никогда не гонялся. Работа и дети – вот то, чем он дорожил, и еще он продолжал любить ту первую женщину, в которую когда-то влюбился. С тех пор он был влюблен еще не раз, некоторые женщины даже гостили на острове. У него была потребность видеть женщин, и каждый раз какое-то время он наслаждался их обществом. Но как бы сильно они ни нравились ему, при их отъезде он всегда испытывал облегчение. За последние годы он приучил себя не ссориться с женщинами и не жениться на них. Научиться этому оказалось не легче, чем упорядочить жизнь и приучить себя к упорному и организованному труду. Но ему удалось и то и другое, и, как он надеялся, теперь навсегда. Рисовать он научился давно и верил, что наращивает мастерство с каждым годом. Но вот осесть на одном месте и приучить себя к порядку оказалось самым трудным – раньше ему недоставало дисциплины. Безответственным он никогда не был, но расхлябанности, эгоцентризма и жесткости в нем хватало. Теперь это открылось – и не только потому, что многие женщины говорили ему об этом раньше, нет, он сам к этому пришел. Хадсон принял решение, что отныне он будет эгоцентричен только в творчестве, будет жестко судить только свою работу, будет дисциплинировать себя и строго придерживаться этой дисциплины.

В пределах, допускаемых установленной дисциплиной и упорным трудом, Хадсон вовсе не собирался лишаться радостей жизни. Сегодня он был абсолютно счастлив – ведь утром приезжали сыновья.

– Вам ничего не нужно, мистер Том? – спросил слуга Джозеф. – Вы ведь сегодня уже закончили работу?

Джозеф был высоким парнем с длинным, очень черным лицом, большими руками и ногами. Он ходил в белой куртке, белых штанах, но босиком.

– Спасибо, Джозеф. Пожалуй, ничего не надо.

– Может, немного джина с тоником?

– Нет. Лучше спущусь вниз и пропущу стаканчик у мистера Бобби.

– Выпейте лучше дома. Дешевле выйдет. Когда я видел мистера Бобби, он был в плохом настроении. Говорит, его замучили коктейлями. Кто-то с яхты попросил «Белую Леди»[3], а он послал к столу бутылку американской минералки – той, где дама сидит у ручья, вроде как в платье из москитной сетки.

– Нет, я все-таки пойду.

– Давайте сначала смешаю одну порцию дома. С катера доставили почту. Почитаете письма, выпьете коктейль, а потом уж пойдете к мистеру Бобби.

– Ладно.

– Вот и хорошо, – сказал Бобби. – Потому что я его уже приготовил. Писем сегодня не так и много, мистер Том.

– А где они?

– Внизу, на кухне. Сейчас принесу. Два письма с женским почерком. Одно – из Нью-Йорка, другое – из Палм-Бич. Красивый почерк. Одно от джентльмена, который продает в Нью-Йорке ваши картины. Два – непонятно от кого.

– Хочешь ответить за меня?

– Да, сэр. Если желаете. Ведь я кое-чему выучился, хотя деньжат на учебу было маловато.

– Лучше принеси их сюда.

– Хорошо, мистер Том. Там и газета есть.

– Ее прочитаю за завтраком.

Томас Хадсон сидел, просматривал почту и потягивал прохладный коктейль. Одно письмо он прочел дважды, а потом положил их все в ящик стола.

– Джозеф! – позвал он. – К приезду мальчиков все готово?

– Да, сэр. Даже два лишних ящика кока-колы. Том-младший, верно, уж перерос меня?

– Еще нет.

– Как думаете, теперь он меня поборет?

– Не уверен.

– Частенько мы с ним мерились силой, – сказал Джозеф. – Странно даже называть его «мистер». Мистер Том, мистер Дэвид и мистер Эндрю. Все трое как на подбор отличные ребята. А мистер Эндрю самый смекалистый.

– Таким уж родился, – сказал Томас Хадсон.

– Да и когда подрос, хитрецом остался, – восхищенно произнес Джозеф.

– Ты им будь хорошим примером.

– Вы не можете требовать от меня этого, мистер Том. Еще три-четыре года назад, пожалуй, мог бы. Теперь, скорее, я буду равняться на Тома. Он учится в дорогущей школе, и манеры у него как у настоящего джентльмена. Мне так никогда не выглядеть. Но вот держаться как он – свободно, естественно и в то же время вежливо – постараюсь научиться. А умом попробую походить на Дэйва. Это трудней всего. И еще хотелось бы набраться смекалки у Энди.

– Только не вздумай потом хитрить здесь.

– Нет, мистер Том, вы меня не так поняли. Хитрить мне на работе ни к чему. Смекалка пригодится в личной жизни.

– А хорошо, что они приедут, правда?

– Мистер Том, такого важного события не было со времен большого пожара. Я могу его сравнить разве что со Вторым пришествием. Вы спрашиваете: хорошо ли? Просто чудесно, сэр.

– Надо придумать для них интересные развлечения – чтоб было веселей.

– Нет, мистер Том, – сказал Джозеф. – Скорее, надо раскинуть мозгами, как уберечь ребят от их собственных опасных затей. Эдди нам поможет. Он знает их лучше, чем я. А я им друг, и это вносит сложности.

– Как дела у Эдди?

– Он тут немного выпил по случаю дня рождения королевы, но сейчас в отличной форме.

– Пойду, пожалуй, к мистеру Бобби, надо поднять ему настроение.

– Он спрашивал о вас, мистер Том. Мистер Бобби – истинный джентльмен, а эти придурки с яхт иногда здорово портят ему настроение. Я оставил его в плохом состоянии.

– А ты что там делал?

– Пошел за кока-колой, а потом немного размялся за бильярдным столом.

– Стол все такой же?

– Еще хуже стал.

– Пойду, – сказал Томас Хадсон. – Только сперва приму душ и переоденусь.

– Все чистое лежит на кровати, – предупредил Джозеф. – Хотите еще джину с тоником?

– Нет, спасибо.

– Мистер Роджер приехал.

– Отлично. Обязательно его разыщу.

– Он остановится у нас?

– Возможно.

– На всякий случай приготовлю ему постель.

– Вот и хорошо.

Томас Хадсон принял душ, намылил голову и долго стоял под сильной, режущей струей воды. Он был крупным мужчиной и голый казался даже крупнее, чем в одежде. Кожа его потемнела на солнце, а волосы выгорели прядями. И ни грамма лишнего веса – весы показали 192 фунта.

Надо было сначала поплавать, а потом принять душ, подумал он. Но перед работой я уже сделал большой заплыв и сейчас немного устал. Еще наплаваюсь, когда приедут мальчики. И Роджер здесь. Вот и славно.

Хадсон надел свежие шорты, выгоревшую тенниску, мокасины и, покинув дом, спустился по склону к калитке в частоколе и вышел на залитый солнцем, выбеленный его лучами коралловый известняк Королевского шоссе.

С крыльца дощатой хижины в тени кокосовых пальм, таких хижин еще много стояло вдоль дороги, вышел старик негр с очень прямой спиной в черной шерстяной рубашке и выглаженных темных брюках, он прежде Хадсона свернул на шоссе. Когда он повернулся, Томас Хадсон увидел его красивое черное лицо.

Из-за хижины донесся детский голосок, распевавший шутливый стишок на старую английскую мелодию:

Дядя Эдвард был в Нассау,Леденцы привез оттуда.Я купил, и друг купил,И было нам ох как худо…

Дядя Эдвард обернулся, и в ярком свете дня его красивое лицо было печальным и рассерженным.

– Я тебя знаю! – крикнул он. – Не вижу, но знаю, кто ты такой. Вот пожалуюсь на тебя констеблю.

А мальчишка выводил чистым, веселым голоском:

Ох, Эдвард,Ох, Эдвард,Ну и плут ты, дядя Эдвард!И конфеты твои – дрянь!

– Вот расскажу все констеблю, – пригрозил дядя Эдвард. – Уж он тебе всыплет.

– Как, дядя Эдвард, сегодня опять накормишь нас дрянными конфетами? – продолжал мальчишка. Он предусмотрительно прятался от старика.

– Человека преследуют, – громко объявил дядя Эдвард, продолжая идти. – Срывают с него покровы достоинства и растаптывают. Господи, прости их, ибо не ведают, что творят.

Впереди на Королевском шоссе из окон над баром «Понсе-де-Леон» тоже неслось пение. Хадсона догнал негритянский юноша.

– Там заварушка, мистер Том, – сказал он. – Или что-то вроде того. Господин, приплывший на яхте, выбрасывает из окна вещи.

– Какие еще вещи, Луис?