Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа Страница 2

Мужчина и женщина заказали себе по миске горячей, дымящейся каши и уселись, чтобы съесть ее не спеша. Пока все шло отлично: пшеничная каша, как и говорила женщина, была сытна, и более подходящей пищи нельзя было найти в пределах четырех морей, хотя, правду сказать, тем, кто к ней не привык, поначалу едва ли могли понравиться разбухшие зерна пшеницы величиной с лимонное зернышко, которые плавали на поверхности.

Однако в этой палатке творилось нечто такое, что не сразу бросалось в глаза, но мужчина, побуждаемый инстинктом порочной натуры, быстро это почуял. Едва отведав каши, он начал уголком глаза следить за манипуляциями ведьмы и разгадал, какую игру она вела. Он подмигнул ей и в ответ на ее кивок протянул свою миску; тогда она достала из-под стола бутылку, украдкой отмерила порцию и вылила в кашу. Это был ром. Мужчина тоже украдкой передал ей в уплату деньги.

Варево, щедро приправленное спиртом, пришлось ему гораздо больше по вкусу, чем в первоначальном виде. Его жена с тревогой наблюдала за этим, но он стал уговаривать ее тоже приправить кашу, и, поколебавшись немного, она согласилась, только на меньшую порцию.

Мужчина опустошил свою миску и потребовал вторую, с еще большим количеством рома. Очень скоро действие его начало сказываться на поведении мужчины, и женщина с грустью убедилась, что, хоть ей и удалось благополучно провести свой корабль мимо опасных скал – палатки, имевшей право торговать спиртными напитками, – она очутилась в пучине водоворота, где орудуют те, кто торгует хмельным из-под полы.

Малютка нетерпеливо залепетала, и жена несколько раз повторила мужу:

– Майкл, что же будет с жильем? Мы ведь можем не найти пристанища, если здесь задержимся.

Но он как будто и не слыхал этого птичьего чириканья. Обратившись к собравшейся компании, он стал громко разглагольствовать. Когда зажгли свечи, девочка медленно перевела на них задумчивый взгляд круглых черных глазенок, но веки ее тотчас сомкнулись, потом снова раскрылись, потом закрылись, и она заснула.

После первой миски мужчина пришел в безмятежное расположение духа; после второй развеселился; после третьей принялся разглагольствовать; после четвертой в поведении его обнаружились те качества, что подчеркивались складом лица, манерой сжимать губы и огоньками, загоравшимися в темных глазах, – он стал сварливым, даже вздорным.

Разговор шел в повышенном тоне, как нередко бывает в подобных случаях. Гибель хороших людей по вине дурных жен, крушение смелых планов и надежд многих способных юношей и угасание их энергии в результате ранней неосмотрительной женитьбы – вот какова была тема.

– Так и я себя доконал, – сказал вязальщик задумчиво, с горечью, чуть ли не со злобой. – Женился в восемнадцать лет, как последний дурак, и вот последствия. – Жестом он указал на себя и семью, словно приглашая полюбоваться на это жалкое зрелище.

Молодая женщина, его жена, очевидно привыкшая к таким заявлениям, держала себя так, будто и не слыхала их, и время от времени нашептывала ласковые слова малютке, которая то засыпала, то снова просыпалась и была еще так мала, что мать лишь на минутку могла посадить ее рядом с собой на скамью, когда у нее уж слишком уставали руки. Мужчина же продолжал:

– Все мое достояние – пятнадцать шиллингов, а ведь я свое дело знаю. Бьюсь об заклад, что в Англии не найдется человека, который побил бы меня в фуражном деле, и, освободись я от обузы, цена бы мне была тысяча фунтов! Но о таких вещах всегда узнаешь слишком поздно.

Снаружи долетел голос аукционщика, продававшего на поле старых лошадей:

– А вот и последний номер – кто возьмет последний номер, почти задаром? Ну, за сорок шиллингов? Племенная матка, подает большие надежды, чуть старше пяти лет, и лошадь хоть куда, вот только спина малость примята да левый глаз вышиблен – кобыла лягнула, родная ее сестра, повстречавшаяся на дороге.

– Ей-богу, не пойму, почему женатый человек, если ему не нужна жена, не может сбыть ее с рук, как цыгане сбывают старых лошадей, – продолжал мужчина в палатке. – Почему бы не выставить ее и не продать с аукциона тому, кто нуждается в таком товаре? А? Ей-ей, мою я продал бы сию же минуту, пожелай только кто-нибудь купить!

– Желающие нашлись бы! – отозвался кто-то из присутствующих, глядя на женщину, которая отнюдь не была обижена природой.

– Правильно! – сказал джентльмен, куривший трубку; пальто его у ворота, на локтях, на швах и лопатках приобрело тот отменный глянец, какой появляется в результате длительного трения о грязную поверхность и более желателен на мебели, чем на одежде. Судя по внешности, он был когда-то грумом или кучером в каком-нибудь поместье. – Могу сказать, что вырос я в самом хорошем обществе, – добавил он, – и уж кому, как не мне, знать, что такое настоящая порода! И вот я утверждаю, что в ней эта порода есть – в самом сложении, заметьте, – как и у других особей женского пола здесь, на ярмарке, только, может, надо ей дать проявиться. – Тут он скрестил ноги и снова занялся своей трубкой, пристально всматриваясь в какую-то точку в пространстве.

Захмелевший молодой супруг, услышав столь неожиданную похвалу своей жене, широко раскрыл глаза, словно усомнившись, благоразумно ли с его стороны так относиться к обладательнице подобных качеств. Но он быстро вернулся к первоначальному своему убеждению и грубо сказал:

– Ну, так смотрите, не упустите случая: я готов выслушать, сколько вы предложите за эту жемчужину.

Женщина повернулась к мужу и прошептала: – Майкл, ты и раньше уже болтал на людях такую чепуху. Шутка шуткой, но смотри, как бы не хватить через край.

– Знаю, что говорил. И говорил всерьез. Только бы покупатель нашелся.

В эту минуту в палатку, сквозь щель вверху, влетела ласточка, одна из последних в этом сезоне, и стремительно закружила над головами, невольно приковав к себе все взгляды. Наблюдение за птицей, пока та не улетела, помешало собравшимся ответить на предложение работника, и разговор оборвался.

Но спустя четверть часа муж, который все подливал и подливал себе рому в кашу и, однако, – то ли оттого, что голова у него была такая крепкая, то ли он был таким неустрашимым питухом, – отнюдь не казался пьяным, затянул старую песню, лодобно тому как в музыкальной фантазии инструмент подхватывает первоначальную тему:

– Ну, так как же насчет моего предложения? Эта женщина мне ни к чему. Кто польстится?

Компания к тому времени явно захмелела, и теперь вопрос был встречен одобрительным смехом. Женщина зашептала умоляюще и встревоженно:

– Идем, уже темнеет, хватит болтать! Если ты не пойдешь, я уйду без тебя! Идем!

Она ждала, ждала, однако он не двигался. Не прошло и десяти минут, как он снова прервал бессвязный разговор любителей рома с пшеничной кашей:

– Я ведь задал вопрос, а ответа так и не получил. Есть здесь какой-нибудь Джек Оборванец или Том Соломинка, который купит мой товар?

В поведении женщины произошла перемена, и на лице ее появилось прежнее сумрачное выражение.

– Майк, Майк, – сказала она, – это становится серьезным. Ох, слишком серьезным!

– Желает кто-нибудь купить ее? – спросил мужчина.

– Хотела бы я, чтоб кто-нибудь купил, – твердо заявила она. – Нынешний владелец совсем ей не по вкусу.

– Да и ты мне не по вкусу! – сказал он. – Стало быть, договорились. Джентльмены, вы слышите? Мы договорились расстаться. Если хочет, пусть берет дочку и идет своей дорогой. А я возьму инструменты и пойду своей дорогой. Ясно, как в Священном писании. Ну-ка, Сьюзен, встань, покажись.

– Не делайте этого, дитя мое! – шепнула дородная женщина в широких юбках, торговка шнурками для корсетов, сидевшая рядом. – Ваш муженек сам не знает, что говорит.

Однако женщина встала.

– Ну, кто будет за аукционщика? – крикнул вязальщик села.

– Я! – тотчас отозвался коротенький человек, у которого нос походил на медную шишку, голос был простуженный, а глаза напоминали петли для пуговиц. – Кто предложит цепу за эту леди?

Женщина смотрела в землю, – казалось, ей стоило величайшего напряжения воли оставаться на месте.

– Пять шиллингов, – сказал кто-то, после чего раздался смех.

– Прошу не оскорблять! – сказал муж. – Кто дает гинею?

Никто не отозвался; тут вмешалась торговка корсетными шнурками:

– Ради господа бога, ведите себя прилично, любезный! До чего жестокий муж у бедняжки! Клянусь спасением моей души, иной раз замужество обходится недешево!

– Повышай цену, аукциошцик! – сказал вязальщик.

– Две гинеи! – крикнул аукционщик; никто не отозвался.

– Если не хотят брать за эту цену, через десять секунд им придется платить дороже, – сказал муж. – Прекрасно. Ну-ка, аукционщик, набавь еще одну.

– Три гинеи, идет за три гинеи! – крикнул простуженный человек.

– Кто больше? – спросил муж. – Господи, да она мне в пятьдесят раз дороже стоила. Набавляй.