Жозеф Кессель - Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг. Страница 2

В этой суматохе я познакомился почти со всеми добровольцами, которым предстояло стать моими спутниками в путешествии. Короткие и ничего не значащие встречи. Они просто проходили мимо. Всех заботило только одно: как уладить личные проблемы до отправки в путь.

Но среди них был один, кого завтрашний день не особенно волновал. Лейтенант-наблюдатель. Невысокий, худой, мускулистый, он чем-то напоминал атлета. Светлые глаза, может быть, слишком светлые, в глубине которых, казалось, все время плясали искорки безумства. Он привлек мое внимание еще до того, как мы обменялись хотя бы словом, — я просто взглянул на него. И я сразу почувствовал, как между нами мгновенно возникло то бессознательное взаимопонимание, что с трудом поддается объяснению. Но когда он сказал, как его зовут, у меня перехватило дыхание. Потому что его имя, ставшее уже легендарным, передавалось из уст в уста, из эскадрильи в эскадрилью.

Чтобы понять почему, нужно иметь представление о двухместных самолетах для ближних разведывательных операций, на которых тогда приходилось воевать. Две кабины под открытым небом. Два отверстия. В передней кабине — пилот. В задней — пассажир. Между ними два-три метра отполированного фюзеляжа, обдуваемого всеми ветрами. Никаких парашютов. Наблюдатель, таким образом, вдвойне подвергался риску. Он мог погибнуть сам. Или из-за пилота. Если пилот погибал, то наблюдатель разбивался в самолете, потерявшем управление и стремительно пикирующем вниз.

И вот однажды пилот моего нового друга во время воздушного боя был убит автоматной очередью, снесшей ему половину головы. Тогда он, наблюдатель, отстегнул ремни, отодвинул как можно дальше автомат, обхватил ногами ветровое стекло и под порывами ветра, хлеставшего его прямо в лицо, перебрался в переднюю кабину. Он забрался внутрь, все это ему удалось за какие-то считанные секунды, пока самолет еще удерживал шаткое равновесие.

Поскольку места для двоих в кабине не было, он уселся на колени своему погибшему товарищу, ухватился за штурвал и поднял самолет в воздух как раз в тот момент, когда тот уже входил в роковое пике. А потом самолет не без труда взмыл в воздух, чтобы разбиться где-нибудь уже за пределами линии фронта. Все это мой друг совершил, совершенно не умея управлять самолетом.

Подобное чудо отчасти можно объяснить тем, что бортовые приборы в то время были крайне просты, как и управление аппаратом. А сами самолеты, сделанные из ткани и дерева, были способны долго планировать даже при заглохшем моторе. Но, тем не менее, этот акробатический трюк с переходом из одной кабины в другую, переходом от жизни к смерти, а значит возвращение к жизни благодаря телу погибшего товарища с наполовину снесенным черепом, ставшему на время сиденьем, — надо, как сегодня говорят, надо постараться выполнить этот трюк.

И вот этого наблюдателя случай подарил мне в качестве компаньона.

Я верил в это с трудом, поэтому, запинаясь, задал ему вопрос. Он ответил мне сквозь зубы:

— Да… Это действительно я. Да. Но если ты хочешь (он сразу перешел со мной на ты), чтобы мы стали друзьями, никогда больше не спрашивай меня об этом случае… Ты понял? Никогда.

Так мы стали друзьями.

Все это произошло в Бордо, где находилась Военно-санитарная служба. Здесь все было приятным. Сам город, угощения, вино, девушки. Мы праздновали три дня. Деньги текли рекой. Казначей выдал нам жалованье и путевое довольствие. Зачем считать или экономить?

Иногда я думал о моих родителях — они ждали меня в Париже. Я был для них всем и прекрасно знал это. Они были моими все понимающими друзьями, друзьями самыми щедрыми и снисходительными, моими доверенными лицами, моей опорой и моим спасением. Я любил их больше всего на свете. Но себя я любил все-таки больше. Разве у меня не было на то полного права, повторял я себе, после стольких пережитых смертельных опасностей и перед лицом новых. Я совсем не хотел признаваться самому себе, что столь увлекательное приключение для них означало мое отсутствие на долгое время, за тысячи миль от них и невозможность регулярно получать от меня известия. Каждое мгновение, что я проводил с ними, для них было бесценным и необходимым. Я знал это, слишком хорошо знал, но отказывался допускать подобные мысли. Они приучили меня думать, что они меня понимают и страдают, молча наблюдая мои бесчинства и разгульный образ жизни.

Зато я все больше сомневался в возможности нашего путешествия. С каждым днем немецкая армия отступала все дальше. Невероятное, то есть безоговорочная победа, казалось вполне возможным, стоит только протянуть руку. Экспедиция в Сибирь уже не имела смысла, если вообще таковой у нее когда-либо был. Наша миссия умерла, так и не родившись.

Но по возвращении в Париж я обнаружил официальное письмо со штампом «срочно»: «Посадка в Бресте через две недели». Немного времени, чтобы закончить все начатое, довести до ума мое обмундирование. Однако прежде всего я хотел бы попрощаться с 39-й эскадрильей и моим капитаном.

На вокзале Сент-Менехульда, как я и просил в депеше, меня ожидала машина из эскадрильи.

Водитель, с которым у меня были очень хорошие отношения, почему-то не проявил ко мне ни малейшего дружелюбия. Да и лицо его, обычно выражавшее доброжелательность и жизнерадостность, казалось, принадлежало другому человеку. Замкнутое, жесткое, землистого цвета лицо. Он старательно избегал смотреть мне в глаза.

Еще ничего не поняв, я уже знал, что произошло нечто ужасное. Я заставил водителя говорить. И вот бесстрастно, беззвучным голосом, ни на минуту не отпуская руль, он все мне рассказал. Накануне, после полудня, капитан отправился на второе за день задание. Его атаковали четыре «Фоккера». Он, тем не менее, смог посадить самолет, изрешеченный пулями, не повредив шасси. Наблюдатель не пострадал. Капитана отвезли в походный госпиталь, он был в коме.

Водитель замолчал. А я — я не хотел, я не мог понять. Это не могло быть правдой, это было невозможно. Капитан, нет, только не капитан. Он был неуязвим. Четыре года в авиации, четыре года сражений, Эпарж, Верден, Сомма. Он всегда выходил победителем. И еще его смех, служивший ему защитой от всего. Поскольку шофер хранил молчание, я спросил:

— И что потом?

Он мне не ответил.

Я нашел своего капитана, он лежал на носилках в полевом госпитале, в узкой комнатенке из досок серого цвета. На других носилках, поставленных прямо на землю, лежали другие трупы. Больше никого не было. Чтобы разбить и отбросить немцев как можно дальше, приходилось прилагать двойные усилия и немало рвения. На счету был каждый человек. Там, где-то высоко в небе, ревели моторы и раздавались пулеметные очереди.

Все мои бывшие товарищи сражались. Мне нечем было заняться. И мне поручили отправиться в город на поиски гроба для капитана. Да… Между песнями эскадрильи и приключением на краю света стоял этот гроб. Игра, знак, подсказка судьбы? Верить или не верить, что все это значит? Я часто видел особые знаки, они были повсюду, указывали на перемены, предвещали поворот в моей судьбе. И все.

Но удар был очень сильным. Ужасным. Первый в моей жизни. До сих пор все погибшие, которых мне пришлось увидеть, ничего не значили для меня. Никто из них не был важной частью меня самого. А здесь, один, в этом подобии морга, склонившись над лицом моего капитана, невредимый, но словно похолодевший внутри, я встретился лицом к лицу со Смертью.

И вот мы уже в Бресте. И я забыл и морг, и похороны. Мне все было интересно: этот незнакомый город, рейд, военные корабли, огромный отель, где нас расквартировали, — я никогда прежде не жил в подобном месте, — группы матросов на прогулке, встречи с Бобом, легендарным наблюдателем, с которым я познакомился в Бордо, и моим лучшим другом. Мне было всего двадцать лет. Я был непосредственен как ребенок. Все менялось, обстановка, погода и люди, и вот отчаяние сменялось восторгом, а печаль радостью.

Брест дарил мне это со щедростью. Но еще сюда добавились нетерпение и предвкушение отъезда. Здесь нужно было набраться терпения. На этот раз нам предстояло отправиться в путь на американских военных кораблях. А значит, нас ожидали Соединенные Штаты Америки.

Самый короткий путь по всей длине которого располагались знаменитые порты: Аден, Сингапур, Коломбо, Гонконг, лежал через Суэцкий канал. Не столь важно. При такой перемене мы ничего не теряли. Америка, статуя Свободы, небоскребы (никто из нас еще не видел ни одного), ковбои, Калифорния, откуда открывался вид на весь Тихий океан… Только об этом мы и говорили. Мы словно стояли на краю старого континента, он перестал для нас существовать.

День первый, второй, третий… Объявлена посадка на «Президента Гранта». На следующий день мы уже поднялись на его борт… И уже ночью корабль отправился в путь. Все в порядке. Не совсем. «Президент Грант» встает на рейд. Но отправление теперь было лишь вопросом времени. Причин для волнения не было. Однако и Боб, и я — мы волновались. Поскольку, уже на исходе сил, немцы попросили перемирие. Шли переговоры об условиях его подписания. Вот-вот война могла закончиться, а вместе с ней, согласно самой элементарной логике, и наше приключение.